– Да мне насрать. В больнице для нищих. В канаве. Чумных троллей тут не будет. Я отвечаю за академию и студентов и не могу подвергнуть их…
– Он не заразен! – воскликнул доктор. – Лихорадка гван передается только через комариный укус! Вы! – он обернулся к громилам, которые шагнули было к койке Пинкипейна. – Не трогайте его! Я запрещаю!
Громилы замерли, настолько решительно и властно говорил доктор, но Абернати этим было не пронять. Он хотел избавиться от Пинкипейна с самого начала и не собирался упускать случай.
– Что ты тут можешь запрещать, докторишка? – процедил он. – Хочешь сам вылететь вместе с ним? Изволь, я это устрою. Подберу нового академического врача, за забором очередь таких, как ты!
Доктор Даблгласс вздохнул. Снял перчатки, небрежно бросил их на пол.
– Извольте. Я подаю в отставку и немедленно пишу письмо в министерства. Вы отказываете тяжело больному сотруднику в медицинской помощи, и я вас засужу!
Ноздри Абернати дрогнули, словно он не ожидал отпора и сейчас был потрясен до глубины души.
– Я тоже подаю в отставку, – поддержал доктора Кассиан. – Наверняка за забором у вас очередь зельеваров, которые так и бегут с вами поработать.
– И я тоже, – послышался голос госпожи Анвен: мы и не заметили, как она вошла в больничное крыло. Сейчас она стояла прямая, как туго натянутая тетива, скрестив руки на груди и глядя на Абернати с нескрываемым презрением. – И не сомневаюсь, что остальной коллектив нас поддержит. А полное увольнение педагогического и руководящего состава академии – это повод министерства обвинить ректора в утрате доверия и навсегда запретить занимать эту должность.
Отчеканив это, госпожа Анвен уставилась на Абернати с таким довольным видом, словно сегодня было Рождество, и она получила самый желанный подарок.
Некоторое время Абернати смотрел на нас с такой яростью, будто хотел исторгнуть драконье пламя и обратить всех в пепел. Потом он как-то вздрогнул и обмяк, словно из него вытащили стержень и лишили опоры. Ректор махнул рукой и бросил:
– Ладно, хрен с вами. Пусть лечится.
Развернувшись, он пошел к выходу и только тогда, когда Абернати со своими громилами покинул больничное крыло, мы все поняли, что сумели его победить и отстояли коллегу и друга. Госпожа Анвен радостно вздохнула и вдруг воскликнула с девической энергией и задором:
– Так тебе, драконище лысый! Не на тех напал!
И мы рассмеялись так заливисто и звонко, что от той злобы и тьмы, которая пришла сюда с Абернати, не осталось и следа.
***
– Нет, ну если он действительно думал, что мы позволим вот так взять и изгнать нашего коллегу, товарища, то он, простите, набитый дурак! А как говорила моя прабабушка, дурака и в церкви бьют!
Мы с Кассианом кивнули, соглашаясь, и госпожа Анвен широко улыбнулась. Не думала я, что она такая бунтарка – и как же это хорошо для академии! После того, как Абернати выбежал из больничного крыла, она написала письмо в министерство обо всем, что случилось. Я понимала, что это, конечно, не избавит нас от Абернати – но капля камень точит. Когда таких писем будет десять, на него посмотрят совсем другими глазами.
– Так что я надеюсь, он поутихнет. И больше не станет кричать об увольнении настоящего профессионала, – госпожа Анвен церемонно подняла бокал с яблочным соком. – Да, у Пинкипейна троллийские корни, но мы давно привыкли оценивать людей по их делам. А дела его самые достойные.
Мы согласились. Сейчас за ужином, когда мы отвоевали коллегу и друга у дракона, стало будто бы даже легче дышать. Мы все были не просто винтиками в механизме, который крутят чужие руки – и хорошо, что Абернати это тоже понял.
– Он продолжит искать лунных лис, – негромко произнес Кассиан, разглядывая студентов за столами. Сегодня на ужин был пастуший пирог из картофеля и мяса и овощной салат – все сытное, вкусное, ребята ели за обе щеки, только приюжанка, влюбленная в несчастного Шеймуса, так и не притронулась к содержимому своей тарелки.
