Выбор (СИ) - Гончарова Галина Дмитриевна

— С ума ты что ли спрыгнула, сестрица любимая? Таких невест здесь семь штук, еще кого и выберут — неизвестно!

— Тебя и выберут! Остальные здесь так, чтобы вид показать!

— Аксинья… — Устя уже почти рычала, ровно медведица из берлоги. — Молчи!!!

Сестра руку ко рту прижала.

— Прости, Устя. Но ведь…

— Молчи. Просто молчи.

— Я схожу тогда, осмотрюсь?

Устя рукой махнула.

Нигде не сказано, что невесты должны в комнатах сидеть. Просто ей пока никуда не надо, а Аксинья… ну, пусть погуляет, авось, и приметит кого. Или ее кто заприметит? Надо, надо сестру замуж выдать, да лучше б не за Ижорского!

— Иди, да языком не болтай понапрасну.

Зря предупреждала.

Аксинья только косой мотнула — и унеслась.

Не зря ли Устя ее с собой взяла? А, ладно, выбора все одно нет. Дело сделано, ждать остается.

Нехорошо Устя себя в палатах государевых чувствовала, ощущение было — ровно мышь где под полом сдохла. Вроде бы и не видно ее, и не слышно, и вреда уж нет, а запах идет неприятный, гадкий. И есть он, и жить спокойно не дает, и найти ту мышь нельзя — не полы ж поднимать?

И что остается?

Терпеть.

Только вот Устя не мышь чуяла, ее недобрая, враждебная сила давила: черная, жестокая, противная самой природе…

Как прабабушка и говорила, неладное в палатах царских происходит. Ой, неладное!

Кто-то здесь ворожит, или еще чего нехорошее делает, или… не знала Устя! Только понимала, что рядом зло, совсем рядом. А как его искать? Где?

Хоть ты ходи, да принюхивайся, авось и поможет! Устя так и собиралась сделать. А как еще можно узнать, кто в палатах государевых окопался, змеей вполз, да и ядом брызжет? Кто?

В той жизни она не смотрела, не понимала, не разобралась. Вот и настало время исправлять прошлые ошибки.

А может, и еще что-то исправится?

Она попробует. Только бы все получилось…

— Государыня!

Боярышня Утятьева тоже времени не теряла, поспешила Любаву навестить, уважение выказать.

Заодно и посмотреть внимательнее, что там с государыней, как она… выглядела Любава плохо, краше в гроб кладут. Каштановые волосы сединой пробежало, щеки ввалились, глаза запали, лицо морщинки тронули, пролегли по прежде гладким щекам. Сейчас на десять, двадцать лет старше выглядела вдовая государыня.

Впрочем, не расстроилась Анфиса ничуточки.

Помрет?

Ну так что же, свекровь — не муж, пусть помирает, меньше забот будет! Вслух боярышня ничего крамольного не сказала, улыбнулась только нарочито ласково.

— Дозволишь присесть, государыня?

— Дозволяю, — Любава рукой шевельнула.

Боярин Раенский на сестру посмотрел внимательно.

— Вот она, боярышня Анфиса.

— Хороша девушка, Платоша, очень хороша, и красотой, и умом — всем взяла. Думаешь, получится чего, понравится она Феденьке?

— Не знаю, государыня. Пробовать надобно, познакомим их, а там уж видно будет. Очень уж царевичу Заболоцкая в душу запала, ни о ком другом и слышать не хочет.

— Так может, приворожила она его чем? Опоила?

Боярышня говорила уверенно.

Боярин на сестру посмотрел, плечами пожал.

— Не поила она его, и не брал он из ее рук ничего, — махнула рукой Любава. — Другое там.

Она-то о знакомстве Федора с Устиньей осведомлена была, Истерман ей все рассказал, как дело было.

— А вдруг, государыня?

— Чушь-то не мели, — оборвала Любава. — Когда хочешь быть с моим сыном, помалкивай чаще.

Анфиса и промолчала, разве что зубы стиснула.

Погоди ж ты у меня! С-сволочь!

Выйду замуж — там посмотрим, чего ты, свекровушка, в палатах царских делаешь! Давно тебе в монастырь пора!

Любава на красотку поглядела, вздохнула тихонько, вот уж не такую жену она для сыночка любимого хотела, да выбора нет, лучше уж эта, чем Устинья. Тут-то напоказ все, а там омут темный, а в нем что? Неведомо…

Ох, Федя-Феденька, как же так тебя угораздило?

