И тут я увидела чудовище (СИ) - Началова Екатерина

— Моя леди немедленно желает... Чего? — спросил в губы вкрадчивый голос.

Если честно, когда я бежала, то я хотела спросить, почему он отказался от прокола, но, когда Ингренс оказался так близко — все мои вопросы испарились, показавшись грубыми, неважными, ненужными, неправильными. Единственным ответом стало:

— Просто... соскучилась.

Скажет, что глупо? На мгновение я испугалась, что он не поймет, ухмыльнется, фыркнет, что я отвлекаю короля от важных государственных дел.

Но уголок его рта пополз в улыбке, а следующий поцелуй оказался нежнее, слаще и головокружительнее самого первого. Замерев у двери, мы целовались так упоенно долго, будто не виделись сотню лет. Отвлек нас только деликатное предупреждение Агарта из-за двери.

— Отец леди движется сюда.

Ингренс оторвался от моих губ. Заблестевший азартом взгляд быстро и весело зыркнул назад, затем на дверь.

— Беги. До скорой встречи, — шепнул, распахнул дверь, и Агарт мигом втолкнул меня в очередной скрытый ход.

Давясь смехом, я устремилась за Агартом. Куда? Все равно. У меня было обещание встречи.

В следующие несколько дней моя жизнь стала напоминать игру в прятки. Официально дни выглядели как торжественные белые залы: этикет, гости, платья, репетиции церемоний, беседы с родителями, раскланивания с гостями, чинные неспешные прогулки... Символом неофициальной части жизни стали тайные ходы замка. В их темных коридорах вовсю бурлила жизнь. Оттуда могла протянуться цепкая белая рука, затянуть меня в скрытую нишу и бесконечно сладко целовать там, зажимая у стены, а затем — зацелованную и счастливую — вытолкнуть наружу. «Леди, на минуточку», — повелительно говорил серебряный голос, и через мгновение его обладатель шептал мне на ухо изощренно-возбуждающее обещание на вечер, после которого я изнывала от ожидания.

Тайная жизнь оказалась настолько сладка, что мне не хотелось развеивать ее сложными насущными вопросами. Не хотелось думать, что будет дальше, спрашивать о неприятном, выяснять отношения с отцом. Папа тоже не желал ничего понимать, продолжая вести себя так, будто ослеп и оглох, настойчиво сопровождал меня по замку, настороженно держал караул около моей двери по утрам и вечерам, не оставлял нас с Ингренсом наедине больше, чем на минуту. Сам того не желая, отец стимулировал нас на захватывающую игру, и мы единогласно приняли ее правила. Мы стали вести себя как два подростка — прятались, хихикали, выхватывали редкие — и от того еще более бесценные минуты наедине, испытывая жалящее возбуждение от игры и единение — потому что играли в нее вместе.

Ингренс вел. Я не знала, когда увижу его в следующий момент, что ждет меня за следующим поворотом. Он начал караулить меня, чтобы схватить на минуту, и бесстыдно затрогать в руках, пока мама о чем-то спрашивает отца. Он начал красть мои поцелуи — по нескольку раз в день, на лету, как коршун выхватывает цыплят. Миг — и он стремительно пикировал, ухватывая момент, когда отец отвернется, на несколько долгих мгновений приникал к вздрогнувшим губам, к шее, к груди... Я поражалась его нахальству, смелости, он рисковал напропалую, но мы ни разу не попались. Потом началась игра крупнее. Ингренс начал выхватывать меня буквально из-под носа отца всю целиком. Мама подыгрывала нам, выступая понимающим молчаливым союзником.

— Я останусь, — говорила она отцу, который временно покидал свой караул, затем демонстративно отворачивалась и... Мы пользовались положением по-разному. Порой это были невинные поцелуи, настолько трепетно-нежные, что мне казалось, будто я вижу сон и сплю, так неправдоподобно-сильно отзывалось счастье. Порой на мне по-мещански грубо задирали юбку и заваливали прямо в коридоре. Без изысков, без ласк, буквально на несколько минут.

— Ты сошел с ума, — пищала я, пытаясь отбиться.

— Учитесь, леди... — по-королевски вежливо сообщали красивые губы, а бедра — контрастно и хулигански нагло — толкались вперед.

