Чехов. Последнее дело (СИ) - "Гоблин - MeXXanik"

Я кивнул:

— Словно высокорожденного.

— Нас нанял человек из «Содружества», — произнес шаман. — Особо в подробности он не вдавался, а мы и не спрашивали.

Я довольно улыбнулся:

— Ну вот, видите? Можете же, когда хотите. А кого вам заказало «Содружество»?

— Грумова. Бывшего репортера, — хмуро ответил шаман. — Они еще просили квартиру обыскать, чтобы найти папки про холдинг. Если они, конечно, в квартире.

Грумов зло оскалился и открыл было рот, чтобы ответить, но я знаком заставил его замолчать.

— Ну вот и молодцы, — подытожил я, обращаясь к шаманам. — Можете быть свободны. А своим заказчикам передайте, что призрак срочно понадобился адвокату Чехову, который взял его под защиту.

Шаманы переглянулись, явно не обрадованные таким поворотом событий.

— Ну, что замерли, дамы и господа? Свободны. У меня с репортером еще предстоит разговор. И он не для лишних ушей. Мастер Волков, проводите, пожалуйста, гостей на улицу. И мастера шаманы…

Гости уставились на меня.

— Не вздумайте делать глупостей. Если бы решите навредить своими ручными призраками моему товарищу, — я кивнул на Волкова, — или направите их через внешнюю стену, надеясь, что они успеют навредить репортеру… — судя по досаде во взгляде главаря, я понял, что раскрыл его план, — Я злопамятный. И обязательно вас накажу за подобную выходку.

— Накажете? — осторожно уточнил старший шаман.

— Сделаю своими призраками, — холодно пояснил я. — Вечно будете мне служить. И будете мечтать о том, чтобы я вас развеял. Я сделаю ваше посмертие поистине невыносимым.

Глава 21

Лед тронулся

Дважды шаманов просить не пришлось. Они поспешно покинули квартиру. И через несколько мгновений за незваными гостями захлопнулась входная дверь.

— Пожалуй, я за ними прослежу, — тихо сказал Волков. Его голос был сдержан, но в нём зазвучала та напряжённая энергия, с какой хищник чует добычу. Юрий поспешно направился прочь, на ходу вынимая из кармана пиджака телефон. Видимо, мой знакомец все-таки решил подстраховаться и позвонить своим товарищам, чтобы они помогли в случае чего.

В комнате повисла тишина, только занавеска медленно колыхалась от сквозняка. Призрак стоял у окна, растворённый в солнечном рассеянном свете. Бледный, полупрозрачный, с провалами темных глаз — Грумов выглядел спокойным, но в этой спокойствии чувствовалось столько тяжести, что у меня внутри невольно сжалось.

— Они… — начал было хозяин квартиры, и я кивнул:

— Приходили по вашу… душу. Видимо, «Содружество» зачищает все концы, даже самые старые. Раз вспомнили про вас.

Призрак рассеянно провёл рукой по подоконнику, совсем не замечая, как пальцы прошли сквозь дерево.

— Они еще вернутся, — тихо прошептал он, глядя в окно на улицу, где монархисты уже подходили к микроавтобусу. — И мне нечем будет им ответить.

Призрачный репортер с беспокойством взглянул на меня, словно ожидая поддержки. Солнечный свет проходил сквозь его плечо. Он казался прозрачным, но его глаза были живыми. Испуганными и полными памяти.

— Я готов взять вас с собой, — произнес я. — Если знаете, где находится предмет, к которому вы привязаны. В моем доме они до вас не доберутся.

На лице Грумова проступило что-то вроде облегчения:

— Сейчас, — пробормотал он, подходя к стеллажам. — Она была где-то здесь. Но после моей смерти… кто-то брал её в руки. Я чувствовал. Словно дёрнули за жилу, что осталась соединять меня с этим миром.

Его силуэт чуть дрожал, а в воздухе ощутимо похолодало. Призрак исчез в стеллаже, а через мгновение книги, стеклянные дверцы распахнулись, и пожелтевшие папки, стопки старых газет разлетелись по комнате. А через мгновение Грумов шагнул из стеллажа. Перед собой он бережно нес старую выцветшую фотографию, на которой подросток в шляпе держит за руку девушку.

Я заметил, как изменился призрак. Очертания Грумова будто стали плотнее, черты лица резче.

— Это она, — выдохнул он. — Пока она у меня, я помню, кем я был. Как жил. И за что умер.

