Моя Фиалковая Зависимость (СИ) - Адлер Марина

Удары от столь кощунственного оружия наверняка были сокрушающими в тандеме с непомерной фейской силой.

Каждый раз, когда до меня доносился приглушённый, дикий рев, больше подходящий израненному животному, вздрагивала, но не смела открыть глаз и убрать руки от ушей. Я исполняла просьбу любимого, но и это мало спасало от осознания того ужаса, который господствует в темнице рядом. Постепенно темнота заволокла сознание. Я провалилась в неё не имея больше сил терпеть происходящее. Спаслась единственным способом, который знало моё тело в безвыходной ситуации.

* * *

Холодный, шершавый камень впился в щеку. Тело ломило от долгого лежания на твердой поверхности, холод впитался в тело, пронизывая до костей.

Тихо. Очень тихо. И очень темно. Казалось, эту тьму, можно даже потрогать, настолько она сгустилась вокруг, облизывая кожу давними страхами. Только редкие удары капель о камень дали понять где нахожусь и напомнили, что всё это не кошмар. Хотелось пить и живот скрутило от голода. Стало ясно, что провела без сознания довольно долго.

— Эрбос? — Голос звучал как поломанное железо и чистейшая надежда одновременно.

В ответ — тишина…

Внутри стало ещё холоднее, но вдохнув глубже, я заставила себя позвать громче:

— Самюэль Эрбос Алахосский, ответь мне! — строго приказала я мужу, теряя внутри последнюю искру надежды.

Затаившись, стала прислушиваться. Хотелось разрыдаться или лечь на пол, умереть прямо на этом месте, чтобы не влачить горечь потерь и столь ужасное существование. Но тихий стон мужа мгновенно растворил все мои мысли. Вздох облегчения стал спасением. Я поняла, что не дышала, ожидая ответа любимого, а теперь стала глотать воздух большими порциями. Факел отныне не горел, погружая нас в кромешную тьму. Я не могла увидеть состояния в которое привёл Градос своего предателя, не могла почувствовать объем его жизненных сил из-за пут ловчей в моём теле. Но по тому, что Эрбос не мог выговорить и слова, догадалась — он очень плох.

— Со мной… всё будет хорошо… — Всё же осилил фразу муж, на которую, скорее всего, истратил немало сил. — Мне просто нужно немного времени.

Я зажала рукой рот, чтобы подавить всхлип отчаяния. Мне нельзя было сейчас показать ему, насколько я сокрушена. Это ослабило бы ещё больше нас обоих. Предпочла соврать, как и Эрбос врал мне. «Возможно, в этой лжи мы спасёмся?» — промелькнула безумная мысль.

— Мы обязательно выберемся. И обязательно вернёмся домой. Я тебя люблю, Эрбос. Просто выживи. Это моя единственная просьба.

В ответ я уже не услышала ни единого звука, но чётко ощущала, что любимый впитывает каждое моё слово. Поглощает каждый звук моего голоса. Во мне созрела горькая идея. Я не могла говорить бесконечно сама с собой, но желание поддержать любимого единственным возможным способом стало непреодлолимым.

— Знаешь, когда-то отец хвалил мой талант петь. Возможно, он хвалил меня просто всегда, он слишком любил меня, чтобы расстраивать хоть чем-то, но я хочу чтобы и ты оценил. Дай знать, если это будет слишком плохо…

Первые слова песни, которым обычно обучали знатных дам в мире людей, дались откровенно плохо, голос звучал глухо из-за пережитых потрясений. Я прислонилась к сырой стене, отбросив голову назад и прикрыв глаза, вспоминая день, когда в последний раз пела эту песню любимому папе. Его теплые карие глаза, наполненные истинной родительской любовью и восхищением, пока он играл на фортепиано, составляя мне аккомпанемент, воскресили давний образ. Его любовь грела даже после смерти. Придавала сил в самые сложные моменты.

Голос окреп. По темным коридорам полилась песня повествующая о любовных страданиях некоей юной девушки, которая дожидалась жениха из дальних стран, но шторм унёс его жизнь. Довольно банальная, на первый взгляд, история имела красивый мотив, как раз подходящий моему тембру голоса. Пустынные коридоры, высеченные из камня, дарили эхо, придавая особенно красивое звучание одиноким тягучим словам. Я и сама заслушалась отголосками этих звуков.

