Шеф с системой в новом мире (СИ) - "Afael"

Внутри котла плескалось жидкое золото. Идеально прозрачная, без малейшего намека на муть или жиринки, жидкость сияла в утреннем свете глубоким, благородным янтарно-золотым цветом. Я зачерпнул немного ложкой и поднес к свету. Она была безупречна.

Теперь сосредоточился на этом маленьком шедевре, в который вложил всю свою душу, все свои знания и весь свой Дар.

[Анализ Ингредиентов ур. 3]

И Система вынесла свой вердикт.

[Объект: Восстанавливающий бульон]

[Качество: Шедевр (уникальное)]

[Свойства: Легкоусвояемый коллаген (максимум), аминокислоты (высокое), микроэлементы (сбалансировано)]

[Скрытые свойства: [Гармонизация Потоков (среднее)], [Успокоение Пищеварения (сильное)], [Основа для Регенерации (среднее)]]

«Шедевр». Это слово вспыхнуло в моем сознании ярче утреннего солнца. Высшая похвала и высшее признание. Я сделал это.

В тот же миг, когда ушла эйфория от успеха, на меня обрушилась чудовищная, всепоглощающая усталость. Ноги подкосились, и я буквально рухнул на табуретку, оперевшись руками о стол. Приготовление этого бульона отняло у меня все силы.

Чувствовал себя выжатым, как лимон. Каждый мускул ныл от многочасового напряжения. В глаза словно песок насыпали от бессонной ночи. Самое главное — я ощущал гулкую пустоту внутри, в самом центре своего существа. Активация Синергии, создание блюда такого качества потребовали от моего «Дара» огромного расхода энергии, которую я еще не научился контролировать.

Я не знаю, сколько так просидел, глядя в одну точку, обессиленный и опустошенный. Может, минуту, а может, полчаса. Время потеряло свой привычный ход. Из транса меня вывел короткий, властный стук в дверь.

Я с трудом поднялся на ноги.

— Войдите.

Дверь отворилась. На пороге стоял Борислав.

— Управляющий, — коротко бросил он и посторонился.

Следом за ним на мою кухню шагнул Степан Игнатьевич. Он невольно замедлил шаг, его острый взгляд быстро, оценивающе обежал чистое, упорядоченное пространство, задержался на блеске меди и, наконец, остановился на скромной глиняной миске с золотистой жидкостью, что стояла в центре каменного стола. Я видел, как в его глазах промелькнуло удивление, смешанное с долей сомнения. Он, очевидно, ожидал увидеть густое, наваристое варево, а не это.

Он подошел к столу, склонился и принюхался. Его лицо осталось непроницаемым.

— И это… все? — спросил он, и в его голосе прозвучало искреннее недоумение.

Я выпрямился, опираясь на край стола, чтобы скрыть дрожь в ногах от усталости.

— Сила не всегда в густоте, господин управляющий, — ответил твердо. — Иногда она в чистоте.

Он долго смотрел то на меня, то на миску, словно пытался сопоставить мой изможденный вид с этим странным, элегантным результатом. Наконец, он вынес свой вердикт.

— Подавай.

Я кивнул и подошел к полке с посудой. Рука прошла мимо больших, расписных тарелок и выбрала простую, но изящную керамическую чашу глубокого черного цвета. На ее темном фоне золотой бульон будет смотреться особенно эффектно.

Я поставил пиалу на стол, взял большой черпак и, зачерпнув драгоценную жидкость, начал осторожно наливать. Бульон не дымился и не клубился паром. От него исходило лишь тонкое, едва заметное марево, несшее в себе сложный, согревающий аромат. Я заполнил пиалу ровно на две трети — не больше, не меньше.

Степан Игнатьевич, наблюдавший за каждым моим движением, молча вышел в коридор и вернулся с небольшим серебряным подносом. Он поставил его рядом. Это был последний штрих. Я аккуратно поставил пиалу в центр подноса.

Управляющий взял поднос в руки. Я думал, он позовет слугу, но он не стал. Он решил сам нести его княжичу. В этот момент я окончательно понял, насколько высоки ставки. Степан Игнатьевич ставил на кон не только мою жизнь, но и свою собственную репутацию и положение. Он шел ва-банк вместе со мной.

Уже у самой двери он остановился и обернулся, посмотрел мне прямо в глаза. Его взгляд был долгим, тяжелым, и в нем не было ни капли сочувствия, только посыл, который я прочел без труда.

«Молись, повар».

Дверь за ним закрылась. Снаружи щелкнул засов.

Я остался один, в оглушительной тишине своей идеальной кухни. Сделал все, что мог, ввложил в эту пиалу бульона все свое мастерство, все свои знания, весь свой Дар. Моя судьба теперь была в чужих руках и чужом желудке. Это чувство полного бессилия было неприятнее любой усталости.

* * *

Княжич Ярослав

Мир был серым. Серые стены, серый свет, пробивающийся сквозь тяжелые, задернутые шторы, серые тени в углах его просторных, но ставших тюрьмой, покоев. Даже боль, его вечная спутница последних недель, была тупой, серой, изматывающей. Она гнездилась в его мышцах, которые отказывались повиноваться, в суставах, которые ныли при каждом движении, и, что хуже всего, в животе, где скрутило тяжелый узел, не дававший ни есть, ни дышать полной грудью.

Ярослав лежал на своей огромной кровати, заваленный подушками и дорогими мехами, и чувствовал себя развалиной. Беспомощным, слабым, жалким. Он ненавидел это чувство. Ненавидел свое тело, которое его предало. Ненавидел лекарей с их бесполезными, вонючими отварами, которые лишь подстегивали его на час, чтобы потом бросить в еще более глубокую яму бессилия. Ненавидел отца, князя Святозара, чей молчаливый, разочарованный взгляд был хуже любого крика.

Но больше всего он ненавидел себя. За то, что позволил этому случиться. За страх, который змеем шевелился в душе при одной мысли о дуэли. Через две недели. Две недели до позора. Он представлял себе лицо своего противника, Игоря Морозова — тупое, самодовольное лицо быка, который выйдет на ристалище и легко, играючи, сломает его, Ярослава Соколова, наследника, последнюю надежду рода.

В его голове крутился вихрь из злости и отчаяния. Он сжал кулаки так, что ногти впились в ладони. Лучше умереть, чем опозориться.

Тихий стук в дверь вырвал его из этого порочного круга ненависти.

— Я не велел никого впускать! — рявкнул он, и его голос сорвался на слабый, хриплый крик.

Дверь, однако, отворилась. Вошел Степан Игнатьевич. Спокойный, собранный, как всегда. В руках он держал серебряный поднос, на котором стояла простая темная пиала.

Раздражение вспыхнуло в Ярославе с новой силой. Управляющий был единственным, кого он не мог просто выгнать.

— Опять принес вонючее варево от своих знахарей? — прохрипел он, отворачиваясь к стене. — Унеси! Мне от него только хуже. Я не буду это пить.

Степан Игнатьевич не ответил. Он молча подошел и поставил поднос на столик у кровати.

— Это не от лекарей, княжич, — сказал он ровно. — Это… другое. Просто попробуй. Один глоток.

— Я сказал, не буду! — упрямо повторил Ярослав.

— Попробуй, — в голосе управляющего не было мольбы, лишь спокойная уверенность, которая всегда действовала на Ярослава. Спорить с ним было все равно что пытаться сдвинуть скалу.

Тяжело вздохнув, полный злобы на весь мир и на собственное бессилие, Ярослав с трудом приподнялся на локтях. Он с отвращением взял в руки теплую пиалу. От нее шел тонкий, едва уловимый пар. Поднес ее ко рту, готовый к привычной волне горечи или приторной сладости, которая тут же заставит его желудок сжаться в очередной болезненный спазм.

Он сделал маленький глоток и замер.

Во рту не было ни горечи, ни сладости. Не было вообще ничего из того, что он ожидал.

Вкус чистый, глубокий, согревающий, непохожий ни на что. Какой-то… фундаментальный вкус. Словно сама суть тепла и жизни разливалась во рту, очищенная от всего лишнего.

Удивление было настолько сильным, что он на миг забыл о боли. Он сделал еще один, уже более осмысленный глоток и почувствовал, как по пищеводу вниз катится не жидкость, а волна мягкого, живительного тепла. Оно не обожгло, не ударило по нервам, как бодрящие отвары лекарей. Оно успокаивало.

Бульон достиг его сведенного в узел желудка, и тиски, которые сжимали его неделями, дрогнули. Не разжались, нет, но их хватка ослабла. Впервые за долгое время он почувствовал, как напряжение в животе начинает медленно, очень осторожно, отступать.