Княжич Юра V (СИ) - Француз Михаил

Всего около пары сотен.

Пара сотен — это не десяток тысяч. Но пара сотен — это и не пара десятков. Их внимание, собранное в точку, в меня, я почувствовал. И оно принялось наполнять меня силой, уверенностью и энергией.

— 'Стоял человек и мечты возводил:

Себя среди звёзд он вообразил.

И тихо проговорил:

И может быть ветер сильнее меня,

А звёзды хранят мудрость столетий,

Может быть кровь холоднее огня,

Спокойствие льда царит на планете… Но!' — мой голос наполнялся этой уверенностью, а руки через стороны поднимались выше, ладонями к небу.

— 'Я вижу, как горы падут на равнины

Под тяжестью силы ручного труда

И где жаркий зной, там стоять будут льдины,

А там где пустыня — прольётся вода.

Раз и навсегда!

По прихоти ума! — набрав силу, мой голос гремел уже так, что не услышать его было нельзя и в нескольких километрах от того места, где я стоял. Он гремел, грохотал, поддерживаемый и усиливаемый музыкой, воспроизводимой напрямую водной мембраной, которая работала круче любого современного «сабвуфера» и усилителя с динамиками.

Голос грохотал. В нём была сила. А к горе, что была передо мной, из атмосферы со всех сторон, с площади, радиусом в десятки и сотни километров, стягивалась, собиралась вода.

Она собиралась наверху и устремлялась вниз, пробуриваясь узкими, уходящими вниз, круглыми «трубами»-ходами-шурфами.

Меня наполняли силой собранное внимание и… сама музыка. В сердце и животе поднималась уверенность, что реальность просто не может не подчиниться моей Воле. Моё внутреннее Намеренье перетекало и становилось Внешним Намереньем, которому невозможно противиться и сопротивляться.

— Сильнее сжимались смерти тиски:

Люди — фигуры игральной доски —

Забава богов, но кто воевал,

Тот смерти оковы с себя гневно сорвал

И с дерзостью сказал:

И может быть ветер сильнее меня,

А звёзды хранят мудрость столетий,

Может быть кровь холоднее огня,

Спокойствие льда царит на планете… Но!

Я вижу, как горы падут на равнины

Под тяжестью силы ручного труда

И где жаркий зной, там стоять будут льдины,

А там где пустыня — прольётся вода.

Раз и навсегда!

По прихоти ума!

Мой голос и музыка гремели настолько мощно и грозно, что стены многокилометрового тоннеля вибрировали им в такт.

Я пел. Я пел вдохновенно. Я пел от всей своей души. Я пел, отдавая всего себя музыке и словам. Перед глазами вставали картины того, о чём я пою, а вода продолжала прибывать, прибывать и прибывать. Бурить, бурить и бурить…

— И может быть ветер сильнее меня,

А звёзды хранят мудрость столетий,

Может быть кровь холоднее огня,

Спокойствие льда царит на планете… Но!

На лицах богов воцарилось смятенье,

И то, что творилось на этот раз…

Никто не мог скрыть своего удивленья,

Как пешка не выполняла приказ.

Среди разгневанных лиц

Боги падали ниц! — затих и мой голос, и моя музыка. Всё затихло.

А потом одновременно с моим голосом, взявшим новую высоту и уже бившим не хуже землетрясения, это самое землетрясение и началось.

— Я вижу, как звёзды, падая градом,

Открыли нам хитросплетенье миров,

Небесная гладь приветствует взглядом

Эпоху бессмертия наших сынов… — там, где-то высоко-высоко над нами, там, где их никто отсюда не мог видеть, из сотен и сотен тонких шурфов начали вырываться языки злго мощного пламени, в которое превратилась вся та вода, которая добралась-таки до уровня дна рукотворного ущелья.

Превратилась разом во всём шурфе… Точнее, в самом низу чуть раньше. И те шурфы, что были ближе ко мне на какую-то малую долю секунды быстрее, чем те шурфы, что дальше. Как в домино…

Камень, земля, воздух — всё задрожало и заходило ходуном. Лишь я стоял ровно, прямо и неподвижно в центре всего этого. Стоял… над поверхностью, поддерживаемый своим «Водным покровом». Стоял, подняв и разведя руки в стороны ладонями вверх и внутрь. Стоял, обращённым к скале, которая, как лавина снега зашаталась и начала оплывать, падать, сыпаться вниз по моей воле. Колоться, греметь, шуршать и рушиться…

— … Космических даров.

