Башни Латераны (СИ) - Хонихоев Виталий

— Что значит «была красивой»? — сказал он вслух: — как по мне так она и сейчас все еще красавица. А что же до того, что она была доброй… ты ведь уже принял решение, не так ли?

— Что? Но…

— Ты же мог бы приказать своей мертвячке напасть на меня. Я видел на что она способна. Мы с тобой вдвоем в этой комнате. Можно убить меня, пользуясь ее силой. Убить и ограбить оружейную… а потом — убежать из города. Убить стражей на стене, спуститься вниз по веревке и исчезнуть в лесах. С такой помощницей вряд ли тебе будет страшен случайный патруль Арнульфа или засада лихих людишек. Ты всегда мог удрать… много кто удрал из города. Например, этот как его… Теодор фон Ренкорт.

Лео выпрямился, стиснув кулаки. Он не побежит как последний трус. Это и его город. Тут его семья, отец и матушка, маленькая Мильна, соседи, знакомые, однокурсники по Академии, повар Вильгельм, который «от щедрот» мог подарить кусок мяса домой, хохотушка Маришка, старый Густав и другие. Он не такой как этот…

— Вот видишь. — кивает Ронингер, внимательно следивший за его реакцией: — ты уже принял решение. Ты будешь драться вместе со всеми, просто тебе претит мысль использовать свою девушку в качестве оружия.

— Алисия… она не моя девушка!

— Да ладно, малыш. Раньше она могла принадлежать сама себе или там отцу с матушкой, могла в монастырь уйти и принадлежать Престолу Господню, но теперь она — твоя.

— … — почему-то мысль об этом — согрела его сердце. Алисия — моя, подумал он и тут же выругал себя за такие мысли. Как он мог о таком подумать⁈ Он бросил быстрый взгляд на нее и торопливо прикрыл ее тело табардой с тремя башнями. Потому что она лежала в очень откровенном наряде, в том самом платье, в котором ее и похоронили, только уже изрядно потрепанном. Нет, он обязан дать ей покой, проводить ее в Царствие Небесное… а с другой стороны — она же самоубийца. Значит не будет ей никакого искупления, а гореть ей в аду за грехи свои до скончания времен. А пока она все еще тут, она хоть в огне не горит… а что если душа ее горит? Но если душа ее горит, то что тут осталось? Всего лишь тело? Тогда использовать это тело во благо людей — не грех?

У него заболела голова, он целый день не ел толком и не отдыхал, накопившаяся усталость навалилась разом, словно огромная гора и он устало вздохнул.

— Что… что мне делать? — спросил он, желая только одного — закрыть глаза и забыться сном, потом проснуться и понять что все это ему приснилось.

Курт выпрямился, и на его лице появилась тень улыбки — профессиональной, деловой:

— Во-первых, доспехи. У барона в этой оружейной есть полный комплект женских лат — делали для его дочери, когда она мечтала стать воительницей. Конечно, та вышла замуж и перестала мечтать об этом, но на какой-то день рождения он ей подарил полный комплект. Лёгкие, прочные, с закрытым забралом. Наденем на твою девочку — никто не увидит лица, не услышит дыхания.

Он начал расхаживать, обдумывая план:

— Во-вторых, легенда. Я скажу барону, что она — паладин из южного Ордена Триады. Дала обет молчания и скрытности. Имени не называет, лица не показывает. Сражается за веру. Барон поверит — ему выгодно. Церковь поверит — им нужно чудо.

— В-третьих, ты. Ты станешь её оруженосцем. Будешь рядом, следить, чтобы никто не подошёл слишком близко. Если кто спросит — скажешь, что она запретила тебе говорить о ней. Будешь так сказать ее голосом. Понятно, что если она дала обет не разговаривать и не показывать лица, то ей нужен кто-то, кто будет говорить от ее имени.

— А если… если кто-то поймёт? Если кто-то догадается? — спросил Лео. Но спросил больше для проформы, он уже не боялся. Что-то щелкнуло внутри у него сегодня днем и с тех пор он больше не боялся. Он знал, что закончит на костре, а перед этим его обязательно будут пытать и смирился с этим.

