И тут я увидела чудовище (СИ) - Началова Екатерина

Пытаясь тоже сделать вид, что объятий не было, я жду объяснений. Пусть поздно, но я пытаюсь принять относительно неприступный, гордый и независимый вид.

Что происходит? Что начнем? Зачем он здесь? Ко мне или...? Зачем они здесь? И кто это?

Вслед за королем все тоже изображают первую минуту встречи, мы вежливо раскланиваемся. Пока я делаю реверансы, мне счастливо, страшно и непонятно.

Лица кажутся смутно знакомыми, но я никак не могу их вспомнить. Никто ничего не объясняет. Собственно, соседи выглядят так, будто ничего не понимают, как и я.

— Туда, — Ингренс решительно подхватывает меня за руку и ведет за собой вглубь дома так уверенно, словно бывал в доме не раз. Вслед за нами неуверенно шуршат гости и хозяева. Перед лестницей Ингренс останавливается. — Эта лестница?

Он смотрит на меня вопросительно. Я отвечаю таким же вопросительным взглядом. Он поясняет:

— Сказки. Про дракона, про девочку. Здесь рассказывали?

— Здесь... — оторопело произношу. В голове робко шевелятся спутавшиеся мысли. Они тоже ничего не понимают.

— Надеюсь, все помнят мои инструкции. Дети — под лестницу, — спокойно распоряжается Его Величество. Из присутствующих уверенно ведет себя только он. Рука все еще крепко сжимает мою, не отпускает. — Леди Ровена. Вы — несите варенье.

Мама без вопросов разворачивается, на скорости стартуя с места. Отец провожает ее взглядом и недоверчиво заламывает бровь, наблюдая, как четверо взрослых полногабаритных мужчин и женщин со всеми юбками пытаются втиснуться под лестницу в его собственном доме. Лестница у нас довольно широкая, но сейчас под ней теснее, чем в детстве раза в три.

С трудом утрамбовавшись, гости несколько умоляюще смотрят на меня. В этот момент я понимаю, что Ингренс тоже смотрит на меня. Я смотрю на всех поочередно, пытаясь понять, что происходит.

Его возвращение я представляла сотни раз, в каждом из них он много говорил о любви, страданиях, о том, что все понял, объяснял, винился, даже падал на колени и просил прощения, я гордо отворачивалась, а он добивался... Ни в одном из вариантов Ингренс не делал то, что делает.

— Правильно сидят? — уточняет он у меня.

В памяти всплывает сценка... Я начинаю вспоминать имена. Женщина в розовой юбке — Ирена. Гордый на вид, тщательно расчесанный тонконосый мужчина — это Макрус. А остальные — Томис и Адриана.

Бездна, как все выросли...

Но... зачем?

— Нет... — выдыхаю. — Ирена сидела с краю, а я около нее. А Макрус напротив меня.

Все меняются местами, вынужденные совершенно неприлично касаться друг друга коленями и плечами. Тишина стоит отчетливо неловкая и гробовая. Ирена тихо прижимает к носу платочек — она в него прячется.

— Варенье! — с торжественностью главного церемониймейстера провозглашает вернувшаяся мама.

Ингренс элегантно принимает золотую розетку и тут же протягивает ее Макрусу.

— Нанесите на лицо, князь Макрус, — серебряный голос звучит предельно вежливо. — В район рта и щек. Стоп. Оно же было красным?

Последний вопрос адресован мне. Я киваю. Мне неудобно перед Макрусом, да и всеми.

— Наносите, — разрешает Ингренс таким голосом, словно Макрус вымаливал у него разрешение на эту процедуру.

— Ваше Величество... — голос Макруса сочится недоумением.

— Дело государственной важности, — строго напоминает Ингренс, и обращается к родителям, не интересуясь ответом молодого человека. — Лорд Арсиний, леди Ровена, вы с Агартом следуйте в гостиную и непринужденно беседуйте.

