Рысюхин и пятнадцать бочек джина (СИ) - "Котус"

Для начала, чтобы восстановить навыки, слетал в Минск, по очередному вызову из лаборатории, где накопились задачки для меня. Потом и в Могилёв, с ночёвкой, поскольку нужно было и к дядям заехать, и с профессором пообщаться приватно, и в фирму звукозаписи съездить. За один день всё с гарантией не успею, тут и на два программа получается весьма насыщенная! Ночевать собирался во внутренней гостинице жандармерии, но Мурлыкин заявил, что сделать это я могу, только если очень хочу его сильно обидеть.

— Юра, поймите: квартира опустела просто! Борис давно уже своим домом живёт, Ира с Василисой разбежались чуть ли не одновременно — и остались мы с женой вдвоём, хоть ходи по дому, да «ау» кричи! Ира иногда заходит в гости, конечно, но что такое «в гости» по сравнению с 'живёт вместе⁉ Ну, а Вася вообще только на каникулы приезжает, и то норовит сбежать куда-то. Обязательно приходите, и ужин домашний куда лучше гостиничного, и посидим, пообщаемся! А то уже моя Катя собирается от тоски кота завести, или даже двух.

Я в начале не понял, кто такая «моя Катя», и только потом сообразил, что речь о Екатерине Сергеевне, а я дочку, получается, в честь тёщи назвал. Причём не той тёщи, которая родная бабушка девочки, а первой. Да уж, Юра, молодец, быстро соображаешь! Алевтина Ивановна, пожалуй, и обидеться могла всерьёз…

К семи часам вечера я добрался до квартиры Мурлыкиных. Вспоминая, как на ровном месте испортились было отношения с тёщей, я немного волновался по поводу того, как пройдёт визит, но был приятно удивлён. Не то Машина мама просто успокоилась, не то соскучилась по компании, отличной от мужа и прислуги, но встретила лучше, чем даже когда я ещё женихом был. Не просто радушно, но буквально, как родного. Даже ужинать не садились из-за того, что меня ждали! Подтвердила тёща и то, что у Маши будет ребёнок, и даже срок уточнила — первая декада ноября. Вообще мы всякого рода новости до десяти часов вечера обсуждали, потом хозяйка дома отпустила нас с Василием Васильевичем в его кабинет, сказав, что постелет мне в бывшей Машиной комнате, которая потом какое-то время была Ириной. Когда-то меня от одной мысли в этой комнате заночевать трясло бы, да и тёщу, тогда ещё будущую — тоже, хоть и по другой причине! А сейчас — ничего особенного, поскольку ночевать буду один. Разумеется, мы и с тестем посидели, но так, аккуратно, без фанатизма: завтра ему на службу, а мне финансовые документы подписывать.

Утром получил не только горячий завтрак, но и приведённый в порядок мундир, что привёз с собой в чемодане, чтобы надеть на встречу «для солидности». До кабинета профессора доберусь на извозчике, в закрытой коляске, там, на академической изнанке, козырять особо некому будет, на пути в контору звукозаписи — тоже. Оттуда к Мурлыкиным — снова на извозчике, нормально всё получится.

На сей раз войти на Изнанку по приглашению профессора Лебединского получилось без каких-либо затруднений. Не то мундир сработал — охранников некоторых аж подбросило, не то просто смена оказалась вменяемая. Сам Валериан Елизарьевич ждал меня, подготовив несколько стопок документов.

— Проходите, Юра, присаживайтесь. Чаю?

— Только из-за стола у Мурлыкиных. Но на улице так омерзительно сыро, что согреться хочется, но мне без ничего, пожалуйста!

— Интересная конструкция — «без ничего».

— Это анекдотом навеяло.

— Ну-ка, побалуйте старика!

— Решил один гость с юга, пока на фрукты не сезон, решил торговать пончиками. Такими, знаете, когда просто комок дрожжевого теста бросаются в кипящее масло, потом посыпаются сахарной пудрой… Так вот, поскольку русский знал не слишком хорошо, заказал вывеску: «Пирожки». Стоит, торгует, а все подходят и спрашивают, «с чем пирожки», да «с чем пирожки». Надоело ему, взял он кисточку и дописал на вывеске: «Пирожки с бэз никто!!!»

— «С без» это сильно, конечно!

