Глас Плеяды – VII Том (СИ) - Яцула Олег

— Чего смотришь так, заморыш? — не отказал себе в удовольствии позубоскалить Григориос, когда его подняли и поставили на колени передо мной. Кажется, ему всё же было недостаточно больно, раз он всё ещё не утратил желания разговаривать. — Ну давай, убивай. Ты ведь всегда этого хотел! Давай! Бей! Бей в самое сердце, как когда-то ударил в сердце моего господина!

— Ты бредишь, старик, — без толики злобы произнёс я. — Не я бил в сердце рода Влахос. Это Платон изгнал меня. Ты был там в тот день.

— Он не изгнал тебя, а поручил важную миссию, — буквально зашипел бывший камердинер, на манер змеи. — И не ты ли мечтал сбежать? Часто игнорировал требования главы, учился из вон рук плохо, так что господину за тебя было стыдно? Думаешь я не знал о твоих планах?

— Знал или нет, мне плевать, — чуть склонился я над пленником. — Моя совесть чиста, в отличие от твоей. Ты мог бы жить дальше, проворачивать свои делишки, продолжать наслаждаться жизнью. Но ты сам решил свою судьбу, связавшись с треклятыми тёмными. В казематы его! Приковать к стене, зафиксировать так, чтобы даже пальцем пошевелить не мог.

Гвардейцы схватили Григориоса за все конечности, сноровисто спеленали, так что тот не мог пошевелиться, и до кучи засунули кляп ему в рот, чтобы не орал и язык себе не откусил. Насчёт последнего я сомневаюсь, что он бы так поступил, слишком уж слабоволен и самовлюблён. И всё же, лучше было перестраховаться.

— Что планируешь с ним сделать? — подошёл ко мне с вопросом Алексиос, когда пленника унесли, трупы тварей убрали, а оставшихся Влахос сопроводили на выход из внутреннего двора.

— Что планирую? Планирую нежно пощекотать его душу, может он повеселеет, подобреет, да расскажет мне всё что знает о тёмных. Или, если он не захочет говорить, уничтожу саму его суть. Но прежде, всё равно вытяну из него всё что он знает, захочет он того или нет. Орден поплатится за свои дела.

Кап-кап-кап. Крупные градины пота стекали по лицу старика, срываясь вниз. Вид у него был, надо сказать, очень уж жалкий. Григориос висел на цепях, прикованный к стене. Оборванная одежда, кровоподтёки и синяки по телу отлично дополняли картину. И это ещё цветочки, так, старания одного спеца по полевому допросу. Кто бы сомневался, что у Ганса в отряде найдётся такой человек.

— Гер Михаил, прошу вас, — уступил мне место перед пленником немецкий мастер пыток.

Гвардеец отошёл к столу у дальней стены, где принялся с нежностью и аккуратностью чистить свои инструменты от крови пленника. Я же, подтащил простой деревянный стул и сел прямо напротив старика. Несмотря на боль, глаза его оставались ясными, а губы кривились в усмешке.

— Вижу, тебя старания моего человека не впечатлили, — произнёс я ледяным тоном. — Говорить не будешь?

— Почему же, можем и поговорить, — пуще прежнего заулыбался старик, на зубах которого остались кровавые разводы. Кляп я попросил снять. — Что хочешь знать, о великий светлый князь Медведев? О том какая за окном нынче погода? Или, может быть, о том какого цвета было моё дерьмо, когда я в последний раз ходил в сортир?

— Вряд ли ты меня этим сможешь удивить, — хмыкнул я, продолжая смотреть в глаза недруга. — Погода за окном прелестная. Жаль ты её не увидишь, потому что окон тут нет. А дерьмо твоё, чернее ночи, в цвет силы тех, кому ты продался. Давай лучше поговорим о них. Расскажи мне, всё что знаешь об ордене. И тогда, смерть твоя будет лёгкой. Твоя жизнь оборвётся, а душа спокойно отправиться на перерождение. Поживешь одну жизнь дождевым червём за свои прегрешения, и вновь станешь человеком.

— Душа отправится на перерождение? Издеваешься, щенок? — процедил сквозь зубы Григориос, а затем попытался плюнуть в меня, но слюна его была такой густой, что повисла него же губах, запачкав и без того плохо выглядящие одежды.

