Счастливая жизнь для осиротевших носочков - Варей Мари

Не успеваю сказать ни слова в свою защиту, как Саранья уже тащит меня внутрь ресторана и ведет на второй этаж, где находится ее студия.

Я с ужасом смотрю на гору блестящей одежды, валяющуюся на расправленной кровати, и на косметику, которой завалены все поверхности.

– Мы же убирались! Как можно было довести комнату до такого состояния?!

Саранья с озадаченным видом оглядывается.

– Я вытащила только все самое необходимое. Ладно, хватит болтать. Давай подыщем тебе наряд.

Пытаюсь протестовать, но это пустая трата времени. Саранья силой хочет меня раздеть, я сопротивляюсь, и в конечном итоге она разрешает мне раздеться в уборной, где места меньше, чем в телефонной будке. Поскольку, по словам Сараньи, я выгляжу просто ужасно, она призывает на помощь своих сестер. Первая обматывает вокруг меня метры желтой ткани, отчего я чувствую себя яичным рулетиком, вторая – расчесывает и подкручивает мне волосы, а Саранья, вооружившись косметикой и кисточками (которых у нее больше, чем в «Блумингдейле»), принимается за мой макияж.

– Не крась глаза слишком сильно, прошу тебя! – в панике умоляю я. Не люблю, когда у меня накрашены глаза. И распущенные волосы я тоже не люблю. Предпочитаю завязывать их в хвост.

– Доверься мне! – восклицает Саранья, держа в одной руке щипчики для завивки ресниц, а в другой – накладные ресницы, при виде которых я понимаю, что не довериться ей должна, а взять ноги в руки и сбежать отсюда.

Но Саранья вцепилась в меня хваткой питбуля, поэтому вскоре я сдаюсь и позволяю превратить себя в индийскую принцессу.

– Тин-тин! – закончив, кричит она.

Ее сестры смотрят на меня и кивают.

– Неплохо, – говорит одна.

– Но чего-то не хватает, – задумчиво говорит другая и вешает мне на лоб золотой кулон, украшенный драгоценными камнями – в тон серьгам, которые сестры безапелляционно засунули мне в уши.

Когда я смотрюсь в зеркало, мне требуется целых три секунды, чтобы осознать: это я. Вот почему я никогда не пользуюсь косметикой… Даже со светлой кожей я похожа на настоящую индианку. А еще – на рождественскую елку. Расшитое золотом сари, украшения, распущенные волосы, красная точка на лбу. А глаза… Несмотря на мою просьбу, Саранья накрасила мне глаза черным карандашом и темными тенями, из-за чего они выглядят огромными и очень яркими.

– Ну как? Нравится?

Нет, не нравится. Девушка в зеркале не имеет ко мне никакого отношения, а обильный макияж напоминает о той, кого я пытаюсь забыть. Однако Саранья настолько довольна моим преображением, что я решаю солгать:

– Очень красиво. Спасибо.

– Отлично! Тогда можем спускаться к остальным.

«Косметический ремонт» занял сорок пять минут, и когда мы возвращаемся вниз, в ресторане яблоку негде упасть. Громко играет музыка, веселые гости едят и разговаривают, их лица освещены мягким светом гирлянд и свечей. Впервые замечаю на полу ранголи, те самые цветастые узоры, про которые рассказывала Саранья.

– Угощайся! – кричит Саранья, протягивая мне бумажную тарелку.

Она вкратце перечисляет блюда, стоящие на шведском столе: дал на основе чечевицы, чана-масала, приправленный карри и тмином, цыпленок тандури с соусом из кориандра, различные виды наан, «это такие индийские блины, которые едят вместо хлеба», самосы с креветками, овощами или мясом… Я понимаю не все, что Саранья говорит, но жадно кладу еду на тарелку. Отказываюсь от бокала вина, который она ненавязчиво предлагает, и беру чашку чая.

– Некоторые члены моей семьи не употребляют алкоголь, в том числе и я… официально, – подмигивая, объясняет она и наливает себе вина.

Мы садимся за угловой столик. Саранья знакомит меня со своими двоюродными братьями и сестрами. Не запоминаю их имен. Макаю кусочек наана в сливочно-красный соус. Очень вкусно, но я не привыкла к специям и чувствую, как у меня краснеет лицо.

– Если слишком остро, то в холодильнике есть пресный фромаж блан, – с улыбкой говорит один из двоюродных братьев.

– Нет, все очень вкусно. Спасибо.