Он молча передал мне фотокарточку. Бумага оказалась неожиданно тёплой, будто в ней ещё хранилось чьё-то прикосновение, или может быть, что-то другое — память, чувство, след давно ушедшего взгляда. В тот же миг призрак вздрогнул. Его силуэт потерял чёткость, как будто что-то резко потянуло его изнутри, за самую тонкую, незаметную нитку. Он замер.

— Это Фрося, — наконец заговорил он, глядя на снимок. Голос стал тише, спокойнее, с оттенком чего-то почти человеческого. — Мы познакомились, когда я был ещё гимназистом. Бойкая девчушка, вечно с распущенной косой и чернилами на пальцах. Стихи писала — тайком, на обрывках бумаги, и прятала их в книжки. Я влюбился в неё, как влюбляются мальчишки — сразу и бесповоротно. Мне тогда казалось, что с ней — целый мир, а без неё — пусто.

Он помолчал. Я не перебивал.

— Мы вместе выпустились из гимназии. Гуляли по набережной, мечтали. Хотели пожениться, несмотря на то, что её родня была против. Я был беден, а она из семьи с положением. Я ей не ровня, и это всем вокруг было ясно, кроме нас двоих. Но…

Он осёкся. И замер так, как умел только призрак — совершенно, будто время на мгновение перестало существовать.

Несколько долгих секунд он просто смотрел перед собой. Глаза оставались открытыми, но взгляд будто ушёл внутрь. Потом призрак заговорил снова, оставаясь всё таким же неподвижным:

— Мне показалось, что без семьи мне будет проще. Что свобода и карьера важнее. Я тогда был полон амбиций и глупостей. Думал, что стану известным, свободным, нужным. И сказал ей об этом не как размышление, а как принятое решение. Смело сообщил, что она мне мешает. Что держит на месте.

Он покачал головой, чуть заметно.

— Я, глупец, даже носовой платок с собой принёс. Подумал, что она разрыдается, а я дам ей платок, и это будет достойное прощание. Но Фрося не плакала. Она просто посмотрела мимо меня. И в этом взгляде было столько холода, что у меня внутри что-то сжалось. Я попытался заговорить, все исправить, взять слова обратно, но она уже отстранилась. Решительно вырвала руку из моей ладони. И ушла.

Он медленно опустил взгляд. Голос стал чуть тише.

— Я пожалел об этом почти сразу. Хотел вернуться, извиниться, но было поздно. Её родители только этого и ждали. Меня рядом с ней больше не было. Через несколько месяцев она вышла замуж, как говорили, за какого-то дипломата. Потом уехала. Слышал, в Мезоамерику. Кажется, стала там консулом после смерти супруга.

Я нахмурился. Имя сразу не всплыло, но фраза о женщине-консуле с холодным сердцем звучала знакомо. Я уже слышал об этом. И теперь, похоже, начинал понимать, о ком шла речь.

— Если я заберу фотокарточку с собой, то вы уйдёте со мной, — сказал я спокойно. — Но предупреждаю сразу: вы больше не вернётесь в эту квартиру. Никогда.

Грумов замер. Он смотрел на меня, и в этом взгляде была смесь удивления, сомнения, растерянности. Казалось, он знал, что когда-нибудь это произойдёт, но был не готов, что «когда-нибудь» наступит сегодня.

Он медленно перевёл взгляд по комнате. Тоскливо, как человек, которого выселяют из единственного места, где всё хоть как-то понятно. Его пальцы сжались, как будто он действительно прикасался к знакомым предметам — к книгам на полках, к старой скатерти на столе, к фарфоровой чашке с выщербленным краем. Повернулся в сторону окна, где под лёгким слоем пыли висела занавеска, и будто бы хотел потянуться к ней, но так и не решился.

Он снова застыл, как это умели только мёртвые — полностью, без малейшего движения. А потом заговорил, будто торопясь уйти от мысли о расставании:

— Наверное, вы хотите узнать, что мне удалось выяснить про «Содружество»?

Я кивнул. Спокойно, сдержанно, но с готовностью.

— Признаться, именно за этим я и пришёл, — сказал я. — Надеялся, что у вас есть хоть какие-то сведения об агрохолдинге.

На тонких губах Грумова появилась ухмылка. Она была мрачная и упрямая, с налётом удовлетворения, которое бывает у тех, кто, наконец, дождался своего часа.