Страж (СИ) - Хай Алекс

Он обернулся, заметил меня и чуть кивнул. Никаких слов. И не надо.

Сзади кто-то пел. Старую песню Белотканников — тихую, почти монотонную молитву о жизни. Кто-то шептал имена. Кто-то бросал в огонь прощальные записки — короткие, написанные от руки. Я тоже бросил. Один лист. Пустой.

Потому что всё, что я хотел бы сказать… я уже не успел. А сейчас не было смысла.

Пламенники разожгли свои костры заклинаниями. Сложные, с формулами и жестами. У кого-то вырвался язык пламени прямо с ладони. Белотканники — торжественно, в молчании, прикладывали факелы и читали молитвы. Дров было мало, и магам приходилось поддерживать пламя искусственно.

Я остался стоять, пока не погас последний костёр. Над долиной поднялся чёрный дым, густой и медленный. Запах гари перебил остатки рассветной прохлады.

Это было красиво. И страшно. И правильно.

— Ром, — позвала Элвина. — Довольно. Они ушли в Ночь. Идём.

Когда я уходил с уступа, ветер донёс до меня слабый хриплый голос. Хван пел.

— Тех, кого рядом нет, мы носим в крови…

Песня была старая, кабацкая. Я много раз слышал её в «Чернильной капле». Правильная песня.

Я обернулся лишь один раз и пошёл прочь.

Над площадью перед домом коменданта, недавно ещё залитой кровью, теперь витали ароматы вина, дыма и горьких трав. Мы называли это тризной, хотя по факту это был лишь символический пир, дань традиции. Жрать было нечего, а немногие припасы распределили в пользу раненых.

Длинные столы вытащили из казармы и штаба. На них — остатки сухарей, кореньев и окаменевшего вяленого мяса. Зато Старый Лайнер велел притащить несколько старых бочек старого ягодного вина, и теперь эта кислятина казалась нам самым вкусным напитком на свете.

— Простите, Ночные братья, у самих в запасах мышь повесилась, — вздохнул Химваль и плюхнулся за стол. — Готовить почти не из чего…

Пламенники, к их чести, всё же не пришли с пустыми руками. Принесли два котла какой-то острой похлёбки, бросили на стол свои остатки пайков. Кто-то даже принёс лук — я понятия не имел, откуда он его выкопал, но почти захотел обнять за это.

Мы сидели плотно и молча, у всех в глазах была усталость.

Я обнимал Ильгу за плечо, лениво поглаживая её пальцами по вороту мантии. Она не возражала. Тепло её тела напоминало, что я ещё жив, а она — здесь, несмотря ни на что. Мы почти не разговаривали. И не нужно было. Покой — вот чего нам не хватало.

На другом конце стола Тар суетился с тарелкой. В ней — тонкая полоска вяленого мяса. Он протянул её Элвине, та отмахнулась, но Тар не отставал:

— Ешь. Ты, конечно, всё ещё злющая как фурия, но вдруг оно сделает тебя добрее…

— Отстань, — пробурчала Элвина, но всё же взяла мясо. Это по-своему было мило. — Спасибо, Тар.

Лия сидела чуть поодаль, вцепившись в кружку с вином, словно в последний кусок прошлого. Волосы слиплись, взгляд обращён в пустоту. Не надо было быть магом или эмпатом, чтобы понять: там, внутри, была буря. Но Лия ни с кем не делилась тем, что творилось у неё на душе.

Рион хмыкнул, подливая себе эля:

— Я думал, хуже гибрида, рвущего тебе плечо, может быть только гибрид, рвущий тебе ногу. Но потом я услышал Хвана, поющего в бане, и всё встало на свои места.

— Очень смешно, — буркнул Хван, облокачиваясь на бочку. — Я между прочим, ещё играть на пятиструнке умею. Хочешь, принесу? Видел у Пламенников валяется одна бесхозная…

— Избавь! — взмолился Рион. — Этого я точно не вынесу.

Смех прокатился между нами, сдержанный, усталый. Это было нужно — как вдох.

Пламенники начали петь. Сначала негромко, вспоминая слова, а потом — во весь голос, хрипло, но так, что мороз пробегал по коже. Это были песни не о победе. О потерях. О тех, кто ушёл в огонь и не вернулся. У Пламенников была странная черта — они не боялись смерти, но всегда её оплакивали.

Именно в этот момент — когда вино чуть ударило в голову, когда я почти поверил, что мир на миг оставит нас в покое — рядом оказалась Салине.

