После перемен (СИ) - "Извращённый отшельник"

Её взгляд наконец встретился с моим, и в нём читался немой вопрос.

— Ты не боишься того, что я забыл, — произнёс я тихо. — Ты в ужасе от того, что я могу вспомнить.

Она вздрогнула, но осталась сидеть, сложив руки на коленях.

— Знаешь, что я понял? Вся эта красота вокруг — лишь красивая ширма. За ней — пустота, что вы боитесь заполнить правдой.

И сделал паузу, позволив словам осесть. Её дыхание стало чуть быстрее, но она не отвела взгляд.

— Я больше не ребёнок, мама, — сказал я тихо. — И, возможно, потеря памяти дала мне понять это быстрее, чем вы могли ожидать.

Её губы дрогнули, она хотела что-то сказать, но я поднял руку, останавливая:

— Я говорю это не чтобы упрекнуть тебя или деда, или кого-то ещё. Я говорю это, чтобы вы понимали. Я не буду жить в клетке, даже если она из золота.

Тишина охватила нас, но на этот раз она была другой. Глубокой, почти осязаемой.

— Ты слишком быстро повзрослел, Казума, — прошептала мать трепетно.

— Возможно. Но лучше сейчас, чем никогда.

Мама, морально собирая себя по частям, смотрела на меня с противоречивыми эмоциями — смущением, болью и, возможно, тоской. Я позволил тишине задержаться, дав ей шанс самой что-то сказать, надеясь, что она найдёт в себе силы заговорить первой. Но она молчала, и каждая секунда безмолвия била по сердцу, как удары молота.

— Скажи мне правду, мама, — мой голос стал мягче. — Или ты хочешь, чтобы я искал её сам, спотыкаясь во тьме?

Она вздрогнула, как если бы мои слова были каплями ледяной воды. Её пальцы дрожали, выдавая бурю эмоций.

— Казума… — она произнесла моё имя так, будто оно причиняло ей боль.

— Ты знаешь, — я наклонился ближе, — что я всё равно узнаю. Рано или поздно. Вопрос лишь в том, от кого: от тебя или от чужих людей?

Она отвернулась к саду. В профиле показалась беспомощность, которая бывает только у родителей, потерявших путь к сердцу собственного ребёнка.

— Если хочешь, чтобы я начал доверять тебе по-настоящему, — продолжил я, — расскажи мне всё. Иначе, между нами навсегда останется пропасть.

Я видел, как дрогнули её плечи под шёлком юкаты. Как изменилось её дыхание — глубокое, прерывистое, сейчас каждый вдох давался ей с трудом. Образ безупречной женщины из высшего общества таял, как иней под первыми лучами солнца.

— Или мне собрать правду по кусочкам самому, — произнёс я с уверенностью, — я могу собрать осколки правды сам. Пусть по крупицам, но обязательно сделаю это.

Губы матери дрогнули, в попытке удержать слова, рвущиеся наружу. В полумраке сада её лицо казалось почти призрачным — прекрасная маска, готовая вот-вот треснуть. Понимает, что я не ребёнок, которого можно удержать молчанием.

— Выбор за тобой, мама.

Она подняла взгляд, и я увидел в её глазах то, чего никогда не замечал раньше — решимость, вперемешку со страхом. Как будто она стояла на краю пропасти и наконец решилась сделать шаг.

— Хорошо, — прошептала она, и в этом шёпоте была чистая искренность. — Я расскажу тебе всё, Казума. Всю правду.

Наконец.

Завеса, которую все так тщательно старались удерживать, сорвана. Сейчас я узнаю всё. Кто я. И как жил.

И она рассказала о своей молодости, о том, как познакомилась с моим отцом — Ямагути Дзюмпеем. Они встретились на одном из благотворительных приёмов, куда она была приглашена как представительница семьи Кобаяси. Он не был частью элиты. Обычный, но амбициозный человек, который отличался своим умом и харизмой. Безупречная наследница Кобаяси Групп и аутсайдер, чьи стартапы начинали привлекать внимание рынка. Да, Дзюмпей не вписывался в мир корпоративной элиты, но именно это делало его особенным.

— Твой отец никогда не боялся рисковать, — в её глазах промелькнуло что-то тёплое. — Видел возможности там, где другие видели только стены.

