Ознакомительная версия. Доступно 82 страниц из 408
Я уже говорил о той мгновенности переходов из горячего в холодное и обратно, с которыми была связана наша корреспондентская работа. Казалось бы, привыкли, но, судя по записи в дневнике, все равно резкость этих контрастов продолжала порой удивлять нас самих.
Из поездки на Курскую дугу я привез материал для четырех корреспонденции. Главная из них, связанная с пребыванием в 75-й гвардейской дивизии, в "Красной звезде" не появилась. Материала было так много, что корреспонденция все растягивалась и, когда я наконец дописал ее, составила чуть не восемь подвалов. События тем временем стремительно развивались, и в разгар нашего контрнаступления печатать подвал за подвалом о первых Днях боев в редакции не захотели и были по-своему правы. Я напечатал эту вещь позже в журнале, придав ей характер полуочерка-полурассказа и заменив подлинные фамилии вымышленными.
Другие три корреспонденции, сразу же написанные, были сразу же и напечатаны в "Красной звезде": две из них были о танкистах, дравшихся под Понырями, а третья - "Немец с "фердинанда" - родилась из моего разговора с одним из взятых в плен немецких танкистов.
Сейчас, когда я перечел записи, сделанные на Курской дуге моих фронтовых блокнотах, я обратил внимание на то, как много наших солдат, с которыми я тогда разговаривал, оказались совсем молодыми, девятнадцатилетними.
Немецкому танкисту, с которым я разговаривал там, на Курской дуге, тоже, как и им, было девятнадцать...
...Адольф Мейер, деревня Эйструп, Ганновер. 19 лет исполнилось в апреле, призван в октябре 42-го года. 28 июня 43-го года прибыл в Россию из Франции, из Руана. В его роте 70 человек такого же возраста, как он, тридцать процентов состава А семьдесят - старые солдаты, почти все после госпиталей. Он водитель самоходной пушки "фердинанд". Передняя броня - 200 мм, боковая - 80 мм, новейший тип самоходной пушки; вышла из строя после двух попаданий в гусеницу. У них броню не пробило, но он видел, как ее пробивают у других. Перед боями им говорили, что их броня непробиваема и что потерь быть не может.
- Значит, вам лгали?
- Значит, лгали.
До войны он учился на слесаря, но хотел стать моряком. Отец ремесленник, корзинщик. Младшие братья в школе.
- Надеюсь, что ваши братья уже не попадут на войну.
- Я тоже, когда учился в школе, не думал, что попаду. А попал. Я хотел, чтобы война кончилась раньше, чем призовут мой возраст. Отец и дядя рассказывали мне о прошлой войне, и я не стремился попасть на эту.
- Ну а раньше, когда вы взяли Париж?
- Тогда мы все боялись не поспеть на войну.
В школе состоял в организации гитлеровской молодежи. Изучали карту, компас, ориентацию на местности, стрельбу из мелкокалиберной винтовки. До фронта о России не имел никакого представления.
- До отступления под Москвой я верил в победу. Потом сомневался. Но здесь, увидав, какая у нас техника, я вновь подумал, что все пойдет хорошо! И когда нам в первый раз подбили гусеницу, еще верил, что все будет хорошо.
- А когда вы узнали о Паулюсе, что вы подумали?
- Подумал, что, значит, шестая армия уничтожена.
- А ведь вам говорили, что вы непобедимы. И вдруг Паулюс?
- Всякое бывает. А потом нам сказали, что в этом виноваты итальянцы, которые бежали.
- А в вашем поражении в Тунисе тоже виноваты итальянцы?
- Да, они сами должны были защищать Тунис.
- Вы знаете, на сколько вы отступили этой зимой?
- На двести километров.
- Нет, от Сталинграда на шестьсот.
- Я думал, что на двести. У нас раньше рисовали в газетах карты, а теперь перестали.
- Как вы думаете, почему?
- Перестали, потому что отступали.
В марте он был в отпуске и видел родных.
- Мать и отец мечтали только о том, чтобы я попал на войну ненадолго.
- Видели вы на работе в Германии русских?
- Да, видел. Они спят в лагере, только приходят работать к крестьянам.
Его больше всего беспокоят бомбежки Германии. Он боится, что его родители не выдержат этих налетов.
- Россия нужна эсэсовцам, рассчитывающим получить здесь землю и стать крестьянами. А у меня нет охоты умереть за то, что эсэсовцы получат здесь земли. Из моей деревни уже сорок убитых и больше ста раненых...
И напоследок еще одна запись из того же привезенного с Курской дуги блокнота, сделанная у наших танкистов под Понырями.
...Николай Васильевич Петрушин, командир бригады, 39 лет. Со Смоленщины. Начал войну 4 июля 1941 года за Владимиром-Волынским. 25 июня на станции Сарны у жены оторвало руку и ногу. Сын, пяти лет, потерян. Мать - в оккупации у немцев, в Ярцеве. Брат - директор семилетки, лейтенант, был ранен, полтора года нет сведений. Жена брата повешена...
Не буду комментировать. Просто, через тридцать лет вспоминая о войне, захотелось столкнуть еще раз эти привезенные с Курской дуги записи, как они столкнулись тогда в блокноте, и, конечно, не только в блокноте, а и в моем тогдашнем сознании...
Глава тринадцатая
Конец июля, август и начало сентября прошли у меня в поездках в армии Центрального и Брянского фронтов. Сначала в-13-ю армию Пухова, наступавшую к этому времени южнее Орла на Кромы, потом в соседнюю с ней 70-ю армию генерала Галанина, потом, уже на излете наступления, снова в 13-ю.
С точки зрения корреспондентской работы, эти поездки оказались малоплодотворными - две или три вещи, написанные для "Красной звезды", и примерно столько же для американского телеграфного агентства.
Скудость урожая объяснялась тем, что именно тогда я разрывался между выполнением своих корреспондентских обязанностей и работой над последними главами повести "Дни и ночи".
Продолжалось наступление, и попросить еще месяц, чтобы дописать эти главы, после того как я май и июнь уже пробыл в отпуске, не позволяла совесть. А в то же время самым главным для меня было все-таки закончить повесть. Предполагалось, что она будет печататься с продолжениями в "Красной звезде". Но дело было не только в этом. Мне казалось, что я говорю в ней нечто более важное и нужное, чем это удавалось сделать в своих очередных фронтовых корреспонденциях.
Не знаю, как у других, а у меня мысль, что можешь поехать и не вернуться, запихнутая по возможности куда-то подальше в глубину сознания, так или иначе все-таки присутствовала. И именно в эти поездки она стала неотвязней, чем когда-нибудь. Наверное, как это свойственно нашему брату, я придавал своей незаконченной повести больше значения, чем она имела. И опасение вдруг так и не закончить ее из-за какой-нибудь несчастной случайности там, на фронте, обострило чувство самосохранения. Говоря о таких вещах, нужно говорить правду, и, оглядываясь сейчас назад, на то время, я просто-напросто знаю, что все это сказывалось на моих тогдашних корреспонденциях. Постыдной трусости, помнится, не проявлял - от этого удерживали самолюбие и погоны на плечах, но осторожничал, старался свести к минимуму моменты личного риска, связанные с корреспондентской работой, что, конечно, отражалось на ее качестве. Реже рискуешь - меньше видишь, хуже пишешь.