И вновь, из-за отсутствия знаний о мироустройстве, человек будет страдать. Ведь не могу же я не показать ему, что душа у него на самом деле есть. А выражение «душа болит», порой не только лишь фигура речи.

— Позволь показать тебе, отчего ты отрекаешься, — тихим шепотом произнёс я и встав со стула, сделал шаг к старику.

Моя рука легла на грудь Григориоса. Старик всё продолжал кривиться в усмешке, ровно до того момента, пока не почувствовал. Не почувствовал боль от расползающейся на отдельные нити полотна своей души. Крик старика был страшен. Он не был похож на рёв раненного зверя. И не был похож на тихий плачь военного, потерявшего своего друга в бою. Разве что отчасти похож на стенания матери, на руках которой умерло её дитя. Так кричать может лишь человек, осознавший наличие внутри себя души, души, что умирает. Это страшнее всех мук и всякой боли, страшнее самой смерти.

Где-то позади раздался всхлип немецкого гвардейца, мастера пыток. Он вжался в стену и с ужасом взирал на происходящее, а его чёрные как смоль волосы вдруг неожиданно поседели. Ведь там где страдает одна душу, страдают и другие. Пусть в несравнимо меньшей степени, но всё же. Теперь и он, солдат, живший свою обычную жизнь, узнал, что у него есть душа. И что душа эта, может болеть.

Я отступил от старика и убрал руку, давая тому время прийти в себя. Григориос всё ещё был в сознании, поскольку не мог его потерять. Но глаза его были замутнены. И это хорошо, ведь магия души, обоюдосторонний клинок. Без должных навыков и знаний, им также просто уничтожить собственную душу, как и чужую. Мне требовалось немного времени, чтобы привести себя в порядок. Знания и навыки у меня были, но так или иначе, оперировать такой силой дело совсем не простое.

— Воды мне, — не оборачиваясь приказал я гвардейцу.

Тот довольно быстро пришёл в себя и подал мне таз с чистой водой. Зачерпнув из него, я смыл капельки пота, выступившие на моём лице. Остальное же, без всякий сожалений выплеснул на Григориоса. Ему это ничуть не повредит. Особенно сейчас.

Против всяких ожиданий, старик пришёл в себя ещё не скоро. Почти полчаса он висел безвольной куклой. В какой-то момент, мне даже показалось, что он повредился разумом. Но нет, он просто оказался слишком слаб, чтобы с достоинством пережить подобное испытание. Я его за это не корю. Мало какой человек смог бы стойко выдержать то, что пережил сейчас он. И всё же, мне казалось, что он несколько крепче.

— Теперь ты веришь, — я не спрашивал, а утверждал, глядя в глаза дрожащего старика, на лице которого больше не было ухмылки. — И так, вернёмся к моему предложению. Ответишь на вопросы? Или попрощаешься с душой?

— Я… расскажу… расскажу всё что знаю… — едва не взахлёб прокричал последние слова Григориос.

— Тогда начинай говорить, пока у меня не кончилось терпение.

Старик, к сожалению, знал совсем немного. Слишком уж он мелкая сошка. Хотя и мелкой сошкой его называть было бы неправильно. Так, не более чем инструмент. Его роль во всей этой истории, заключалась в том, что он должен был проконтролировать двух монстров в телах людей. Те, в свою очередь, должны были отравить меня, и при необходимости, обратиться и убить всех, до кого дотянулись бы их когти. И всё же, Григориос сумел принести мне пользу. Камердинер, проживший всю жизнь в аристократическом роде, умел отлично впитывать ту информацию, что не предназначалась для его ушей.

По словам старика, орден раскололся. Те кто наняли его, обсуждали между собой собрание некоего Капитула. Да, именно так, с большой буквы. Собрание сильнейших личностей ордена пошло не по плану. Была склока, едва не переросшая в битву. Некий Атаназ-Ашиль, личность настолько же легендарная, насколько и таинственная, откололся от организации и отправился в свободное плаванье. Тогда как другие члены Капитула решили развязать войну, он ушёл в сторону.

— И где ты говоришь, заседает этот Капитул? — задал я уточняющий вопрос.

— У них крепость. Эти… люди, говорили, что мечтали бы увидеть стены великой крепости, среди горных пиков. Но о каких горах шла речь, кажется, даже они сами не знали, — едва не шепча закончил свой рассказ Григориос.