Курт пожал плечами: — Какая к черту разница? Церковь уже не та что была, да и инквизиция в силе только в городе святого престола, так что пока в Альберио не собрался — никто тебя на костер не потащит. Вступите в наши ряды. «Черные Пики» своих не выдают. Пока ты с нами тебе ничего не грозит. Пять серебряных в неделю тебе и один золотой — ей.

Он подошёл к стойке с доспехами, остановился у манекена с полным женским комплектом лат — лёгкая кираса, наручи, поножи, шлем с забралом. Всё серебристое, с гравировкой в виде цветов и птиц — работа мастера, явно дорогая. Изящная, красивая, больше подходящая для парада чем для поля битвы.

— Примерим? — спросил Курт.

Лео встал, подошёл к столу, где лежала Алисия. Посмотрел на неё — на бледное, безмятежное лицо, на сложенные руки, на грудь, которая не поднималась и не опускалась.

— Я все равно ее упокою, — прошептал он: — как только это все закончится и город не будет нуждаться в… ней — я ее упокою. На освященной земле, как и полагается.

Нокс тихо мяукнул у его ног.

— Как только осаду снимут — делай что хочешь. — отвечает Курт Ронингер: — хоть суп из нее вари. Если нужно будет разрешение на похороны в освященной земле — похороним. Как одну из нас, как героиню. С почестями и благословением Церкви.

— Хорошо. — Лео подумал, что этого, наверное, хотела бы и сама Алисия. Он не знает, искупит ли она свои грехи этим действием, но все равно так лучше, чем быть похороненной за городом, в нечистой земле рядом с еретиками и самоубийцами.

— Значит решили. Добро пожаловать в отряд и все такое. Контракт завтра с утра подпишешь. А пока… — Курт снял с манекена женский доспех — аккуратно, почти благоговейно. Металл был холодным на ощупь, отполированным до блеска. Гравировка с птицами и цветами казалась неуместной для орудия войны, но именно это и делало доспех уникальным — он был создан для девушки из знатного рода, которая мечтала о славе, но в итоге выбрала судьбу жены и матери.

— Сначала нужно что-то под доспех, — проговорил Курт, оглядываясь. — Где-то тут должен быть поддоспешник.

Он открыл большой сундук в углу, порылся в нём и достал тёмно-синюю стёганую куртку с высоким воротом. Она была явно женского покроя — узкая в талии, с аккуратными швами и… пуговицами. Лазурными пуговицами, каждая размером с ноготь большого пальца, гладкими и блестящими, словно капли застывшего неба.

— Это тоже её, — буркнул Курт. — Баронской дочки. Всё комплектом шло.

Лео взял куртку в руки. Ткань была плотной, но мягкой, пахла старым маслом и лавандой — видимо, её хранили с травами, чтобы не завелась моль. Он подошёл к столу, где лежала Алисия.

— Алисия, — тихо позвал он. — Мне нужно… нужно одеть тебя.

Она не ответила. Глаза закрыты, лицо безмятежно. Мертвец.

Лео сглотнул, взял её за плечи — осторожно, будто боялся сломать — и приподнял. Тело было податливым, но тяжёлым, как у спящего человека. Он просунул одну её руку в рукав куртки, потом вторую. Пальцы были холодными, но не ледяными. Почти как у живой.

Он застегнул первую пуговицу. Потом вторую.

И вдруг Алисия… остановилась.

Не то чтобы она до этого двигалась — но что-то изменилось. Лео почувствовал это — едва заметное напряжение в её теле, будто струна натянулась.

Он замер, глядя на её лицо.

Глаза всё ещё закрыты. Дыхания нет. Но рука — её правая рука — медленно, очень медленно поднялась.

Лео отшатнулся, сердце забилось быстрее.

Курт мгновенно напрягся, рука его легла на рукоять кинжала у пояса:

— Что происходит?

— Я… не знаю…

Рука Алисии дотронулась до куртки — до пуговицы, третьей сверху. Пальцы коснулись гладкой лазурной поверхности, замерли на мгновение. Потом сжались, будто пытаясь удержать что-то ускользающее.

И она открыла глаза.

Не резко. Не как мертвец, внезапно оживший в страшной сказке. Медленно, будто просыпаясь после долгого сна. Веки дрогнули, приподнялись, и из-под них выглянули зелёные глаза — те самые, которые Лео помнил, которые видел каждый день в Академии, которые смеялись, когда она шутила, и сияли, когда она была счастлива.