Ключ к счастью попаданки (СИ) - Машкина Светлана

Помнится, Пекас как-то обжёг руку и присыпал её белым порошком. То ещё лечение, на мой взгляд, но порошок надо проверить.

Я полезла в сундучок с лекарствами. Порошков в нём оказалось несколько. Один, грязно-серый, я вообще не поняла из чего, но почему-то знала, что им присыпают раны. Нет, ну не антибиотик же, в самом деле! Второй тоже узнала по запаху — от диареи, точно. Зато третий на вкус оказался содой, правда, не слишком хорошо очищенной, с примесями. Ничего, мне надо-то совсем немного.

Итак, приступим! От удовольствия, что скоро я буду есть почти настоящий манник, я потёрла руки и улыбнулась.

Как мало, на самом деле, человеку нужно для радости! Тёплый дом, хорошая еда и надежда стать счастливым — уже великая радость.

Рецепт манника взяла самый простой. Стакан кефира, стакан сахара, стакан муки и стакан манки. Кефир с успехом заменит простокваша, сахар заменит мёд, крупа, немного крупнее, но всё равно подходящая, у меня есть, мука стоит в чулане.

Осталось добыть уксус или лимонный сок, чтобы погасить соду.

Лимона, конечно, не было, зато вдоль забора росли высокие лопухи на толстых красноватых стеблях. Ревень! Это же сколько всего сделать можно? Пироги с ревенем, варенье, компоты!

Мои мысли понеслись вскачь. Если здесь так отлично растёт ревень, то я знаю, как расширить своё производство. Для начала сварю вкусный джем — на пробу. Должно получиться хорошо, но всё равно надо проверить, какой вкус получится у ревеня с мёдом.

— Ульна, ты, никак, головой повредилась? — закричала через забор Данка. — Зачем траву у забора полешь? Чем она тебе помешала?

— Я ревень дёргаю!

— Вижу, что дёргаешь! Только зря стараешься, не клюют куры кисляк, не любят они его.

Вообще-то, я даже предлагать не собиралась. Моих скромных познаний вполне хватает на то, чтобы понять, что ревень, или, как называют здесь, кисляк — плохая пища для птицы. Слишком уж много кислоты, так и желудок испортить недолго.

Я нарвала целую охапку и понесла в дом. От любопытства соседка чуть не перевалилась через плетень.

— Сама буду есть, — объяснила. — Что-то кислого охота.

Зря сказала — только заинтриговала Данку ещё больше. Она открыла рот и вытаращила глаза. Потом, видимо, немного придя в себя, засеменила вдоль забора, не сводя с меня глаз.

— Ульна, ты как себя чувствуешь-то? Помочь тебе надо? Или угостить чем? Огурчика солёного не достать из погреба? Прошлогодний, правда. Зато кислый — вырви глаз! Будешь?

Я отрицательно покачала головой. Не понять мне соседку — то пытается обидеть, то заботится и хочет угостить своими разносолами. Странная женщина, короче.

— Ты бы зашла ко мне, раз уж сама не приглашаешь, — продолжала Данка. — Посидели бы по бабьи, поговорили.

Она вздохнула и подтянула сползающий с живота фартук.

Из-под фартука вылетело что-то яркое. Жёлтое с чёрным… Перо моей экзотической курочки!

Я проследила за ним взглядом. Данка тоже заметила неладное и покрутила головой, выискивая, куда это я так внимательно смотрю.

— Ульна, ты чего? — не поняла Данка.

Я показала пальцем на перо, которое приземлилось с её стороны плетня.

— Помнишь моих красоток жёлтеньких? Они пропали. Откуда у тебя перо на фартуке?

Данка отшатнулась и испуганно замахала руками:

— Что ты, что ты, Ульна! Неужели решила, что я их взяла? Не видела я твоих курей, и перья не знаю откуда взялись! Как такое в голову пришло, соседка? В воровстве меня обвинять!

— Я тебя не обвиняю!

В самом деле не обвиняю! Перо могло принести ветром, или оно прилипло к одежде, когда та сушилась во дворе.

— Ой, хорошо, что Степ не слышит, — причитала Данка. — Обиды бы было — на всю жизнь.

Да что вы говорите! Какие, однако, нежные в селе мужчины! Ранимые и злопамятные. Один никак простить не может, что помолвку разорвала. Второй на любое слово обижается.

— Где он, кстати?

