Громов: Хозяин теней 4 (СИ) - Демина Карина

Вперёд, так сказать.

Или…

Почти покойник — ещё не покойник. Да и… кровь-то ангельская у меня осталась. Вот интересно, кровь ангела и целительская магия — это одно и то же?

И если нет, то поможет ли она?

И если да, то стоит ли тратить? Мало ли, как оно в будущем обернётся? С таким размахом она и мне пригодится может, и Метельке, и остальным-то. С другой стороны, не понятно, есть ли у этой крови срок годности. А то, может, она давно уже выветрилась или вот-вот. Тогда и трястись над нею смысла нет.

В общем, опять одни вопросы.

А за стеной из завалов слышны голоса, суета какая-то. Копаются. Спешат спасать. Того и гляди на самом деле спасут. Тогда и поговорить толком не выйдет.

— Я бы заглянул, конечно, но вот… как-нибудь так, чтоб… незаметно, — как бы этак ему прямо намекнуть, что не стоит делиться с общественностью радостным известием о нашем воскрешении.

— Громовых официально признали мёртвыми, — а он и сам понимает всё, ишь, щурится, насмешечку прячет.

— И что? Бьют не по паспорту, а по морде. Если уж вы знаете, то мало ли кто ещё…

— Полагаете, что я… — а теперь Карп Евстратович аж вспыхнул. От сразу видать благородного человека: от одного намёка на неблагородное поведение подскакивает.

— Полагаю, что не один вы такой глазастый быть можете, — отвечаю устало. — А у меня семья. И рисковать не хочу.

Врать, что я один выжил, бесполезно. Тут, на фабрике, многие знают, что мы с Метелькою каждый выходной к дядьке ездим, а уж через него и на остальных выйти, как два пальца.

— Да и… приглядывают за мной, — я опускаюсь на землю. — Чего? Притомился. Пока ещё завалы разберут. И вы садитесь, коль не брезгуете.

— И про вашу манеру общения Алексей Михайлович предупреждал, — Карп Евстратович опустился на пол. И Михаил Иванович воспоследовал, не став дожидаться отдельного предложения.

— А чего не так?

— Прямолинейность, граничащая с хамством. Впрочем, это мелочи… семья — это хорошо. Замечательно даже.

Метелька плюхается рядом и позевывает.

— А приглядывает кто? — Карп Евстратович пот со лба смахивает.

— Революционеры, — молчать смысла не вижу. — Как-то вот на днях познакомились мы с неким гражданином Светлым.

Рассказ получился коротким, потому как говорил я пока только о фабрике и революционерах. Слушали, надо сказать, внимательно. О подвале том преподозрительном я тоже упоминать не стал. А вот сомнения некоторые о слепоте городовых озвучил.

— Любопытно, — произнёс Карп Евстратович и чуть нахмурился. — Стало быть… да, пожалуй, соглашусь с вами. Подобное своеобразное место обязано было привлечь внимание. Поэтому и дом, и люди или находятся под негласным надзором, или же…

— Кем-то высоким велено надзирать в других местах?

Он чуть морщится.

— Да. К сожалению. После… скандала и отъезда Алексея Михайловича в жандармерии стало неспокойно. Видите ли… существуют весьма различные взгляды на проблему, так сказать, революции и революционеров. От крайне либеральных, требующих едва ли не роспуска Третьего отделения и предоставления гражданам всех возможных свобод, до столь же крайне радикальных, полагающих, что пришло время установить комендантский час, увеличить количество жандармов, ужесточить законы и всех, кто хоть как-то попадает под подозрение, отправлять в ссылку. Алексей Михайлович был и пока ещё является компромиссной фигурой. Он полагает, что одними запретами ничего не добьёшься, но и абсолютная свобода — путь к хаосу. Он придерживается мнения, что давно назрела необходимость реформ, прежде всего в отношении рабочего класса и крестьян. При том он достаточно авторитетен, чтобы обе стороны прислушивались. И Государь вновь же благоволил. Государь тоже всё понимает, но далеко не всегда свободен в своих поступках. Некоторые дела… лучше перепоручать доверенным лицам.

И Алексей Михайлович таковым был.