Лекарь царский Устинье сразу не понравился.

Пришел, глаза рыбьи, морда вытянутая, снулая… хоть и Козельский Устинье не нравился, а этот и вовсе уж отвращение вызывал.

— Ложись, боярышня Заболоцкая.

И не поругаешься, не прогонишь его. Осмотр…

Терпеть надобно.

В той, в прошлой жизни, после осмотра Устя плакала долго. В этой же ни терпеть, ни сомневаться, ни стесняться не собиралась она, тем паче — молчать перед хамом.

— Аксинья!

— Да, Устя.

— Воды подай! Лекарь руки помыть желает!

— А…

— И немедленно. После других осмотров.

— Я руки духами протер…

— И водой помоешь. Или вон отсюда! — Памятны Усте были и боль, и унижение. А еще… когда ребенка она скинула, этот же лекарь ее едва в могилу не свел. Потом уж, в монастыре объяснили, мол, дикие эти иноземцы… рук не моют, а везде ими лезут, вот и разносят заразу.

— Я сейчас к царю-батюшке… доложу…

— Что выгнали тебя, грязнулю непотребного!

— Да ты… ты…

Устя его мысли читала, как книгу открытую.

Ругаться?

Так ведь палаты царские, в них слухи стадами тучными ходят… как и правда — выберет ее Федор? Вот лекарю не поздоровится. Прежняя Устя, тихая, никому б вреда не причинила, а эта с первых минут зубы показывает.

Сказать, что не девушка она?

А как бабок-повитух пригласят? А могут ведь… тоже плохо получится, когда шум, скандал, когда работа его под сомнением окажется. Но и смиряться? Бабе подчиниться?

Устя только головой покачала.

Вот уж странные эти иноземцы, все у них не как у людей. То гостей принимают, на ночной вазе восседая, то супружескую верность охаивают, то помои за стены города выливают, пока те обратно переливаться не начинают… странные. *

*- все правда. Чисто европейское прошлое, прим. авт.

Лекарь первым сдался, фыркал злобно, а руки над тазиком вымыл. Устя на лавку улеглась, зубы стиснула…

— Я доложу государю, что девушка ты.

— Благодарю.

Устя дождалась конца — и встала резко. Тошно ей было, противно, гадко. Лекарь поклонился и вышел, к следующей боярышне пошел.

И там, наверное, тоже руки не помоет.

Гадость. Тьфу.

— Братец! Поговорить надобно!

Борис на Федора посмотрел с удивлением. Вот уж чего за Федькой не водилось, так это тяги к делам государственным. Чего ему на заседании думы боярской понадобилось?

— Что случилось, Федя?

— Я… я спросить хотел, когда дальше отбор пойдет?

Бояре невольно зашушукались. Борис подумал, еще и пересмеиваться начнут. Ну да, чего еще государю-то с боярами разговаривать?

Не о границах, не о налогах, не о дружинах, не о войске али торговле!

Надобно обсудить, как младшего брата женить будем!

Без того — не выживем!

— Братец, сегодня девушек в палаты привезли. Надобно им освоиться, успокоиться, потом, дней через несколько посмотрим, как себя покажут, чай, твоя же матушка и посмотрит. Потом поговоришь спокойно с каждой, а там и выбор сделаешь.

— Это ж еще сколько ждать?

— А тебе, братец, какая разница? Раньше Красной Горки все одно жениться нельзя, к свадьбе готовиться уж начали, вот и походи покамест в женихах. Глядишь, и раздумаешь еще? Опять же, здесь и боярин Утятьев, и боярин Мышкин, и боярин Васильев. Не желаешь ли словом перемолвиться? Как-никак родней оказаться можете?

— Не желаю, — Федор на каблуках развернулся, да и вышел, еще и дверью хлопнул.

Борис брови сдвинул, но братец ведь, нельзя его ругать при посторонних! Даже когда себя как дурак ведет, нельзя его дураком-то назвать, даже когда и заслужил, и очень хочется!

— Продолжим, бояре?

Бояре переглянулись, да и продолжили. А про Федора каждый подумал, что хоть и царевич он, да дурак. Не повезло царю с наследником, ой, не повезло.

— Феденька сегодня на заседании Думы Боярской был.

— Слушал или говорил чего?