Право крови - Кнаак Ричард Аллен

– САНКТУАРИЯ ТЫ У МЕНЯ НЕ ОТНИМЕШЬ, – отрезал Инарий, обращаясь к ее образу в памяти. – ВНОВЬ ПУСТИТЬ ПО ВЕТРУ МОИ МЕЧТЫ Я ТЕБЕ НЕ ПОЗВОЛЮ! САНКТУАРИЮ И ВСЕМУ, ЧТО В НЕМ ЕСТЬ, ТВОИМ НЕ БЫВАТЬ – ДАЖЕ ЕСЛИ МНЕ ПРИДЕТСЯ САМОМУ УНИЧТОЖИТЬ ЕГО… НА ЧТО Я ИМЕЮ ПОЛНОЕ ПРАВО…

В конце концов, это ведь он, Инарий, уберег все от распада после ее чудовищного предательства. Это ведь он положил конец посягательствам Великих Воплощений Зла и Люциона после того, как те обнаружили сей мир, а Ангирский Совет до сих пор держит о нем в неведении. Выходит, и судьбу этого мира со всеми его обитателями, чьи жизни так быстротечны, решать ему – ему, а более никому!

Ее образ ангел развеял с… люди сказали бы «с горечью», но нет, в эту минуту Инарием овладели вовсе не столь простые, примитивные чувства. Разумеется, он-то был выше подобных вещей. Чувства его, как всегда, соответствовали требованиям момента, не более.

Правду сказать, Инарий уже принял кое-какие меры на случай ее возвращения. Да, пряталась она, надо признать, неплохо, но все-таки недостаточно хорошо. Уж от него-то ей было не скрыться: он знал ее лучше всех – даже лучше родного брата. Догадавшись, что она действительно вернулась в Санктуарий, Инарий сразу прикинул, где ее можно найти. Задачка, учитывая ее очевидные замыслы, продолжение той самой давней одержимости, оказалась сущим пустяком.

«НЕТ, ПРОБУЖДЕНИЯ НЕФАЛЕМОВ Я БОЛЬШЕ НЕ ПОТЕРПЛЮ, – подумал он, вспомнив случившееся в прошлый раз, – И РАСПЛОДИТЬСЯ ЭТИМ ОТРОДЬЯМ СНОВА НЕ ДАМ!»

Внезапно Инарий сделался больше прежнего. Крылья ангела заполнили собою просторный зал, Собор задрожал от его гнева сверху донизу, хотя паства наверняка обвинила в том обычный подземный толчок.

«НАПРАСНО ОСМЕЛИЛАСЬ ТЫ ВОРОТИТЬСЯ… НАПРАСНО ОСМЕЛИЛАСЬ ВОРОШИТЬ ТО, ЧТО ДОЛЖНО КАНУТЬ В ГЛУБИНЫ ПРОШЛОГО НАВСЕГДА», – думал Инарий, глядя на собственные отражения. Род человеческий имел перед ангелами одно преимущество, и ангел решил вновь прибегнуть к нему. Легким усилием мысли он изменил облик, воссоздав под капюшоном лик, подобный лику златовласого Пророка. Глаза по-прежнему сияли чистым светом, но все прочие черты приняли некое сходство с чертами лиц смертных.

Но самое главное, на лице Инария появились губы, немедля скривившиеся в суровой, гневной гримасе, что позволяло выразить охватившую его ярость куда лучше. Взглянув на собственное отражение, ангел остался доволен.

– Напрасно, напрасно осмелилась ты воротиться, – повторил Инарий, смакуя и жесткость движения губ, и хрипотцу, прибавлявшую тону его выразительности. – Напрасно, – добавил он, наслаждаясь злобным оскалом зубов, – осмелилась ты, Лилит, вновь встать у меня на пути…

Ему понесли дары – цветы, угощения, немало иного добра. Многие подарки попросту обнаружились у ворот имения мастера Итона, оставленные там неизвестными горожанами, услышавшими о случившемся от других.

– Парта повидала немало всяческих проповедников, распинавшихся об исцелении духа и тела, – сказал Ульдиссиану хозяин дома. – Вот только подтвердить пустопорожние речи делом ни один из них не сумел!

– Но я сделал лишь… я сделал лишь то, что хотел бы сделать для сестры, – в который уж раз беспомощно объяснил старший из сыновей Диомеда.

Вести об исцелении мальчика разнеслись по городку, будто лесной пожар. Все без исключения – особенно благодарная мать – называли свершившееся чудом. По словам Итона, мать мальчугана только и делала, что ходила из дома в дом, показывала всем и каждому исцеленного сына да расхваливала Ульдиссиана до самых небес.