— Степ? Тебе какое дело? — ревниво уточнила Данка. — В поле он, землю под озимые пашет, там и ночует, чтобы туда-сюда не мотаться каждый день. Так зачем кисляк-то нужен? Куда столько надёргала?

Не скажу. А то опять явится и засядет за стол, как у себя дома. Я заметила, что при муже Данка без особой нужды из двора не выходила, думаю, Степ любил, чтобы его кухарка-уборщица-официантка и так далее всегда была под рукой. Зато стоило ему отлучиться, как она сбегала к подружкам — поболтать о несправедливости жизни.

Глава 41

Выжать сок из ревеня и погасить соду — дело на пару минут.

Пока манник пёкся, я помыла ревень, порезала кусочками и сложила в чугунок. Где-то читала, что черешки надо обязательно очищать от верхней кожицы, но дома я никогда этим не заморачивалась. На мой взгляд, очищенные кусочки никак не отличались от неочищенных, ни по вкусу, ни по твёрдости.

Залила мёдом и поставила подальше в угол. Пусть ревень даст сок.

Я как раз доставала из печи свой кулинарный шедевр, когда в дом, с двумя большими корзинами в руках, вошла Гринка. Рядом топтались трое ребятишек. У каждого тоже было по корзинке.

— Орехи! — обрадовалась я.

Как много они набрали, мне надолго хватит!

— Орехи, — кивнула Гринка. — Знаешь, я подумала, что ты такую прорву орехов неделю чистить будешь, вот мы и пришли тебе помочь.

— Спасибо, — вздохнула я. — Только, видишь ли… Не получится.

Я, конечно, благодарна и растрогана, но помогать мне нельзя.

— Да я знаю уже, — отмахнулась Гринка. — Всё село только о тебе и говорит. О тебе, о том, как от Саввы хочешь избавиться, как год тебе господин дал на испытание.

— Откуда информация? — удивилась я.

— Чего?

— Откуда, говорю, все знают?

Гринка звонко расхохоталась:

— Ой, Ульна, аж жалею, что раньше с тобой не знались. Ты в другом конце села жила, если и встречались, так сама ни с кем не заговаривала, быстро прошмыгнёшь мимо — и всё. Уж прости, я, как люди, думала, что глупенькая ты. А ты вон какая молодец! Только забыла, поди, что в селе шила в мешке не утаишь. Хоть как таи — всё равно вывалится. Девка вечером себя в щёку даст поцеловать, так утром у колодца бабы ей все, до последней косточки, перемоют и всячески осудят. У нас всегда все всё про всех знают. Ничего не скроешь.

Я бы поспорила. Кто устроил мне пожар? Кто расколотил всю посуду и испортил моё имущество? Куда, наконец, делись два моих жирных гуся и три красотки-курочки? Ну, и кто что знает? Я подозреваю Савву — больше некого. Но, как известно, не пойман — не вор.

— Как мне с вами расплачиваться? — сменила я тему.

— Покормишь? Если нечем, то взвару налей, — торопливо сказала Гринка, вероятно сильно подозревая, что лишней еды у меня нет.

— Налью и покормлю, со взвара как раз начнём.

Я выставила на стол манник. Дети смотрели на простенькую выпечку, как на невиданное чудо, младший то и дело облизывал кончиком языка пухлый розовый ротик. Гринка осторожно дотронулась до манника, понюхала исходящий от него ароматный пар.

— Сейчас съедим, — пообещала я детям и достала нож.

Гринка схватила меня за рукав: — Ой, Ульна, разве можно? Это же господская еда, я такого никогда не видела, — испуганно предупредила она.

Почему сразу господская? Продукты деревенские: яйца от моих курочек, муку мололи из дедова зерна, мёд я купила, обменяв на него будущие доходы.

Пекла манник я — тоже деревенская. Что тут, вообще, может быть благородного происхождения?

Мелкую крупу, которая заменила мне манку, селяне ели с удовольствием, добавляли к похлёбку и варили каши на воде.

— Великие боги благословят? — всё так же тихо спросила Гринка.

У них тут что, по каждому вопросу надо к великим богам обращаться? Нет, раз надо, то я не против, не мне устанавливать порядок общения с вышестоящими. Но как-то даже неловко отвлекать великих богов от дел по таким пустякам. Боюсь, им моя назойливость тоже не понравится. И без того от меня никакого покоя.

— Спросишь сама? — предложила я.