Винляндия - Пинчон Томас Рагглз

Прерия попробовала волосы счесать вперед длинной челкой, остальные прибить щеткой по плечам впереди, надежней способа она не знала, а глаза у нее уже пылали такой синевой сквозь локоны и тени, что самой жутко, какое время дня или ночи ни возьми, от того, что воображала, будто видит она перед собой призрак матери. А что, если она посмотрит на полсекунды дольше нужного, и он заморгает, ее же глаза останутся распахнутыми, и губы его зашевелятся, после чего заговорят ей такое, чего уж точно лучше б не слышать…

А то и то, что всю жизнь томилась услышать, но до сих пор боишься? казалось, спрашивает другое лицо, вздев одну бровь чуть выше, нежели Прерия чувствовала на своем. И тут вдруг, за собой, она увидела другое отражение, кое могло там быть уже некоторое время, такое, странным образом, что она чуть ли не знала лично. Она быстро обернулась, и вот перед ней живая женщина из плоти, стоит немного чересчур близко, высокая и светлая, в зеленом вечернем платье, подходившем бы к волосам, если б не ее осанка, атлетическая, даже воинственная, наблюдает за девочкой чудно́ – знакомо и как-то оборонительно, словно они сейчас продолжат беседу.

Прерия перехватила щетку так, чтобы острый ее конец стал рабочим.

– Проблема, мэм?

Сразу вдруг, из наплечной сумки незнакомицы, тертая воловья кожа, ее она поставила рядом с холщовой, земляного окраса Прерии, на кафельную стойку, раздалась тоненькая писклявая мелодия в трехголосном изложении, все шестнадцать тактов темы из «Хавайев Пять-О», которые сумка повторяла, в потенциале – до бесконечности.

– Извини, но это в сумке у тебя не старая ли визитка Такэси Фумимоты, случайно? – женщина, меж тем копаясь в своей, дабы отыскать и извлечь небольшой серебристый аппаратик, по-прежнему заливающийся про стоп-кадровую танцовщицу хулы, сто разных кадров воды, Дэнно, глядящего сквозь дырку в стекле, Макгэрретта на здании.

– Вот… – Прерия, передавая ей переливчатый прямоугольник, – мне ее папа дал.

– У меня тут сканер по-прежнему настроен их вычислять, но я думала, этих хрычей уже изъяли из оборота. – Она заглушила музыку сразу после той части, в которой поется:

Протягивая руку: – Я Дэррил Луиз Честигм. Мы с Такэси партнеры.

– Прерией звать.

– На одну минутку в зеркале я решила, что ты одна моя знакомая, которой не можешь быть.

– У-гу, ну а я знаю, что и вас где-то видела – эгей, погодите-ка, это ДээЛ Честигм, я всегда считала, оно значит Дефектный Лист, верняк это вы, смотритесь только иначе, бабуля мне показывала ваши старые снимки. Вас и мамы моей.

– Твоей мамы. – Прерия увидела, как она делает вдох размеренно и тщательно, как бывало в «Храме Пиццы Бодхи Дхарма». – Господи помилуй. – Она кивнула, слабо улыбаясь, один край этой улыбки, может, чуточку выше другого. – Ты детка Френези. – Имя она выговорила с некоторым трудом, словно бы какое-то время не произносила его вслух. – Мы с твоей мамой… мы вместе гоняли, еще в прежние дни.

Они вышли наружу и нашли тихий участок террасы, и Прерия рассказала ДЛ о слухах насчет маминого возвращения и о чуваке из УБН, который, наверное, чокнутый, и про его аферу с кино, и о том, как дом у них захватило военизированное подразделение Министерства юстиции.

ДЛ посерьезнела.

– И ты уверена, что его имя Бирк Вонд.

– Ну. Папа говорит, он мерзкий говнюк.

– И то и другое. У нас по-прежнему карма кой-какая несбалансирована, с Бирком. А теперь, похоже, и у тебя. – Японский амулет она положила на стол между ними. – Такэси их называет расписками гири, что-то вроде кармических векселей. Скоростей нахавается, грандиозные замыслы из него прут, хочет на них мировую валюту построить и прочая – но предъяви ему такую, он обязан будет по ней уплатить. Ты собиралась ее применять?

– Мне как Дамбо с тем перышком [116], я сейчас за что угодно зацеплюсь. А что? Что ваш партнер может для меня сделать? Маму сможет мне найти?