«Отец…» — я попытался представить его в те дни: молодой предприниматель, осмелившийся поднять глаза на принцессу финансового королевства. Целеустремлённый, не боявшийся бросать вызов сильным мира сего. Именно это её и привлекло, но, как оказалось, это же стало причиной разрыва с дедом.

Их тайная свадьба стала корпоративным скандалом года. Дед, привыкший контролировать каждый аспект империи Кобаяси, не мог допустить такого своеволия. Для него это было не просто неповиновением — это была угроза всему, что он строил десятилетиями. Так что, когда они тайно поженились, его решение было простым — выгнать её из корпорации. В его глазах этот брак был предательством. Семья Кобаяси не могла позволить себе «смешение крови» с кем-то из простых людей. Он сказал, что она переступила черту и должна забыть о наследии.

— Мой отец лишил меня доступа ко всем активам, — она говорила об этом спокойно, как о давно закрытой сделке. — Заблокировал все акции, отстранил от совета директоров. Но знаешь, Казума, я выбрала любовь, даже если это означало отречься от фамилии.

— А потом появился ты, — её голос изменился, став глубже, тяжелее. В нём звучала какая-то странная боль. — Я думала, что наша жизнь наконец обретёт смысл.

На мгновение я почувствовал, как внутри всё сжалось. Она замолчала, подбирая слова. Свет фонарей в саду стал приглушённее, мрачнее.

— Но ты был особенным, Казума. Не таким, как другие дети. С самого первого дня ты смотрел на мир взглядом, который пугал даже врачей.

Её пальцы нервно теребили край рукава юкаты:

— Младенцы обычно плачут, спят, требуют внимания. Ты же… ты просто наблюдал. Твой взгляд, — она невольно вздрогнула, — он был слишком осознанным. Даже ночью, когда я заходила в твою комнату, ты не спал. Просто смотрел. Не моргая. Изучал каждое моё движение. Никогда не отворачивался. Прямо в глаза. Это было пугающе. Лучшие специалисты Токио говорили, что с тобой всё в порядке. Что ты просто необычный ребёнок. Но я видела в твоих глазах что-то другое. Что-то, что заставляло меня бояться. Сходить с ума.

Она подняла на меня взгляд, полный застарелой вины:

— В полтора года ты всё ещё молчал. Но твои глаза. Они говорили больше любых слов. Казалось, ты видишь насквозь не только меня, но и весь этот фальшивый мир вокруг нас. И я… — её голос сломался, — я не выдержала. Больше не могла это вынести…

Тишина стала оглушительной.

Я пугал её? Свою собственную мать?

Её глаза поднялись на меня, полные стыда и боли.

— Я сбежала. Оставила тебя с отцом, потому что он мог выдержать твой взгляд. А я… я была слишком слаба.

Чёрные глаза матери наполнились слезами, но она не позволила им упасть:

— Я думала, так будет лучше для всех. Теперь понимаю, что просто спасала себя.

Она опустила взгляд, пальцы дрожали, слёзы, всё же, капнули, но она продолжила говорить, будто боялась, что если замолчит, то уже не сможет продолжить.

— После моего… ухода, — её голос засипел сквозь слёзы, — я потеряла себя. Полностью.

В саду повисла тяжёлая тишина. Сам ветер замер, боясь нарушить этот момент откровения.

— Частная клиника в Швейцарии, — произнесла она почти шёпотом. — Восемь месяцев терапии. Я балансировала на грани безумия, пытаясь убежать от твоего взгляда, который преследовал меня даже во снах.

Сделала глубокий вдох, как перед погружением в глубокие воды памяти:

— Я пыталась начать новую жизнь. Новый брак, новые планы… Но судьба оказалась жестокой. Я больше не могла иметь детей. Сама природа вынесла мне приговор.

Внутри меня всё сжалось от её слов.

Её взгляд затуманился, уносясь в прошлое:

— Однажды в парке Уэно… через несколько лет после того, как я ушла, я увидела твоего отца… и тебя. Тебе было пять. Ты держал Дзюмпея за руку и смеялся так беззаботно. Твои глаза больше не пугали. Они сияли. Ты выглядел таким счастливым, — продолжила она, вытирая слёзы и улыбаясь.

Она замолчала, а затем произнесла:

— Это разбило моё сердце. Я поняла, что не смогла пройти то испытание, которое прошёл твой отец. Он справился, а я…

Её голос сорвался на всхлип, но она продолжила: