Опасные видения - Коллективные сборники

Чайб следит, как тот переворачивается, будто кит в бурном море, и пытается подняться на ноги. И вновь отправляется вниз, ухнув, словно раненный гарпуном. У мамы получается не лучше.

Увидев, что путь открыт – Бенедиктина уже успела где-то пропасть, – Чайб скользит через атриум до незапененного пятачка у выхода. С одеждой, накинутой на руку, и все еще не выпустив из рук растворитель, он свободно шагает к двери.

И вот тут Бенедиктина зовет его по имени. Он оглядывается и видит, как она выскальзывает из кухни. В ее руке – высокий стакан. Что это она удумала? Уж точно не угостить выпивкой.

Затем она семенит на сухой участок пола и с криком шлепается. Но содержимое стакана все-таки находит свою цель.

Чайб кричит, почувствовав кипяток: больно, будто его обрезают без анестезии.

Бенедиктина смеется на полу. Чайб подскакивает и вопит, уронив банку и одежду, схватившись за ошпаренное, но наконец берет себя в руки. Прекращает свою пляску, хватает Бенедиктину за правую руку и тащит на улицы Беверли-Хиллз. Этим вечером там хватает людей – и все следуют за двоицей. Чайб останавливается, только когда доходит до озера и окунается, чтобы остыть, – заодно прихватив с собой Бенедиктину.

Когда они наконец выползают из озера и сбегают домой, толпе еще долго есть о чем поговорить. Люди болтают и смеются, глядя, как санэпидем очищает озеро и улицы от пены.

– Я потом месяц ходить не могла! – кричит Бенедиктина.

– А ты заслужила, – говорит Чайб. – Тебе не на что жаловаться. Ты сказала, что хочешь от меня ребенка, и не шутила.

– Да я была не в себе! – отвечает Бенедиктина. – Нет, я была в себе! Но я такого не говорила! Ты меня обманул! Ты меня заставил!

– Я бы никого не стал заставлять, – говорит Чайб. – И ты это знаешь. Завязывай ныть. Ты самостоятельный человек, и ты дала согласие по своей воле. У тебя же есть свобода воли.

Встает со своего стула Омар Руник, поэт. Это высокий и стройный бронзовокожий юнец с орлиным носом и очень полными красными губами. Его кудри подстрижены в форме «Пекода» – легендарного судна, что несло безумного капитана Ахава, его безумную команду и единственного выжившего после встречи с белым китом – Измаила. У куафюры есть бушприт, борта, три мачты, нок-реи, даже свисает с балок шлюпка.

Омар Руник аплодирует и кричит:

– Браво! Философ! Свобода воли есть: свобода воли искать Вечные Истины – если они существуют – или же Погибель и Проклятье! Я выпью за свободу воли! Тост, господа! Встаньте, Юные Редисы, тост за нашего предводителя!

И так начинается

– Я предскажу тебе будущее, Чайб! – зовет Мадам Трисмегиста. – Узнай, что говорят тебе в картах звезды!

Он усаживается за ее стол, его друзья торопятся сгрудиться вокруг.

– Ну ладно, Мадам. Как мне теперь расхлебывать эту кашу?

Она тасует колоду и переворачивает верхнюю карту.

– Господи! Туз пик!

– Долгая дорога!

– Египет! – восклицает Руссо Красный Ястреб. – О нет, туда тебе не стоит, Чайб! Отправляйся лучше со мной туда, где бродят бизоны…

И следующая карта:

– Скоро ты встретишь смуглую красавицу.

– Чертова арабка! О нет, Чайб, этого не может быть!

– Скоро ты заслужишь великие почести.

– Чайб получит грант!

– Если я получу грант, то мне не придется ехать в Египет, – замечает Чайб. – Мадам Трисмегиста, при всем уважении – это все какая-то чушь.

– Не насмехайтесь, молодой человек. Я не компьютер. Я чувствую спектр психических вибраций.

Карта.

– Тебя ждет большая опасность, физическая и моральная.

– Это и так минимум раз в день, – отвечает Чайб.

Карта.

– Близкий тебе человек умрет дважды.

Чайб бледнеет, берет себя в руки и говорит:

– Трус умирает тысячу раз.

– Ты будешь путешествовать во времени, отправишься в прошлое.

– Чума! – восклицает Красный Ястреб. – Вы сегодня превзошли саму себя, Мадам. Осторожней! У вас так будет психическая грыжа, придется носить эктоплазменный бандаж.

– Глумитесь сколько хотите, придурки, – говорит Мадам. – Миров больше, чем один наш. Карты не врут – только не когда их раскладываю я.

– Гобринус! – зовет Чайб. – Еще кувшин пива для Мадам.

Юные Редисы возвращаются за свой стол – диск без ножек, висящий на гравитационном поле. Бенедиктина обжигает их взглядом и возвращается к шушуканью с остальными интимейджерами. За другим столиком – Пинкертон Легран, правительственный агент: он сидит лицом к ним, чтобы снимать на фидо под его односторонним пиджаком. Они знают, что он делает. Он знает, что они знают, и уже доложил об этом начальству. Он хмурится при виде входящего Фалько Аксипитера. Леграну не по душе, когда в его дело влезает агент из другого департамента. Аксипитер даже не глядит на Леграна. Заказывает чайник и делает вид, что бросает в него таблетку, которая в химической реакции с танином дает Би.

Руссо Красный Ястреб подмигивает Чайбу и говорит:

– Правда думаешь, что весь ЛА можно парализовать одной бомбой?

– Тремя! – громко заявляет Чайб, чтобы его отчетливо слышало леграновское фидо. – Одна – для контрольной панели завода по опреснению воды, вторая – для запасной панели, а третья – для узла труб, по которым вода идет в водохранилище на 20-м уровне.

Пинкертон Легран бледнеет. Осушает свой стакан виски и просит еще, хотя и так уже перебрал. Нажимает на кнопку на своем фидо, послав код угрозы тройного уровня. В штабе мигают красные огоньки; гремит гонг; начальник просыпается так резко, что падает с кресла.

Аксипитер тоже все слышит, но сидит неподвижно, мрачно и задумчиво, как диоритовый рельеф фараоновского сокола. Истинного мономана не отвлечь болтовней о затоплении ЛА, даже если слова перейдут в действия. Он напал на след Дедули и пришел сюда, чтобы воспользоваться Чайбом как ключом к дому. Одна «мышка» – так он называет про себя преступников, – одна мышка забежит в норку другой.

– И когда мы перейдем к действию? – спрашивает Хьюга Уэллс-Эрб Гейнстербери, писательница-фантастка.

– Недели через три, – говорит Чайб.

Шеф в штабе костерит Леграна за то, что он его разбудил. Молодежь постоянно чешет языками о разрушении, убийстве и восстании. Он не понимает, чего этим охламонам неймется, когда им все подносят на блюдечке с голубой каемочкой. Если бы спросили его, он бы всех засадил в кутузку да поучил бы их уму-разуму самую малость – а может, и не малость.

– Когда мы это сделаем, придется сбежать на волю, – говорит Красный Ястреб. Его глаза блестят от слез. – Серьезно, парни, нет ничего лучше, чем быть в лесу, на свободе. Там ты настоящий человек, а не один из безликой толпы.

Красный Ястреб верит в заговор по разрушению ЛА. Он счастлив, потому что, хоть вслух он это не признавал, в лоне Природы он страдал без интеллектуального общества. Дикари могут услышать оленя за сто ярдов [59], разглядеть гремучую змею в кустах – но глухи к поступи философии, нытью Ницше, ржанию Рассела, гоготу Гегеля.

– Невежественные свиньи! – произносит он вслух.

– Чего? – спрашивают остальные.

– Ничего. Слушайте, вы и сами знаете, как там чудесно. Вы же служили в КВРСП.

– Я непригодный, – говорит Омар Руник. – Сенная лихорадка.

– Я писал вторую магистерскую, – говорит Гиббон Тацит.

– Я был в оркестре КВРСП, – говорит Сибелиус Амадей Иегуди. – Мы выбирались на природу, только когда выступали в лагерях, и то нечасто.

– Чайб, ну ты-то служил в Корпусе. Тебе же там понравилось, да?

Чайб кивает, но говорит:

– Когда ты неоамеринд, все время уходит на выживание. Когда мне было успевать писать? И кто бы увидел мои картины, даже если бы я успевал? К тому же это не жизнь для женщины или ребенка.

Красный Ястреб с обиженным видом заказывает виски, смешанный с Би.

Пинкертон Легран не хочет прерывать наблюдение, но уже не может выдержать давление мочевого пузыря. Он идет к помещению, где посетители избавляются от жидкостей. Красный Ястреб, будучи в скверном настроении из-за непризнания, ставит ему подножку. Легран спотыкается, но не падает, а пробегает вперед. Тогда подножку ставит Бенедиктина. Легран шлепается ничком. Ему уже не надо в туалет – разве только чтобы помыться.