Игра перспектив/ы - Бине Лоран

Этим, однако, странности не ограничиваются. Когда обнаружилось тело, в дом Якопо на виа Лаура тоже пришли: жил он в помещении, напоминавшем чердак, куда можно было попасть по лестнице. Там же, в мастерской, среди уймы рисунков, эскизов и моделей, было найдено полотно, которое вам хорошо известно, ведь вы сами некогда выполнили его эскиз: вы наверняка вспомните «Венеру и Купидона», пользовавшуюся таким успехом, что ее копии стали появляться по всей Европе – быть может, вы знаете, что мне самому выпала честь выполнить несколько версий, они ни в коей мере не сравнятся с работами Понтормо, но все же имеют счастье нравиться другим, ибо все созданное по вашим рисункам непременно хранит след вашего божественного гения. Было это до возвращения инквизиции, в те кажущиеся ныне далекими времена, когда кардинал Карафа еще не стал Павлом IV, а обнаженная натура не успела впасть в немилость и, напротив, на нее был особый спрос. Сегодня, разумеется, никому бы и в голову не пришло написать такую вещь, но вам известно, каким сумасбродством отличался наш славный Якопо. Впрочем, не это привлекло наше внимание, ведь если не принимать в расчет те четыре года, когда сердцами непритязательной публики овладел монах Джироламо Савонарола, можно сказать, что мы, флорентийцы, способны разглядеть красоту человеческого тела, не усматривая в нем дьявольское непотребство. Кстати, на представшем нашим глазам полотне не было драпировки, которую Понтормо ранее дописал, чтобы прикрыть бедра богини. Но еще больше удивило нас, – тут я даже затрудняюсь подобрать правильные слова, дабы не оскорбить чьи-либо чувства, и уж тем более представителей семейства его светлости, – что вместо лица Венеры Якопо изобразил черты старшей дочери герцога, синьорины Марии Медичи.

Как видите, дело может оказаться весьма неприятным, а потому герцог решил доверить его человеку верному, повелев одновременно пустить слух, будто несчастный Якопо положил конец своим дням, исполнившись крайнего собой недовольства. Тем не менее все это никак не рассеивает окружающую меня завесу тумана, и потому, чтобы распутать хитроумный клубок, я позволю себе воззвать к вашей великой мудрости, зная, что она почти не уступает вашему таланту и сполна раскрывает ваш гений.

3. Микеланджело Буонарроти – Джорджо Вазари

Рим, 5 января 1557

Мессер Джорджо, дорогой мой друг, не могу передать, насколько я разбит: кажется, не вставал с постели целую вечность. Признаться, я и без того был подавлен всеми заботами, связанными со строительством собора Святого Петра, но смерть Якопо, можно сказать, нанесла последний удар, и я омыл слезами ваше письмо. Он был живописцем большого таланта, как по мне – одним из лучших не только в своем поколении (явившемся на свет между моим и вашим, ведь я уже на пороге смерти, а вы еще пребываете в расцвете лет), но и просто среди современников. Уж не знаю, в ту ли дверь вы постучались за помощью, чтобы найти виновного в этом преступлении, немыслимом в глазах Господа и мира: опасаюсь, что вы несколько переоцениваете глубину моей мудрости, ибо в Риме меня давно уже называют выжившим из ума стариком. И все же, дабы уважить вас и почтить память Понтормо, я готов помогать вам по мере сил. Быть может, и в самом деле взгляд, так сказать, в иной перспективе, то есть направленный на Флоренцию извне, принесет пользу в вашем дознании. Если браться за дело со строгостью и логичностью какого-нибудь Брунеллески или Альберти, то, чтобы найти виновного, следует прежде установить, подходил ли случай и какова причина преступления, или же сначала найти причину, а потом разобраться со случаем. Кто мог желать смерти несчастного Якопо? И кто, находясь с ним в тот вечер, нанес смертельный удар? Пишу эти строки, и мои глаза увлажняются слезами: так и вижу, как он лежит в луже крови, с пронзенным сердцем, поверженный одним из тех инструментов, которые для нас, художников, стали средством к существованию, убитый собственным резцом, сраженный собственным молотом – как если бы его предали самые верные друзья. Но что бесплодные излияния! Слезы мои – дань памяти нашему другу, но они не помогут нам найти убийцу. И вот первый вывод: виновник во Флоренции, среди вас.

Боюсь, мой добрый Джорджо, больше мне помочь нечем за неимением иных подробностей. Как-никак я лишь скромный скульптор, а из Рима базилику Сан-Лоренцо не видать. Станьте же ради Якопо моими очами и, прошу, держите меня в курсе дознания.

Только вы ничего не написали мне о его фресках. Как они вам? Говорят, герцог велел создать достойный ответ Сикстинской капелле. Поделитесь своими чувствами, милый Джорджо, вы же знаете, мне всегда дороги ваши суждения.