Что поместило ДЛ в некоторый ощип. Столько лет с Такэси, а она по-прежнему выясняла, что́ он умеет. И не умеет. Если Френези и впрямь выходит на поверхность, найти ее способен кто угодно. Но если и Бирк Вонд малину обдирать станет, ее движения могут оказаться не столь определенны. И какую бы историю ДЛ ни изложила этому ребенку, та не должна, а то и никогда и не сможет, быть той историей, что знает она. ДЛ потянула резину.

– Штука в том, прошло сколько, 15 лет, примерно вся твоя жизнь, сплошь игры в притворство, на одном доверии к тому, что сейчас звучит безумно, вранье, друг друга сдавали, слишком много воды утекло, все помнят разные истории…

– И вы хотите услышать мою, прежде чем свою мне расскажете.

– Знала, что ты поймешь. – Мимо прошел ливрейный официант с подносом шампани в фужерах, и Прерия, которой даже пиво не нравилось, и ДЛ, возражавшая против любых наркотиков из философских соображений, взяли себе по одному. – За Френези Вратс, – ДЛ, коснувшись своим фужером девочкиного, и плечи Прерии оседлал озноб.

С дальнего луга подымалась музыка «Рвотонов», блямкавших и лязгавших по сюите из «Тоски».

– Ну – папа и бабуля оба рассказывали то же самое. Я им перекрестные устраивала, старалась подловить, но, кроме совсем уж дотошных деталей да потери памяти из-за дури, либо все это правда, либо они давным-давно сговорились и что-то вместе сварганили, так? – дожидаясь, чтобы ДЛ сказала ей, дескать она слишком юна так параноить. Но ДЛ только улыбнулась в ответ из-за края стройного фужера. – Ладно – мама снимала кино для той Революции, что вы там, парни, пытались сделать, пустилась в бега, на нее ордеры выписали, ФБР развесило ее портреты по всем почтам, Зойд ее какое-то время крышевал, а потом у них я появилась… и мы были семьей, пока феды не разнюхали, где она, и ей не пришлось исчезнуть – уйти в подполье. – Голос ее самую малость дрогнул брошенным вызовом.

Подполье. Ну да. Это история, следовало догадаться ДЛ, которую и расскажут ребенку. Подполье. А теперь, как может ДЛ рассказать ей, что она знает, – и как может не рассказать?

– У Бирка Вонда, – очень осторожно, – в те времена было собственное большое жюри. Они все захватили, цапали антивоенную публику, радикальных студентов, обзаводились обвинительными актами, включая и тот, что двинули твоей матери. Срока давности на него нет, так что он до сих пор в силе.

Прерия скорчила гримаску не-врубаюсь.

– Говорите, он за ней до сих пор гоняется, 15 лет уже как, деньги налогоплательщиков, мало кругом настоящих преступников?

– Надежней всего у меня была б догадка, судя по тому, что ты мне рассказываешь, что мама твоя в какой-то глубокой срани, на нее Бирк наседает, а если он заявился и дом у вас отобрал, значит и на вас наседает, может, вы для него среди предметов торга с ней. – Но это как пытаться растолковать ребенку изнасилование, а про секс при этом не упоминать.

– Но с чего?

Ага. Веки девочки, в послеполуденной тени, лежали полуоткрытые, а сама она цеплялась, так переполненная невинностью, с остолбенелой дочерней нуждой, за каждое слово, за каждый пробел между словами. Но ДЛ лишь пялилась в ответ, словно бы Прерии полагалось тоже вычислять что-то самой. Девочке очень не хотелось этого признавать, но до сих пор все звучало так, что между Бирком Вондом и ее матерью было что-то опасно личное, залегала какая-то территория, ступать на которую ей было так же нервно, как и, судя по виду, ДЛ. Взгромоздившись давеча вечером на стол в «Храме Пиццы Бодхи Дхарма», Эктор орал что-то про то, как Бирк Вонд «старушку у Зойда увель». Должно быть, Прерия думала, что это он об аресте, вынудившем ее мать пуститься в бега, о чем-то вроде. Но что ж еще?

В оранжевом солнечном свете гости в платьях из верхних пределов «Мэгнина» [117] и жабо на рубашках, в смоках и фраках, отбрасывая на склон все более длинные тени, бродили, сбивались и пересбивались в кучки, ели, пили, курили, танцевали, ссорились, шатко подбредали к микрофону погостить у группы на вокале. Прерия обнаружила, что фужер ее пуст, а чуть погодя – и полный на его месте. В какой-то момент возник этот дядька, на вид какой-то потрепанный, поцеловал ДЛ руку и попробовал цапнуть ее за жопу, чего она, вероятно, ожидала, поскольку в контакт он так и не вступил, а напротив, его мотнуло мимо Прерии и чуть ли не через парапет на буфетный стол уровнем ниже.