Повелитель огня (СИ) - Опсокополос Алексис

Княжна снова замолчала. Её глаза предательски заблестели, но тем не менее слёз Ясна не показала, она тяжело вздохнула и закончила мысль:

— А если батюшка погиб, то мы со Званушкой переедем к дяде. Он нас любит, он примет нас. А здесь я не смогу больше жить.

Ясна снова замолчала, и в возникшей тишине раздалось новое блеяние тюремщика:

— Госпожа…

— Заткнись! — в этот раз рявкнул на него уже я.

Тюремщик замолчал, и мы какое-то время с Ясной просто стояли и смотрели друг на друга. Через прутья решётки, держась на них руками. Меня тут же накрыло воспоминаниями — подобные сцены я в прошлой жизни не раз видел в кино. И как правило, в тех фильмах героям не очень-то везло.

— Мне надо идти, Владимир, — сказала девушка, положив свою ладонь на мою руку. — Надеюсь, ты недолго здесь пробудешь. Я сделаю всё возможное для того, чтобы тебя отпустили или хотя бы перевели из этой ужасной темницы в башню и держали соответствующе твоему положению.

И это были не слова вежливости — Ясна действительно собиралась добиваться моего освобождения или перевода, мой дар дал мне возможность ощутить, что девушка говорит правду. Её слова был настолько искренни, что меня словно обожгло ими.

— Благодарю тебя, — сказал я. — Когда находишься в таком месте, очень приятно знать, что ты кому-то небезразличен.

Ясна улыбнулась и, как мне показалось, немного смутилась.

— Я ещё приду! — пообещала она и сразу же быстро удалилась.

А я, проводив княжну взглядом, вернулся на свою лавку. Сел на неё, прислонился спиной к холодным камням и задумался, переваривая полученную информацию.

На Крепинск напал Браноборский князь Станислав. Тот самый Станислав, чей старший сын Далибор был когда-то помолвлен с моей сестрой Беляной. Похоже, этот князь решил отменить помолвку, иначе как-то совсем нехорошо он обращался с будущим родственником. Вариант, что он не знает о моём присутствии в замке, я отмёл. Раз он, как и Любомир Чеславович, был союзником Станимира, то явно знал, на каких условиях Златоярский князь заключил перемирие с моим отцом.

Но если игнорирование Станиславом помолвки его сына и Беляны меня не особо удивило — после того, как он привёл свою дружину к стенам Велиграда всем стало понятно, что у этой помолвки нет будущего; то заключение в темницу аманата своего союзника, вызвало у меня недоумение. Я догадывался, что Браноборскому князю плевать на моего отца, но теперь выяснилось, что не только на него, но ещё и на Станимира.

О причинах такого поведения правителя чермян я даже гадать не стал — у меня было слишком мало вводных данных, чтобы высказывать хоть какие-то предположения. Поэтому я занялся более приятным делом — принялся развязывать котомку. Ясна говорила про окорок, и после двух суток веганской диеты это было веским поводом поскорее извлечь из холщового мешка его содержимое.

Извлёк. И не мог не порадоваться тому, что увидел. Помимо упомянутых княжной окорока и здоровенного куска сала, она принесла увесистый ломоть хлеба, пяток варёных яиц, два больших пряника и бутыль с молоком — немаленькую, литра на два. Этим всем можно было полноценно дней пять питаться, дополняя рацион брюквой и репой. Молоко, главное, в первый день выпить, будет жалко, если прокиснет — простоквашу я не люблю.

А ещё Ясна положила в котомку большой нож, чтобы я мог нарезать окорок, сало и хлеб. Или не для этого — девушка она умная, сообразительная. Впрочем, толку от ножа, как от оружия было мало — тюремщики благоразумно не подходили близко к решётке. Если бы подошли, я и без ножа бы справился.

С удовольствием перекусив, я отметил, что жизнь не то чтобы стала прекрасной, но немного ярких красок в ней прибавилось. Завязав котомку, я положил её под лавку и на всякий случай закидал соломой. А то ещё притащится Лютогост, увидит и велит тюремщикам забрать. С него станется.

На полный желудок захотелось подремать. Не знаю почему, но в темнице мне постоянно хотелось спать — возможно, не прошли ещё последствия отравления или заклятия, а может, сказывался недостаток кислорода в помещении.

