Мулен Руж - Ла Мюр Пьер

Именно тогда Лукас объявил о свидании с Жюли.

– Она работает в «Шапо Флёри», у одной из тех роскошных модисток, которые за шляпку заламывают пятьдесят франков. Жюли просто прелесть, но никак не сдается. Я раз попытался ее поцеловать, и знаете, что она выкинула? Отвесила мне пощечину. – Похоже, инстинкт охотника не давал ему покоя: глаза возбужденно засверкали лишь при одной мысли о борьбе и возможном поражении. – Я от нее с ума схожу. Вот это девушка! – добавил он, вставая из-за стола.

– Бедняжка! – вздохнул Гренье. – Если ты обойдешься с Жюли как с остальными, лучше ей утопиться в Сене прямо сейчас.

Лукас расплатился с официантом и неспешно убрал сдачу в карман.

– А чего ты от меня ждешь? Чтобы я влюбился? С женщинами хорошо до тех пор, пока не влюбишься. А как только дал слабину, считай, пропал. Они меняются прямо на глазах, тут же начинают выискивать себе новую жертву. Такова уж их натура. Они все мазохистки какие-то! Если у них была хотя бы одна несчастливая интрижка, они будут вспоминать об этом всю жизнь. А если ты любезничаешь и волочишься за ними, тебя забудут через неделю. – Он помахал на прощание. – Ну ладно, встретимся завтра у Кормона.

Повисла неловкая пауза.

– Смотреть противно, как девки вешаются ему на шею, – с завистью проговорил Гози.

Кто-то позвал всех к Агостине, а затем в «Эли». Предложение было рассмотрено со всех сторон и в конце концов отклонено.

– Только не сегодня, – отмахнулся Рашу. – Я устал. Эта чертова Венера Милосская весила целую тонну.

Гренье ушел, через какое-то время за ним последовали и Гози с Анкетеном, и еще целый час Анри оставался за столом наедине с Рашу. Царило уютное молчание.

– А как насчет того, чтобы перекусить в другом месте? – неожиданно предложил Рашу, выбивая трубку о краешек стола. – Что-то я проголодался.

Когда они добрались до ресторана Агостины, время обеда уже прошло. Зал «Тамбурэн» практически пустовал, если не считать пожилого господина с аккуратной бородкой, жевавшего яблоко за газетой, подпертой бутылкой кьянти, и белокурой уличной девицы с острыми чертами лица, жадно уплетавшей суп. Ресторанная духота смешивалась с аппетитными ароматами, доносившимися с кухни. Из-за тяжелой портьеры доносился приглушенный звон тарелок и женский голос, негромко напевавший итальянский мотивчик.

Студенты едва успели занять места за столом, когда пение смолкло и к ним выпорхнула Агостина.

– Матерь Божия! Почему вы так поздно? Я уж подумала про себя: «Наверное, bambini нашли себе место получше, чем у Агостины».

Итальянка явно напрашивалась на комплимент, и молодые люди с готовностью заверили ее, что ничто на свете не заставит их отказаться от здешней стряпни. В ответ она скромно заметила, что, возможно, «Тамбурэн» и не самый шикарный ресторан на свете, но уж, во всяком случае, он даст сто очков форы новомодным парижским забегаловкам, куда все так стремятся в последнее время.

– Да знаете ли вы, где подают самую лучшую еду в мире! В Палермо! Ну и готовят там, скажу я вам! Всего за одну лиру можно упиться и ужраться как свинья. Какое вино, какие спагетти! Пища богов! Ах, Палермо! – Взгляд ее мечтательно затуманился. – В Палермо всегда светит солнце. А небо голубое-голубое… как плащ Мадонны. А воздух – словно лучшие духи…

После того как все похвалы Палермо были вознесены, она отправилась на кухню и вернулась с двумя тарелками супа.

Друзья не спеша принялись за еду. В скором времени господин с яблоком ушел, аккуратно свернув газету и сунув ее под мышку.

Девица же осталась за столиком. Она закурила сигарету, исподволь любуясь своим отражением в оконном стекле. Анри наблюдал за плавными движениями ее руки, разглядывая чувственно сложенные губы и подмечая, как трепещут ее ноздри, вдыхая дым. Свет газовой лампы смягчал черты ее лица и играл золотистыми бликами в волосах.

– А ты уже выбрал сюжет для салонной картины? – внезапно спросил Рашу.

– Сначала я хотел взять библейский сюжет. Ну, типа «Авраам приносит в жертву своего сына» или «Моисей у скалы». Но сложновато…

– Пожалуй, – кивнул Рашу, – слишком много деталей.