– Я эту женщину знаю. Зовут ее Бартой, а мальчик – единственное ее дитя, единственное ее сокровище. Его отец погиб незадолго до того, как он появился на свет. Упал с лошади, – со скорбной улыбкой пояснил торговец и глава городка. – И всю жизнь она опасалась за паренька, хотя – уж я-то знаю – ему этого никогда не показывала. Пыталась растить сына сильным и крепким…

– Пусть они перестанут приносить мне все эти вещи, – перебил его Ульдиссиан, выглянув в обращенное к воротам окно.

На его глазах закутанный в плащ человек воровато подбросил к воротам корзину с несколькими ковригами хлеба и бутылкой вина. Подчеркнуто отвернувшиеся в другую сторону, стражники сделали вид, будто ничего не замечают, и выручать Ульдиссиана не торопились. Судя по всему, они благоговели перед ним не меньше, чем прочие горожане.

– Мои земляки – народ щедрый, отзывчивый. Им всего-навсего хочется отблагодарить тебя за доброе дело – что ж тут дурного?

– Ульдиссиан, нам лучше уехать, пока все это не приняло еще больший размах, – заметила Лилия. – Пора продолжить путь в большой город.

Изначально путники согласились остаться в имении Итона всего на одну ночь, однако одна ночь обернулась двумя, а затем и тремя. Итон об их отбытии даже не заикался, а Ульдиссиан быстро обнаружил, что очень соскучился по простым удобствам вроде настоящей постели и пристойной еды. Ему нравилась Парта, нравились ее жители – особенно гостеприимный купец… вот только эта чрезмерная щедрость не на шутку смущала: казалось, подобного он не заслуживает.

– Не могу, – наконец ответил Ульдиссиан. – Рано еще.

Ни слова более не говоря, он направился к двери.

Остальные поднялись на ноги.

– Куда это ты? – первым из них спросил Ахилий.

– Наружу. Сделать, что следует. Подождите здесь.

Возможности затеять спор Ульдиссиан им не оставил. Особенно волновало его, что скажет Лилия, если он вдруг замешкается. Да, он по-прежнему собирался ехать в Кеджан… только… только еще не сейчас.

По лестнице он промчался, едва касаясь ногами ступеней, но стоило ему устремиться к выходу, сзади его нагнал, с горящими от восторга глазами, и зашагал рядом тощий, пронырливый Седрик.

– Ты, наконец, выйдешь к людям? Выйдешь, покажешься всем, да? А что-нибудь этакое, как в прошлый раз, сделаешь?

Крестьянин поморщился.

– Да, выйду, но выйду один. А ты, Сед, останься дома. Останься, так оно безопаснее.

– Безопаснее? Да чего там опасного-то?

Вместо ответа Ульдиссиан ускорил шаги и ступил за порог, самую малость опередив мальчишку. Однако, когда сын Итона вознамерился выйти следом, двери захлопнулись перед его носом, хотя до створок никто не дотронулся даже пальцем.

Выйдя из дома, Ульдиссиан с облегчением перевел дух. Да, он надеялся, что двери ему подчинятся, но, стоило этому вправду произойти, все-таки был здорово удивлен. Теперь дверей не открыть никому, пока он, Ульдиссиан, не доберется до главной площади Парты, ну а к тому времени отговаривать его будет поздно…

К несчастью, если он рассчитывал добраться до площади незамеченным, в этом новые способности его подвели. Не успел Ульдиссиан выступить за ворота имения, а поблизости уже начал собираться народ. Как будто все в городке ждали, когда же он выйдет наружу… что, на его взгляд, вполне могло оказаться истинной правдой. Однако никто вокруг не проявлял к нему ни неприязни, ни страха. Скорее, наоборот. Скорее, на лицах партанцев отражалось нечто близкое к… преклонению?

Подобных чувств ему от них вовсе не требовалось. Примерно так же на него смотрела Серентия, отчего он до сих пор чувствовал себя крайне неловко. Он ведь простой человек. Он пришел предложить людям сравняться в возможностях с ним, освободиться от власти аристократов и магов… а, главное, от власти Церкви с Собором. Становиться предметом всеобщего поклонения Ульдиссиан ничуть не хотел.

Ну что ж, для начала нужно показать всем: совершенное им – не такое уж чудо, подобные «чудеса» они вполне могут выучиться творить сами!

К тому времени, как он добрался до главной площади, за ним следовала внушительная толпа, но никакой угрозы со стороны окружающих Ульдиссиан по-прежнему не чувствовал. Возможно, напрасно он побоялся сразу же взять с собою друзей… однако поблизости еще вполне мог отыскаться тот, кто сочтет его порождением зла, чудовищем, каким он был объявлен в родной деревне.