Однако вздремнуть не получилось — только я устроился поудобнее на лавке, как началась пересменка у охранников. В целом меня это мало волновало, и я даже не повернулся посмотреть, кто заступил на пост. А зря не повернулся — только я начал засыпать, как мне по затылку ударило что-то тяжёлое и твёрдое. И тут же раздался неприятный визгливый смех.

— Ты совсем страх потерял? — прикрикнул я на тюремщика, вставая с лавки.

— А что ты мне сделаешь? — ответил вопросом на вопрос долговязый наглец с изрытым оспинами лицом и кривыми зубами.

— Что сделаю? Как только освобожусь, вспорю тебе живот и набью его гнилым луком! — пообещал я по уже отработанной схеме.

— А с чего ты решил, что ты освободишься? — сказал тюремщик и снова неприятно заржал.

Похоже, с этим не получилось. Или смелый, или тупой, или наоборот слишком умный. Понимает, что последнее, чем я буду заниматься в случае освобождения — это искать придурков, бросавших в меня гнилые овощи.

— Вот когда будешь свои потроха в руках держать, тогда вспомнишь этот разговор! — пригрозил я и направился к ближайшей лавке, чтобы прикрыться ею.

А ведь так хорошо всё начиналось: разговор с Ясной, вкусный обед, и вот ведь надо было именно этому рябому упырю заступить сегодня на дежурство. Я поднял лавку, прикрылся и, надеясь, что тюремщику быстро надоест такое развлечение, принялся считать броски.

Первый, второй… Третьего не последовало. Вместо него до меня донёсся незнакомый голос:

— Воропа́й! А ты чего здесь делаешь?

— Как чего? — полным удивления голосом ответил тюремщик. — Службу несу.

— А почему здесь?

— Куда поставили, там и несу. А ты чего припёрся?

В поле моего зрения появился мужчина лет тридцати — среднего роста, крепкий, тоже одетый в форму охранника. Он взглянул на меня, покачал головой и с тоской произнёс:

— Перепутал я. Мне, наверное, в ночь выходить. Не понял я десятника.

Пришедший ещё раз вздохнул, а его долговязый коллега вдруг обрадовался и сказал:

— Слушай, Могу́та, раз уж ты пришёл, посиди здесь немного, а? Я тебя тоже как-нибудь выручу

— А ты куда собрался? — спросил Могу́та.

— Да сбегаю быстро к Роса́нке — поварихе. Мы с ней поругались вчера. Я мёду хмельного напился, наговорил ей лишнего. Посиди, а? Я быстро. Или не быстро, если Роса́нка меня приголубит.

Сказав это, долговязый залился своим неприятным смехом.

— Да кто тебя приголубит такого страшного? — не удержался я от едкого замечания.

Воропа́й со злостью посмотрел на меня, схватил из корзины гнилую брюкву и швырнул в мою сторону. Не попал.

— Давай уже быстрее иди тогда, коль собрался! — прикрикнул на него Могу́та.

— Иду, — сказал долговязый. — А ты пока можешь повеселиться. Вон ещё полкорзины гнилья есть.

Сказав это, герой-любовник умчался к поварихе, а его временный сменщик подошёл к решётке и оглядел меня с головы до ног.

— Чего смотришь? — сказал я. — Даже и не думай в меня что-либо бросать!

— Да я и не собирался, — спокойно ответил Могу́та.

Я пригляделся к нему: не сказать чтобы он меня боялся, похоже, просто не хотел ничего в меня бросать. Видимо, нормальный человек. Да и лицо не глупое с виду.

— Хочешь заработать? — спросил я без долгих вступлений.

— Заработать все хотят, — ответил охранник, и мне его ответ понравился.

— Если ты меня отпустишь или поможешь как-нибудь отсюда сбежать, я отдам тебе княжий перстень и браслет, а потом ещё много денег дам. Я обещаю.

— Мне не нужен твой перстень.

— Я понимаю, что моя жизнь стоит намного дороже, но сейчас у меня есть только перстень и браслет.

— Твоя жизнь стоит три печати, — неожиданно заявил Могу́та.

Мне, конечно, стало обидно, что мою жизнь оценили так дёшево, но меня это утраивало.

— Тогда бери перстень, — сказал я. — Он дороже трёх печатей.

— Мне не нужен перстень.