Людей — богов?.. — услышали не столько ушами, ушами услышать в том грохоте и шуме, что поднялся, было бы решительно невозможно, сколько прямо у себя в головах все присутствовавшие здесь люди.

А дальше…

Лавина остановилась, не дойдя до меня считанных сантиметров. Её остановила вода, в которую вновь обратилось пламя после взрыва. И та вода, которая ещё успела собраться.

Она окутала, слилась с камнем, что тёк сейчас, не хуже самой воды.

Лавина остановилась. А затем повернула в сторону и поползла… вверх. Вверх по стене, туда, к небу.

И вместе с ней поднимался вверх я, постепенно исчезая из виду остававшихся внизу людей. Исчезая из виду, но не из их внимания.

Лавина ползла, а я поднимался.

Вот уже и край. Он оказался ближе, чем казался снизу. Лавина переползла этот край и обрушилась через него в ближайшую пустую долину, более не удерживаемая мной, моей Волей.

Несколько минут… или вечность спустя, вся масса битого камня, щебня, пыли и воды, в которую превратились больше двух сотен метров горы, закончились. И я опустился обратно на дно «колодца», который стал на двести метров длиннее.

Опустился и опустил руки. А в головах зрителей снова раздался шёпот.

— Людей — богов?..

Глаза мои закрылись, а на лицо выползла довольная улыбка. Своего падения на камень я уже не почувствовал.

Глава 17

Удара спиной о камни я уже не почувствовал — странно было бы, будь иначе. Падал-то я с активным «водным покровом» на теле. Да и падение это — больше игра на публику. Красивое падение плашмя спиной вперёд, как некоторые на собственную мягкую кровать падают.

Мне не стало плохо, я не потерял сознание — просто отпустил то напряжение, в котором пребывал те бесконечно длинные и эмоционально наполненные минуты, в которые пел, в которые устраивал это шоу… Я просто расслабился. Просто выдохнул, удовлетворённый тем, как всё получилось. Только сделал это пафосно, красиво и картинно — как красивое завершение этого шоу, как финальный его элемент.

Ну и силы, конечно… перенапряжение было нешуточным.

Эх! Не хватало аплодисментов. Но здесь не концертный зал, и люди не знают о том, что надо аплодировать. Они вообще не знали, что происходит. Что и зачем я делал. Они пребывали в шоке.

Разлёживаться долго я не планировал. Поэтому, уже секунд через десять открыл глаза… чтобы увидеть огромный камень, падающий на меня сверху. Огромный, тяжёлый и уже в паре метров надо мной. Всего в паре метров — не успеть, не встать, не увернуться, не закрыться…

А дальше был «Хлюп!». Или «Чпок!». За долю секунды перед тем, как раздался грохот удара этого камня о каменное дно канала.

Пыль. Мелкий щебень, брызнувший во все стороны, как шрапнель от разрыва гранаты, красные брызги…

Хотя, «огромным» этот камень был, пожалуй, только в моём собственном восприятии. В масштабах этого рукотворного каньона он был совсем маленьким — хорошо, если десяток метров в поперечнике. И он был один. Так что, пожалуй, это действительно был… «Хлюп!». Как пакет томатного сока, по которому саданули сверху здоровенной кувалдой… Или, как тапок в руке хозяйки размазывает по столу таракана.

И всё это в гробовом молчании зрителей. Никто не крикнул. Никто не сорвался с места. Все стояли на своих местах, словно не люди, а каменные пустые изваяния… Стояли и смотрели. Стояли. Смотрели…

На то, как красная жижа-жидкость медленно выползает из-под камня и каменного крошева, собираясь в одну единую лужу.

А потом эта лужа набухает, увеличивается в объёме, наливается, растёт, поднимается и вытягивается в подобие человеческой фигуры. Стоит и постепенно наливается другими цветами, превращается в органы, кости, мышцы, кровеносные сосуды, а после закрывается кожей. Даже волосы вернулись на своё законное место, сформировав слегка растрепавшуюся, но вполне узнаваемую причёску.