Тьма, холод и отчаяние смешались с красотой, единственного звука, который неожиданно красочно расцвёл в этом мертвом месте. Он дарил надежду и напоминал о доме. О мире людей, который был вовсе несовершенен, но гораздо более понятен в своей простоте.

Я вдруг захотела как и прежде, с увлечением нестись верхом на грозном Буцефале по бескрайним полям до самой кромки леса. Вдохнуть запах кипрея в человеческом мире на той стороне врат фейри. Губы обжигали красивые стихи, срывающиеся в виде грустной песни, пока душа неумолимо рвалась в мир, где ей самое место.

В какой-то момент ощущение дома настолько заполнило сознание, что невольно стало легче. Грустная, трагичная, на первый взгляд, концовка песни блеснула надеждой. В этой истории влюбленные остались вместе, а якобы погибший жених влюблённой в него девушки, чудом выжил и вернулся к своей любимой.

Эту песню я выбрала не только по причине того, что она напоминала мне о самых прекрасных мгновениях, о доме. Она дарила чувство, что всё обязательно завершится хорошо и для нас с мужем.

Дарила надежду в условиях, невозможных для её существования.

Истязание одиночеством

Трек к главе — Tommee Profitt and Fleurie — Noble blood

* * *

Было тихо и темно ещё, как минимум, сутки. Или же время растянулось так для меня потому, что вслушивалась в каждый тихий прерывистый вдох и выдох любимого? Эти тяжёлые вдохи и стали отныне для меня своеобразным, жутким тиканьем часов отмеряющих время.

Желудок все чаще сжимался от голода, жажда заставляла думать, что нас так и оставят тут умирать, забытыми и запертыми.

Затем тяжёлые мысли сменились страхами за отца, маму и брата. Я вспомнила с каким ужасом и остервенением Эрион вырывался из-под контроля отца, как пытался рвать на себе магические путы ловчей, рассекая руки до крови и не унимался, пока мать не бросилась к нему, умоляя не гневить Градоса, как сама позже молила нового короля Мидера отпустить нас.

Чувства, что испытала от смерти Варгов, страдания близких, снова заставили неприятно поёжиться то ли от холода, то ли от скорби. Голова стала кружиться, хоть и ран на теле было не много, лишь ссадины на запястьях от того, что кандалы изранили кожу пока я рвалась к мужу изо всех сил. Но пить оставшийся Эликсир, способный излечить Эрбоса, не собиралась. Я ждала пока он очнется и тогда я смогу передать ему небольшой флакон, сейчас припрятанный в вырезе моего истерзанного наряда.

Ещё бы хоть каплю света сейчас увидеть. Кромешная тьма не только мешала видеть и планировать, она угнетала. Особенно меня. С детства ненавидела темноту и все тени мира. Даже будучи ребенком, часто засыпала при свете свечи и монотонные рассказы отца о волшебных существах, якобы обитавших в лесу.

Внезапно слева в дальней части коридора, отделяющего бесконечный ряд камер по обеим сторонам, словно по моему желанию, вспыхнул свет. Я прищурилась, даже тусклая вспышка далёкого факела, заставила поёжиться от боли в чувствительных глазах, привыкших к тьме.

Глаза мгновенно стали отыскивать силуэт любимого в камере напротив. Цепи и кандалы у потолка теперь висели пустыми, не сковывая, как прежде, своего пленника. Это дало понять, что Эрбоса, скорее всего, освободили и бросили на пол.

Мои цепи брякнули, когда встала, цепляясь за прутья решётки. Голова ещё больше пошла кругом, а желудок сжался от тошноты, когда рассмотрела Эрбоса, лежащего на животе на голом камне пола в полутьме. Спина его была исковеркана полосами глубоких ран, а кровь растекалась вокруг израненного тела багровой лужей.

Где-то в темнице послышались шаги и я поспешила пробудить мужа, на собственные переживания не осталось времени:

— Эрбос. Дорогой, очнись. Быстрее… Прошу… — Достала я флакон с Призрачным Эликсиром, готовясь отдать его мужу. Что-то подсказывало, что это последний мой шанс ему помочь. Возможно, спасти от смерти, ведь раны были нещадно глубоки на его спине и кровили до сих пор довольно сильно. — Я излечу тебя. Только помоги мне. Пожалуйста…