Она не села. Просто наклонилась и прошептала мне на ухо:

— Я закончила с анализом твоей крови.

Площадь перед домом коменданта снова была заполнена. Но на этот раз не было уже ни столов, ни бочек, ни песен. В форте царила напряжённая тишина.

Все собрались ради суда. Все взгляды были устремлены на обвиняемого. И звали его Остен Рейвель.

Он стоял на коленях у подножия помоста, скрученный, как сухая ветка. Руки стянуты за спиной, лицо в синяках. Его уже не держали — не нужно было. Он и сам не мог бы встать без посторонней помощи. Охрану тоже приставили для порядка — Два стража и одна Тень.

Я стоял выше — на помосте рядом с Варейном, Салине, Юргом и Старым Лайнером. Ветер играл плащами и мантиями, норовя сорвать с магистра маску.

Варейн поднял руку.

— Форт Элун, — обратился он. — Форт Элун прошёл через ночь, через кровь, через гибель. Он стоял, когда все прочие падали. Стоял, потому что всегда был един.

Пауза. Он смотрел не на меня. Не на Остена. На остатки гарнизона.

— Но враг был внутри. Не только в пещерах и гнёздах. Не только среди гиьридов. Самый страшный враг всегда был рядом с нами. И это предательство стоит больше, чем сотня мертвецов у стен. Потому что тот, кто должен был защищать, ударил в спину.

Варейн шагнул вперёд. Глаза его были темнее стали. Он указал вниз, на Остена.

— Остен Рейвель, сын барона Делмонда Рейвеля. Стажёр Лунных стражей, уже разжалованный в рекруты. У него был шанс вернуть доверие здесь, в Элуне. Ты обвиняешься в попытке убийства сослуживца, нанесение вреда во время боевых действий, и, наконец, за предательство клана и отказ от Клятвы Тени.

Он перевёл взгляд на меня.

— В крови стража Рома — нашего брата по оружию —, был найден яд. Анализ почтенных магистров подтвердил это.

Я даже не пошевелился, когда все взгляды обратились ко мне.

— Мы знаем, что ты ждал удобного момента, чтобы ударить в спину, Остен Рейвель. Ты был уверен, что гибриды завершат начатое. Ты был удостоен чести начать всё заново, но упустил этот шанс. — Комендант стиснул кулак. — И ты услышишь приговор не по законам Альбигора. Тебя будут судить по закону Диких земель.

Он поднял руку.

— Принесите чашу.

Двое магистров поднялись на помост, неся поднос с большой серебряной чашей. Явно старинной. От нее исходил едкий дым — тёмный, с серо-зеленоватым оттенком.

Я узнал запах. Мы все его знали. Грязный Ноктиум, явно чем-то разбавленный. Стоявшая рядом Элвина охнула.

— Это древняя казнь, — едва слышно прошептала она. — Осквернение грязным Ноктиумом. Так раньше казнили отравителей…

Варейн продолжал:

— Ты лишаешься Тени. — Он кивнул магистру Салине, и та сделала знак рукой. Над кожей Остена мелькнула руна, вспыхнула, и погасла, как сломанный светильник. Остен охнул. — Ты больше не рекрут. Не член клана Лунорождённых и не член семьи Рейвель. Отныне ты — изгнанник. Отравитель и убийца.

Остен поднял голову. Лицо его дернулось. Он, похоже, до этого момента не верил, что всё это правда.

— Я… — прохрипел он. — Я не… Это…

— Ты выпьешь свою чашу, — произнёс Варейн. — Яд за яд.

— Нет! Подождите! Это… это не я… — Он задёргался, заметался так отчаянно, что стражам пришлось схватить его крепче. — Это барон! Это барон Артан! Он дал мне приказ! Он сказал, что… если я… то…

— Тихо, — сказал Юрг. — Ты опоздал с признаниями.

— Это Артан мне приказал! Он хотел его смерти! Ром не должен был вернуться в Альбигор!

— Заткнись, — отозвался комендант. — Любой предатель, попавший в петлю, будет молоть что угодно, лишь бы петля развязалась.

— Я… я просто хотел вернуться домой! В Альбигор!

— Дом ты потерял в тот момент, когда занёс клинок над товарищем, — отрезал Варейн. — Страж Ром, подойди.

Я вышел и остановился рядом с ними, стараясь не принюхиваться к испарениям от чаши.

Остен глядел на меня снизу вверх. Он больше не был похож на того наглого мальчишку, что хвастал своим отцом и улыбался во время учений. И маска героической преданности клану тоже треснула, обнажив лишь пустоту.