Пока рассказал, пока посмеялись и вспомнили ещё пару баек на ту же тему — чай и закипел, и заварился. А мы, совместив чаепитие с обсуждением сделки в целом, после него перешли к разбору бумаг. Это оказались заготовленные для каждой песни отдельно договор об исполнении композиции для пластинки и отказ от финансовых претензий. А вот от исполнителей деньги передавались вообще без каких-либо расписок, под честное слово и под залог доброго имени посредника. То есть, в принципе, никто не мешает продать ту же песню и два, и три раза, но следующую после этого у меня не купят вообще, из принципа, да и репутации профессора будет нанесён огромный ущерб.

Профессор в итоге продал всё — кроме колыбельных и «Красавчика». Одесский армянин с каким-то купеческим шиком добавил тысячу к той цене, за которую ушла «Снежинка», тем самым перекрыв расчёты Лебединского, да и «Ветер знает» в итоге ушёл за хорошую цену. В общей сложности за три песни он выручил для меня семнадцать с половиной тысяч! Да, на фоне моих расходов на некоторые проекты, вроде пополнения автомобильного парка или создания запаса миномётных мин, сумма не смотрится. Но если спуститься на уровень взгляда обычных людей… Какая-нибудь семья могла бы жить пять лет, расходуя по двести пятьдесят рублей в месяц, и это был бы хороший уровень жизни даже в губернском городе, и ещё осталось бы на обучение кого-то из детей в любом магическом училище! Причём это без учёта процентов, которые можно было бы получить, положив «лишние» деньги в банк. Неплохо так, да? А будут ещё деньги за пластинку, и отчисления от исполнителей…

В фирме звукозаписи пойти сразу на стотысячный тираж, как уговаривал профессор, всё же не рискнули, но зато сразу подписали договор на семьдесят тысяч экземпляров, что тоже очень солидно. И в нём же изначально закладывалась возможность печати дополнительных тиражей общим количеством до пятидесяти тысяч штук на тех же условиях, что и основной тираж. И цену сразу предложили приемлемую, рубль двадцать со штуки. Мы с профессором, конечно, поторговались, но так, для порядка, без огонька. Так что цену подняли только на пять копеек, зато Лебединский зачем-то выторговал аванс в четверть всей суммы, с последующим расчётом по мере продаж. Мне эти почти двадцать две тысячи «вот прямо сейчас» не особо и нужны, но, как уже говорилось, положено так — торговаться.

Отметили с Лебединским сделку в ресторане, где мне пришлось ограничиваться соками и сельтерской, поскольку лететь в нетрезвом виде — риск того не стоит. Там я узнал, что уже есть чистовая запись трёх песен, остались только колыбельные и «Ветер знает», так что пора моим жёнам опять ехать в родной город, погостить у мам ещё недельку.

Глава 19

По пути домой понял, что лётный сезон открыл, пожалуй, рановато. Небо затянуло тучами, точнее, пришёл облачный фронт с Балтики. Стремительно так пришёл, зараза. Хорошо хоть, дождя настоящего пока не было, так, кое-где мелкая морось висела в воздухе. Правда, я на своей скорости эту самую морось сгребал остеклением кабины, а тем более — крылом, в таких количествах, что ручьи текли. И ведь приходилось сгребать, держась ниже кромки туч! Потому что подняться выше — это набрать полтора-два километра высоты и полностью потерять навигацию: из приборов только компас и часы, даже для грубой прокладки по карте нужно знать ещё как минимум скорость, а вот её-то и нечем было измерять, так никакой прибор мы с дедом и не поставили, ни на воздушную, ни, тем более, на фактическую. Ниже облаков лететь тоже удовольствие ниже среднего. И дело не в самом дожде, кабина-то герметичная, спасибо Рысюхе и деду, хотя отсыревание ткани на крыле меня и беспокоило. Эта самая нижняя кромка висела на высоте метров двести, на глаз, где чуть больше, где чуть меньше. И это ещё хорошо, порою дождевые тучи могут и до пятидесяти, и до тридцати метров опуститься. Мне же нужно было держаться ниже кромки метров на пятнадцать-двадцать, на ста восьмидесяти примерно, иначе никакая пропитка бы не спасла крыло от намокания при полёте сквозь тучу, пусть и по её краю. И тут вспоминаем про опасность нисходящих потоков, добавляем тот факт, что под тучей таковой поймать шанс во много раз выше, чем под ясным небом и становится понятно, в каком напряжении я провёл последние полчаса полёта.