Игра перспектив/ы - Бине Лоран

Предисловие

И все-таки меня нельзя упрекнуть в неумении признавать ошибки.

Мои представления о Флоренции и флорентийцах были вполне определенными: они рассудительны, хорошо воспитаны, весьма вежливы, даже приветливы, но нет в них страсти, не знают они ни трагедий, ни безумств. То ли дело Болонья, Рим или Неаполь! Отчего (думал я) Микеланджело покинул родину и больше туда не возвращался? Рим, который он, кстати, всю жизнь поносил, оказался кладезем, столь ему нужным. А что другие творцы? Данте, Петрарка, да Винчи, Галилей! Беглецы и изгнанники. Флоренция создавала гениев, а затем изгоняла их или не могла удержать – потому и утратила блеск со времен славного Средневековья. Я был бы не против вернуться во времена гвельфов и гибеллинов, но чтобы в более поздние – увольте: мне казалось, что года после 1492-го, когда не стало Лоренцо Великолепного, там все угасло. Монах Савонарола не только погубил красоту, повелев Боттичелли сжечь свои холсты. Он свел на нет жажду идеала, подменив идеализм собственным зашоренным фанатизмом.

Что осталось после отъезда Леонардо и Микеланджело? Точнее – кто? Я не особо ценил всех этих Понтормо, Сальвиати Чиголи, а Бронзино с его фарфоровыми красками и жесткой манерой казался мне слишком сухим, слишком холодным. Ни один из этих маньеристов, думалось мне, не выдерживает сравнения с любым живописцем болонской школы, и Вазари был мне не указ: ловко же он впарил нам своих флорентийских собратьев! Сам я боготворил Гвидо Рени, полагая, что тот вознес красоту до предельных высот, достижимых человеком. Я отдавал флорентийцам должное: они умели рисовать, но мне не хватало экспрессии. Все было слишком сдержанным, слишком гладким. В глубине души я заранее предпочитал любого голландца!

Так вот, признаю: я заблуждался, и если бы не обстоятельства, о которых сейчас собираюсь рассказать, не избавиться мне от слепоты. А зрить – значит мыслить. Зритель тоже должен быть достоин картины. Я же был глупцом, каким, собственно, и остаюсь, но теперь хотя бы готов воздать дань справедливости: Флоренция середины XVI века была не только горнилом бушующих страстей, но и благодатной почвой для гениев – одно, разумеется, объясняет другое. Суть в манере!

В общем, несколько лет назад я оказался в Тоскане и пока в одной лавке рылся в поисках сувенира, чтобы привезти друзьям во Францию, однорукий антиквар предложил мне вместо какой-нибудь этрусской статуэтки приобрести пачку пожелтевших от времени писем. Я с недоверием втянул в себя ее запах и попросил разрешения пролистать содержимое, чтобы удостовериться в подлинности манускриптов, – тот согласился. На третьем письме я уже доставал кошелек и довольно дорого заплатил за весь пакет. Я неплохо разбираюсь в итальянской истории XVI века и полагаю, что сколь бы невероятной ни казалась эта переписка, все, о чем в ней идет речь, чистая правда. Вернувшись в отель, я на одном дыхании прочел всю описанную ниже историю.

Да, это целая история, и кем бы ни был тот, кто терпеливо собрал эти письма, он не зря проделал потрясающий титанический труд архивиста: вместе они образуют целое, от которого я не мог оторваться до рассвета, а с утра уже снова читал. Сначала я понял, ради чего стоило собрать все эти письма. А под конец – почему надо было хранить их в тайне. Ведь говорится в них о вещах более чем значительных, глубину которых историкам еще предстоит оценить. Засим умолкаю: мысль о том, что кто бы ни прочел эти послания, ему придется испытать те же чувства, что и мне, лишь продлевает колоссальное потрясение, ожидавшее меня, когда я закончил чтение. Полагаю, это единственная причина, безоговорочно заставившая меня перевести эти письма с тосканского диалекта.

Перевод этот, потребовавший от меня большой тщательности, занял не меньше трех лет моей жизни. Теперь он завершен, и хочется верить, что знание итальянского языка и итальянской истории позволило мне наиболее точным образом передать не только стиль, но и образ мыслей участников переписки. И все же если читатель заметит ошибку или удивится избитому выражению, да проявит он доброту, решив для себя, что их, пожалуй, не следует относить на мой счет или же что они допущены намеренно, ведь переписку XVI века на тосканском диалекте нужно было представить в таком виде, чтобы она была понятна сегодняшнему французу, мало знакомому с далекой и, осмелюсь сказать, основательно позабытой эпохой. Ради удобства я изменил принцип летоисчисления в соответствии с нашим григорианским календарем: так, если письмо датировалось январем или февралем 1556 года, то я, зная, что флорентийский год начинался тогда лишь 25 марта, исправлял его на 1557-й. Зато я не стал делать сноски внизу страницы, которые выгодно подчеркивают эрудицию составителя, но так некстати возвращают читателя в реальность собственной комнаты. Ведь знать вам нужно только одно: дело происходит во Флоренции во время одиннадцатой и последней Итальянской войны.

Тем не менее, из великодушного человеколюбия, вопреки великому искушению бросить вас в воду, не научив прежде плавать, я решил составить список участников (персонажей – хотелось сказать!), дабы облегчить чтение, которое, надеюсь, напомнит вам знакомство с протяженным произведением живописи или, выразимся точнее, с фреской на стене итальянской церкви.

Участники переписки

Козимо Медичи: герцог Флорентийский, отпрыск младшей ветви династии Медичи, волею случая пришедший к власти в 1537 году после того, как Алессандро Медичи был убит своим кузеном Лоренцино, известным под именем Лоренцаччо.

Элеонора Толедская: герцогиня Флорентийская, племянница Фернандо Альвареса де Толедо, герцога Альбы и вице-короля Неаполя, воевавшего с Францией и Римом, находясь на службе у императора Карла V и его сына Филиппа II, короля Испании.

Мария Медичи: старшая дочь герцога и герцогини.

Екатерина Медичи: королева Франции, супруга короля Генриха II, законная наследница Флорентийского герцогства.

Пьеро Строцци: маршал Франции, двоюродный брат Екатерины Медичи, сын Филиппо Строцци, сторонника республиканского строя, убитого Козимо, предводитель фуорушити [5] (так называли флорентийских изгнанников), заклятый враг и соперник Козимо в вопросе контроля над Тосканой.

Джорджо Вазари: живописец, архитектор, автор «Жизнеописания наиболее знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих», приближенный советник Козимо – тот доверяет ему исполнение все более ответственных задач, в том числе масштабные восстановительные работы в палаццо Веккьо.

Винченцо Боргини: историк и гуманист, настоятель Приюта невинных, близкий друг Вазари, которому помогал в работе над вторым томом «Жизнеописаний».

Микеланджело Буонарроти: скульптор, живописец, архитектор и поэт, вел работы по завершению строительства собора Святого Петра в Риме.

Аньоло Бронзино: живописец, некогда – ученик, а затем близкий друг Понтормо, официальный портретист семейства Медичи.

Сандро Аллори: живописец, ученик и помощник Бронзино.

Джамбаттиста Нальдини: живописец, ученик и помощник Понтормо.

Сестра Плаутилла Нелли: настоятельница монастыря Святой Екатерины Сиенской, художница, идейная последовательница монаха Джироламо Савонаролы (1452–1498).