— Но теперь он…

— Пока не отставлен. Официально находится на излечении. Мы поддерживаем слухи, что ранения не столь серьёзны, что прогнозы благоприятны и в скором времени Алексей Михайлович вернётся к службе.

— А на самом деле?

На этот вопрос Карп Евстратович отвечать не спешит. Но потом, выдохнув, признаётся:

— Вряд ли он доживёт до Пасхи.

А когда у нас Пасха-то? Чтоб… она ж каждый год по-новому считается. Но весною точно. Стало быть, надо идти.

— И чем дальше, тем сильнее обостряется противостояние… впрочем, вряд ли вам это интересно.

Он прав, само по себе — не особо.

— Если брать в отношении… вас, точнее господина Светлова… гражданина Светлова, то речь может идти как о чьём-то весьма давнем и, судя по услышанному, успешном агенте, так и о личности относительно независимой, но находящейся под присмотром.

— Это как? Нет, с агентом я понял. А личность, ну и всё прочее?

Из кармана Карпа Евстратовича появился ещё один платочек. Ну да, жарковато. И щит ему держать приходится. Вон, дышит тяжко.

Как бы не надорвался ненароком. Дурацкая выйдет ситуация.

— Это просто. И одновременно сложно. В нынешней борьбе за место близ трона сошлись, как говорю, две партии. Либералов представляет князь Весницкий, личность весьма своеобразная, а вот во главе консерваторов до недавнего времени стоял Воротынцев. Впрочем, по мнению многих, он был достаточно умерен в своих взглядах. И этим не устраивал некоторых иных влиятельных лиц.

Ненавижу политику.

Но чую, придётся и в это болото нырнуть.

— Его наследник пока занимает место покойного дядюшки или кем он там ему приходится скорее номинально. Всерьёз его не воспринимают, но князь Ананьев, фактически занявший место Воротынцева, продолжает покровительствовать роду. А нынешний глава Воротынцевых в свою очередь всячески поддерживает начинания князя.

— Любовь и единство?

— В ваших устах это звучит… почти оскорбительно. Однако у князя обширные связи. Опять же, его инициативы многим промышленникам представляются… интересными.

— Это какие?

Скрежет над головой ненадолго прервал разговор. И Карп Евстратович поморщился:

— Вот ведь… сколько раз говорил, что при разборе завалов важно закреплять крупные обломки, чтобы не спровоцировать новую волну. А они всё опять… Что до инициатив, скажем, князь ратует за право владельца самому устанавливать правила на своих фабриках. Или вот недавнее предложение об особой, фабричной, полиции, которая находилась бы в формальном ведении министерства внутренних дел, однако при том финансировалась бы владельцами предприятий. Они бы сами нанимали людей, платили бы им заработную плату, вооружали и так далии. По замыслу Ананьева наличие такой структуры позволило бы на корню пресечь всякие беспорядки. Это только малая часть инициатив, там много чего, но важно не это. Государь пока тянет время, поскольку Алексей Михайлович, пусть и отсутствует по состоянию здоровья, но пока жив. Однако смерть его потребует назначить кого-то на пост. И вот здесь важно понимать, что преимущество получит та партия, которая, скажем так, действием покажет свою эффективность. И своевременное разоблачение революционной ячейки станет весьма серьёзным аргументом. Тем паче, если ячейка эта будет действующей. Что бы там про Третье отделение не говорили, там хватает понимающих людей, как и в думе. И одно дело, если раскрыть пяток студентов, что собираются в кабаке и тайком читают запрещённые газеты…

— Но совсем другое — когда на счету бомбы, взрывы и ограбления…

— Именно, — благожелательно склонил голову Карп Евстратович. — Поэтому ваш Светлов может полагать, что это он такой умный. Или же верить в силу своего покровителя, о котором явно знает, ибо ничем иным такую наглость и беспечность объяснить нельзя. Но его просто придерживают до поры, до времени, как хорошую карту. Позволяют бороться за свободу, подбрасывают деньги и материалы… возможно, направляют. К примеру, у меня сложилось впечатление, что эту фабрику выбрали отнюдь не случайно.

Я вспомнил, что слышал.

И согласился.