4. Джорджо Вазари – Микеланджело Буонарроти

Флоренция, 7 января 1557

Любезный маэстро, спешу вас обнадежить: вашу Сикстинскую капеллу капелла Понтормо не превзойдет. Как вы и просили, опишу увиденное: в верхней части капеллы, отделенные друг от друга – Сотворение Адама и Евы, Вкушение запретного плода, Изгнание из рая, Возделывание земли, Жертвоприношение Авеля, Смерть Каина, Благословение детей Ноя и постройка Ковчега. Далее, на одной из стен в пятнадцать локтей по высоте и ширине – Всемирный потоп с множеством мертвых тел и Ноем, который беседует с Богом. Возле Потопа и нашли несчастного Понтормо, именно на этой стене он переписал фрагмент целого, когда все остальное давно успело просохнуть. На другой стене он изобразил Воскресение из мертвых, где царит смятение, какое, собственно, и ждет нас всех в день конца света. Напротив алтаря по обеим сторонам – группы из обнаженных фигур, они выходят из-под земли и возносятся в небеса. Над окнами ангелы окружают Христа во славе, тот воскрешает умерших, чтобы предать их суду. Признаться, мне не понять, почему в ногах Христа Якопо поместил Бога Отца, создающего Адама и Еву. Удивляет также его нежелание разнообразить как лица, так и палитру; могу упрекнуть его еще и в том, что он вообще не принимает в расчет перспективу. Словом, прорисовка, колорит и живописное исполнение этих фигур вызывают такое уныние, что хоть я и называюсь художником, вынужден сообщить, что увиденное выше моего понимания. Хорошо бы вам взглянуть на это своими глазами, вы бы мне все объяснили, хотя сомневаюсь, что ваше суждение значительно отличалось бы от моего. В композиции, конечно, встречаются великолепно проработанные торсы, некоторые части тел, запястья и лодыжки, ведь Якопо не поленился выполнить глиняные модели, поражающие тщательностью проработки, но все это грешит недостатком цельности. Большинство торсов слишком велики, а руки и ноги слишком коротки. Головы напрочь лишены грациозности и той особой красоты, какие можно наблюдать в других его живописных работах. Как будто здесь выборочное внимание к деталям оборачивается небрежением к самым важным из них. В общем, в этой работе ему не удалось превзойти не то что божественного Микеланджело, но и самого себя, а это доказывает, что в попытке совершить насилие над природой мы лишаем себя достоинств, коими обязаны ее щедрости. Но разве Якопо не вправе ждать от нас снисхождения? И не склонны ли художники ошибаться, как все остальные люди? Остается вопрос, на который теперь не найти ответа, поскольку Якопо унес его с собой в могилу: почему перед смертью ему вздумалось переделать фрагмент Всемирного потопа? Кто скажет, о чем в глубине души ему грезилось?

Как бы то ни было, завершить фрески герцог в своей великой мудрости доверил Бронзино.

5. Микеланджело Буонарроти – Аньоло Бронзино

Рим, 9 января 1557

Мессер Аньоло, Вазари сообщил мне об ужасной драме, потрясшей Флоренцию и всех нас, ценителей искусства и красоты, драме, в которую вовлечен ваш наставник и друг, поверженный на том самом месте, с которым связаны его самые большие надежды, но еще – и об этом я слишком хорошо знаю по опыту, обретенному дорогой ценой, – величайшие из мук. В самом деле, что может быть ужаснее, чем писать фрески? Целый день проводишь, изогнув шею и запрокинув голову в десяти или пятнадцати футах над полом, и что есть сил водишь кистью, пока не высох грунт, ведь иначе придется все начинать сначала. Скажу честно, если бы мессер Вазари не изложил мне обстоятельства смерти Понтормо, исключающие двусмысленное толкование, я бы не удивился, когда бы узнал, что несчастный свел счеты с жизнью, ибо мысль эта и меня одолевает в иные вечера от отчаяния, когда шея и спина надорваны тяжкой работой, а оттого, что все время опущена голова, вырастает зоб, не говоря уже о разных интриганах и докучателях, гораздых распространять клевету и строить козни. Уж вы-то знаете, какие нападки и хулу без малого двадцать лет терпит мой Страшный суд, а Арети-но, этот сукин сын, да сжалится над ним Господь, даже сравнил его с борделем, устроенным в самой большой капелле христианского мира. Критики эти не то что не перевелись, их племя только ширится и крепнет. Настолько, что нынче папа Павел IV, поначалу замышлявший просто-напросто уничтожить мое произведение, поручил моему доброму другу мессеру Даниеле де Вольтерре одеть мои обнаженные фигуры, и пришлось бедняге выполнить эту недостойную задачу, так что в Риме его уже наградили прозвищем Штанописец. Вот до чего дошло. Далеки те времена, когда папы одаривали меня роскошью. Даже Павел III, которому мир обязан возвратом римской инквизиции, преподнес мне чистокровного арабского жеребца, утверждая, что на всем Востоке и Западе нет скакуна быстрее. Тогда все средства были хороши, чтобы удержать меня на службе. Многострадальное животное томится в конюшне, как я в своей берлоге.