– А что ты скажешь насчет Икара? Ну, того, кто убежал из Лабиринта и попытался лететь на крыльях из воска. Тут можно построить хорошую треугольную композицию. Я бы изобразил его на скале с распростертыми крыльями. Готовящегося взлететь.

– Ну, не знаю, – с сомнением проговорил Рашу. – О нем все-таки мало кто слышал. А почему бы тебе не написать Венеру или Диану? Они всегда актуальны и хорошо смотрятся. К тому же для этого не придется заморачиваться, можно просто пойти в Лувр, скопировать одну из картин Буше, добавить несколько деталей от себя, и дело в шляпе.

Еще какое-то время они обсуждали различные сюжеты, пригодные для Салона.

– А как насчет старого доброго Распятия? – предложил Рашу, после того как Венера была отвергнута. – Это тоже подходит. К тому же в Лувре полно вариаций на тему распятия, – с многозначительным видом добавил он.

И тогда друзья переключились на религиозные сюжеты. Отборочная комиссия навряд ли с ходу отвергнет Распятие, Марию Магдалину, вытирающую ноги Спасителя волосами, или святого Себастьяна, подставляющего грудь под острые стрелы.

– Придумал! – воодушевленно воскликнул Рашу, стукнув кулаком по столу. – Сцена кавалерийской атаки! Сюжет совершенно беспроигрышный. Остается только съездить в Люксембург, скопировать одну из деталей, две-три изменить, и дело в шляпе. За это вполне можно получить бронзовую медаль, – возбужденно заключил он.

Патриотический сюжет также подвергся серьезному обсуждению. Технические трудности и большое количество деталей были основными доводами против. И Рашу с великой неохотой был вынужден согласиться, что чучело настоящей лошади в натуральную величину вряд ли удобно держать в студии.

– Ладно, – согласился он. – На худой конец, всегда есть такая беспроигрышная вещь, как бытовой сюжет.

– Да, знаю. «Маленькая девочка, плачущая над сломанной куклой» или «Маленький мальчик, украдкой лакомящийся вареньем», – подсказал Анри с плохо прикрытой иронией.

Рашу его тон совсем не понравился.

– Черт побери, ну а мальчик с вареньем-то тебе чем не угодил? Что в этом такого?

– Ничего. Нет ничего зазорного в том, чтобы лепить куличики или писать в штаны. Но тебе не кажется, что человек в конце концов выходит из этого возраста?

– Ну ладно, ладно. – Рашу был готов признать свое поражение. – Если ты действительно так считаешь, лучше Икара тебе действительно ничего не найти. Это приличный классический сюжет. Но только не забудь хорошенько его вылизать. Сам знаешь, как к этому относится Кормон. – Он заметил, что Анри его совсем не слушает. – Да куда ты смотришь?

Анри кивнул в сторону девицы, застывшей за столиком.

– А интересное лицо, правда? – прошептал он. – Обрати внимание, как зеленоватые тени ложатся на шею…

И, словно догадавшись, что речь идет именно о ней, девица раздавила сигарету в пепельнице, поправила боа, выложила на столик деньги за обед и направилась к выходу.

– Да что с тобой такое? – Рашу угрюмо разглядывал Анри.

– Ничего. Я просто сказал, что у нее интересное лицо. И все. Было бы неплохо ее нарисовать. У некоторых людей лица непроницаемые, словно стены, а у других они как окна. Сквозь них видно душу. Ладно, не обращай внимания. Ты говорил о том, что Икара надо хорошенько вылизать…

– И все-таки угодишь ты в историю, – печально констатировал Рашу, вид при этом у него был самый серьезный, а взгляд мрачным. – С чего это тебе вздумалось переводить краски на шлюху? Только потому, что у нее зеленые тени на шее и лицо как окно?

– Я этого не говорил, я имел в виду…

– Заткнись и дай мне закончить! Ладно, предположим, нарисовал ты эту девку, ну и?.. Что ты будешь делать с такой картиной? Продашь? Да кто ее купит? Выставишь? Но где? Кому нужен портрет шлюхи с Монмартра?

– Никому, наверное. И все равно работать над таким портретом было бы куда интереснее, чем над твоей дурацкой кавалерийской атакой или мальчиком, ворующим варенье. И даже над Икаром, если уж на то пошло. Неужели ты никогда не рисовал просто так, для себя? Просто потому, что тебе хотелось что-то сказать своей работой? В детстве я постоянно рисовал мать и приставал ко всем с просьбой попозировать.