Юбка мялась, швы ползли, на бедрах оставались синяки, садняще ныла натертая кожа, и у этого тоже был привкус счастья. В такие минуты я не понимала, как жила до того. Я существовала как камень? Я ведь ничего не ощущала! В мареве романтико-эротического безумия, было не до обретения когтей, не до чего. Как можно искать хорошего от совершенного? Какую ещё истину пытаться обрести, что выяснять? О чем думать, кроме следущей украденной встречи или мгновения?

Я не искала. Не думала. Не пыталась.

Я была бедна, а стала богата — у меня вдруг появилось то, чего никогда не было. Его улыбка. Его внимание. Его запах. Вкус. Его тихое «Ри». И стоны. Его волосы в пальцах. Мои волосы в его пальцах. Серебро его взгляда, принадлежащее только мне. Кадык на горле двигался, разговаривая со мной, а чувствительные пальцы путешествовали по моему телу. Это все появилось у меня, и я жадно, как истинный Дракон, желала этим обладать и копить. Сейчас. Всегда. Никогда не отпускать.

Ещё, ещё, ещё.

Моё.

Я никогда не была так счастлива. Не хочу, чтобы это заканчивалось.

Думаю, он тоже.

***

...я все же спросила его. Однажды глубокой ночью, когда мы лежали лицом к лицу, когда капли пота уже совсем высохли, а пульс утихомирился, я задала тот, волнующий меня вопрос:

— Почему ты отказался? От прокола.

Ингренс медленно приоткрыл глаза, оценил мое лицо вдруг заострившимся взглядом, но ответил ровно.

— Это опасно.

— Почему?

— Я могу не остановиться.

Я уже знала — если Ингренс отвечает коротко, он не хочет говорить.

— Думаешь, ты опасен для меня? — улыбнувшись, я не отставала, цепко вглядываясь в неуловимо посерьезневшее мужское лицо.

Ингренс не улыбнулся.

— Не думаю, леди, — в голосе ледяным холодом зазвенели предупредительные металлические нотки. — Знаю.

Тон говорил, что я пересекла черту, зашла на опасную территорию, что мне надлежит немедленно развернуться и ползти в безопасную зону, но... Только что Ингренс не оставил на мне ни пятачка непоцелованной кожи, заласкал так нежно, будто драгоценность, состоящая из тончайшего стекла. Поэтому я упрямо протянула:

— Ты ошибаешься... Не для меня. Я уверена.

В ответ раздался короткий глухой стук — Ингренс побарабанил пальцами по простыне. Он помедлил несколько мгновений, а затем положил руку мне на шею, мягко поглаживая горло большим пальцем.

— Неблагоразумно так думать. Я не советую быть слишком уверенной во мне, Ри, — тихо на уровне слышимости проговорил. — Ты боишься обращаться, а я — голоден до крови. Я не останавливаюсь, если проливаю хоть каплю. Осознай. Достаточно одной капли, чтобы повстречать того, кого ты не хочешь видеть.

«Чудовище?» — я внимала ему молча.

— ...поэтому ты будешь делать проколы сама. Всегда, без исключений. Прими как константу. И никогда — никогда — не предлагай мне проколоть. Даже в шутку.

— Не останавливаешься? Но ты уже пролил мне кр... — возражая, я хотела сказать, что кровь уже была — те несколько капель в первую ночь. Ингренс мгновенно прервал меня, навалившись, буквально зажал рот, будто в темной спальне нас мог кто-то подслушать.

— Т-с-с-с! Не говори об этом, даже не упоминай вслух. Молчи. Это не то, не то, Ри.

Он заткнул мне рот сразу серией поцелуев, вынуждая перестать говорить и спрашивать. Ощущая, как мужские губы крепко и яростно прижимаются к моим, я вдруг растрогалась. Я узнала, а точнее — почувствовала и ощутила, что мой расчетливый король тоже кое-чего боится.

Кажется, за меня.

Кажется, себя.

Глава 23. Что дальше?

Когда-то — уже в прошлой жизни — церемония смешения крови располагалась на первых местах моих грез. Он берет мою руку, я смотрю в его глаза, он — в мои, капля крови на ладони, рука к руке, его клятва, моя клятва... Я думала об этом тысячи раз. Накануне самого события официальная церемония сместилась на первое место того, что я хотела меньше всего. Я старалась не думать о переменах, но они уже нависали над шеей, как острый меч, одним махом грозящий срезать все накопленное счастье.