– Увы, – вздохнул Аликан, поддевая вилкой кусочек пирога. – В анализ крови он не поверил. Да, это сбило его с толку, но… Посмотрим, что там найдется в Королевском архиве.
– Мы можем защитить наших ребят, пусть временно, – от веселого восторга госпожи Анвен не осталось и следа. – Но лунных лис не перестанут искать. И убийца здесь, в академии. И у него свой способ, который мы пока так и не обнаружили. Лорнет Оливии это все-таки немного другая вещь.
– К тому же, я не думаю, что она вот так возьмет и отбросит приказ отца ради своих целей, – сказал Кассиан. – Лишний раз проявить себя перед его величеством и натянуть нос Абернати… она не убивала бы Шеймуса, а тащила его к отцу.
С этим нельзя было не согласиться. Мы негромко обсуждали события в академии до конца ужина, но так и не пришли к каким-то общим выводам. Потом, когда мы с Кассианом уже вошли в нашу комнату, он вдруг заметил:
– Мы ведь так и не понимаем его мотив. Зачем ему кровь лунной лисы? Как элемент исцеляющего зелья? Но мы бы знали, если б в академии был кто-то с тяжелой болезнью.
– Мой Троллийский недуг, – усмехнулся Кассиан. – Но даю тебе слово, я не убийца.
Мог бы и не говорить – я никогда не поверила бы, что Кассиан способен причить кому-то зло. Узор на ковре поменялся вместе с фазой луны; я задумчиво посмотрела на него и спросила:
– Зелье невидимости? Или избавление от порчи? Помнишь, ты говорил, что Пинкипейн справился с любовным проклятием?
– Говорил, – рассмеялся Кассиан. – Но любовные проклятия все-таки не такая штука, для которой нужна кровь лунной лисы. Их можно снять зельем дурбаган. Три капли слезы лебедя, малая мера порошка из корня мандрагоры и белая роза, которая расцвела в полнолуние.
Я кивнула и вспомнила, что в колледже Септимуса Франка никогда не было белых роз – слишком дорогой товар. Зелье дурбаган мы изучали только в теории. Кассиан поставил чайник на огонь, я прошла к окну и, глядя на тьму, которая окутала сад, предположила:
– А если ему нужен голем? Легендарный помощник, который никогда не слабеет и не устает?
– Голема придется показать в академии, – откликнулся Кассиан. – Его не скроешь от людей.
Он достал с полки чашки и вдруг сказал совсем другим тоном, теплым и мечтательным:
– И что мы все говорим о преступлениях и мотивах убийцы? Я бы предпочел вернуться к тому, на чем мы вчера остановились.
Я отвернулась от окна, чувствуя, как на щеках проступает румянец. Мне вдруг сделалось холодно, но за этим холодом горел огонь – куда там драконьему пламени.
Мы и правда говорили не о том. Никто не знал, сколько времени нам отпущено – убийца искал лунных лис, Абернати был в ярости, понимая, что его обманули, но не зная, кто именно и как это сделал. Рано или поздно он догадается о зелье, и тогда нам несдобровать… но Кассиан смотрел на меня, и все остальное лишалось смысла. Становилось ненужным и глупым.
Неправильным.
Лишним.
…У Кассиана были сильные и одновременно очень нежные пальцы – когда они скользнули по моему телу, я вдруг почувствовала себя очень важным ингредиентом зелья. Того зелья, которое сплавляет двоих в единое существо.
Губы горели от поцелуев. Там, где Кассиан прикасался ко мне, кожу охватывало огнем, но он не жег и не ранил, а окутывал теплом, на которое каждая струна моей души отзывалась музыкой. Я закусывала губу, чтобы не кричать, и все-таки не в силах была удержать крик.
Двое становились одним, ведомые тем, что наверно и было любовью. Без красивых книжных слов, без обещаний и клятв – просто движимые тем глубинным ритмом, который сплавлял навсегда, так, чтобы никто не смог разделить и разлучить.
И потом, лежа в объятиях Кассиана, я думала, что все это навсегда. Наша нежность и тепло, наша любовь, которая вдруг взяла и соединила первых встречных так, чтобы больше никогда не уйти.
Тогда я еще не знала, что уйду от него сразу же, как только часы пробьют полночь.