Мне всегда нравилась острая пища. Анджела частенько приглашала меня в гости, но никогда не готовила индийские блюда. За исключением пряного чая латте, который мне нравится. А вообще, я всегда надеялась, что готовить будет Эбби: веганские кулинарные эксперименты Анджелы зачастую оборачивались настоящей катастрофой.

– У нас в Индии есть поговорка, – говорит Саранья с набитым ртом: – «Приноси пользу своему телу, чтобы душа захотела в нем остаться».

– Не уверен, что четыре килограмма курицы тикка масала пойдет твоему телу на пользу, – смеется один из двоюродных братьев.

– Ошибаешься! – возражает Саранья. – Моя душа любит курицу тикка масала, а тело прекрасно и так!

Не замечаю, как проходит время. Я объелась, музыка звучит слишком громко.

– Скоро вернусь, – говорю я, наклонившись к Саранье.

Иду в уборную, пробираясь между разгоряченными от танцев гостей. Закончив, мою руки и вздрагиваю, когда натыкаюсь на свое отражение в маленьком зеркале.

Не решаюсь убрать волосы в хвост. Отворачиваюсь. Выйдя из уборной, вижу в конце коридора приоткрытую дверь и решаю зайти внутрь – не из любопытства, а потому, что мне нужно тихое местечко, где можно прийти в себя. За дверью оказывается кладовка, заставленная ящиками и коробками. Видимо, именно здесь Саранья с семьей создавала ранголи, которые теперь украшают весь дом. На откидном столике стоят мешочки с цветным порошком и картонные трафареты. На доске мелом нарисованы круги с геометрическими узорами в виде цветов, деревьев и птиц. Просматриваю стопку примеров, взятых с какого-то сайта, и нерешительно замираю. Но сопротивляться невозможно. Сажусь на раскладной стул, беру доску и принимаюсь рисовать. Дверь осталась открытой, и до меня приглушенно доносятся звуки музыки и смеха. Начинаю с павлина и отдаюсь на волю воображения. Кончиками пальцев засыпаю трафарет цветным порошком, рисуя перья. Я настолько погружена в свое занятие, что теряю счет времени и забываю, где нахожусь.

Выхожу из оцепенения, услышав покашливание.

– Прошу прощения. Не подскажите, где здесь…

Поднимаю голову, и мой собеседник обрывается на середине фразы. Обычно невозмутимые голубые глаза наполняются изумлением.

– Привет. Не знала, что ты придешь.

– Прости, я тебя не узнал, – после недолгого молчания говорит Джереми.

Он смотрит на меня странно – так, будто видит впервые, и у меня возникает чувство, что макияж, украшения и необычная прическа здесь совсем ни при чем. Он смотрит на меня так внимательно, что я машинально поправляю сари. Однако спокойнее мне не становится.

– Я искал туалет.

– В конце коридора поверни направо.

Джереми кивает, но не двигается с места. Может, он выпил лишнего? Никогда не видела, чтобы он вел себя так нерешительно… Припоминаю, что Саранья взяла у меня его номер. Интересно, зачем? Чтобы поблагодарить и пригласить на сегодняшний праздник или чтобы предложить куда-нибудь сходить? Может, они встречаются? Внезапно осознаю, что с некоторых пор Саранья почти не рассказывает о своих свиданиях с парнями из «Тиндера».

– Красиво, – вдруг говорит Джереми, кивком указывая на мой почти законченный рисунок. – Не знал, что ты умеешь рисовать.

– Нет-нет, совсем не умею… Это просто павлин.

– Да? А мне показалось, что это феникс.

– Нет, это павлин.

– Как скажешь… Хорошо, тогда увидимся.

С этими словами Джереми выходит из кладовки. Опускаю взгляд на рисунок. Приходится признать, что он прав. Я отошла от первоначального замысла. Синяя птица с расправленными крыльями, окруженная красным, желтым и оранжевым пламенем, очень похожа на феникса. Пожав плечами, кладу руки прямо на середину ранголи и несколькими движениями уничтожаю рисунок, на создание которого у меня ушло столько времени. Синяя птица растворяется в смеси цветов. Феникс не возрождается из пепла. Все это детские сказки. С чувством удовлетворения смотрю на свои синие от порошка руки. Вот какая участь ждет феникса на самом деле. Его поглотит собственное величие: ослепленный своим же светом, он погибнет за то, что считал себя бессмертным; его сожрет пламя, в котором он сжигал других.