Папа всплескивает руками и, наконец, созревает, чтобы что-то сказать. Наверное, желает высказать недоумение, концентрация которого в воздухе превышает все мыслимые пределы. А может он хочет уточнить, кому и в какую сторону следует пройти. Мама тоже всплескивает руками, но высоко и прицельно — чтобы закрыть рот папе. Странно, но, видно у папы не так много слов и все они не те. Он теряется, бессильно машет рукой и позволяет увести себя в гостиную. Там уже ждет Агарт. Я слышу неимоверно почтительный голос третьего советника:

— Расскажите, каково положение дел на ваших границах, лорд Арсиний? Не беспокоят ли вас дикие звери?

Папа тянет долгое: «Э-э-э», но я уже не слушаю, потому что Ингренс втискивает меня около Ирены и уточняет.

— Все так?

— Все так...

— И пылинки?

Я автоматически поднимаю лицо на просветы солнца между темными ступенями. Весело поблескивая, пылинки подмигивают мне. Они парят в солнечном луче медленно и уверенно, они давно готовы.

— И пылинки... — потрясенно подтверждаю.

Он запомнил. Он запомнил историю, все имена, варенье на Макрусе и пылинки. В горле собирается ком, а глаза опять предательски влажнеют. Из воображения по одному выпадают объяснения, просьбы понять и простить, клятвы, исчезает Ингренс с букетом цветов, Ингренс на колене, Ингренс под окном... Исчезает мое собственное гордое, независимое и неприступное лицо. Моя любовь расширяется быстрее скорости света, она заполняет всю землю, все страну, все небо...

Макрус хмуро сверлит меня глазами, его лицо совсем не похоже на лицо того мальчишки, но вот варенье на губах и щеках при этом рассеянном летнем свете...

— ...как только забрезжил свет, он обратился, раскрыл черные крылья и полетел навстречу ночи! — весело сообщает перемазанный рот.

Мои пальцы дрожат.

— Теперь сказку, — Ингренс без смущения, совершенно не по-королевски садится около нас на корточки, потому что сесть некуда, кладет локти на колени, и выжидательно смотрит на Макруса. Ирена, Томис и Адриана сразу же поворачивают головы на Макруса. Он уже растер варенье по лицу и не выглядит радостным.

— На границах... я поставил новую ограду, — довольно принужденно говорит вдалеке отец.

— Очень хорошую. Из дуба, — слышно как мама помогает добавить непринужденности. — Ах, бэр, вы бы ее видели... Чудо! Но дикие лисы, знаете ли...

— Что за абсурд? — нервно вопрошает гордый юноша, в которого превратился красноречивый мальчишка. — Это смешно!

Ингренс разворачивается на него плечами и задумчиво осматривает, красиво шевеля острыми пальцами. От этого жеста и вообще всей его фигуры для спрашивающего веет чем-то сильно нехорошим. Макрус так быстро меняется в лице, что его агрессивность и гордыня мгновенно прячутся с кожи лица прямо под кости черепа.

— Разве кто-то смеется? — холодно вопрошает Ингренс, оглядывая забившихся под лестницу высокородных дам и господ. — Все очень серьезно, князь. Как я уже говорил... Мы желаем услышать очень-очень хорошую сказку, — тихий голос полился вкрадчиво. — Точнее, две. Первая должна быть про дикого дракона, который летал по ночам и забыл всех. Вторая — о юной леди, которая не смогла полностью обратиться. Обе сказки должны иметь хороший конец для героев. Прошу вас постараться, так как я читал немало и стал привередлив. Мы все здесь хотим хорошего конца и не хотим плохого, не так ли?

Намек прозрачен как солнечный свет, что зайчиком бегает по вытянувшимся лицам взрослых детей.

Макрус кивает, напряженно думает. Я вижу как на загорелом лбу судорожно выступают капли пота. Адриана рядом выдыхает тонко, как олененок. Я вдруг вспоминаю, что и в детстве она дышала так — тоненько и часто, выдыхая в воздух дрожащее: «О-о-о-й».

Рассказчик начинает неуверенно:

— Дикий дракон значит...? Хм-м-м.

Я понимаю, что Макрус совершенно не помнит сказку. Он мнется с минуту, бросает взгляд на короля и откровенно кусает губы, раздраженно потирая об штанину липкую руку.

— Дикий дракон, который летал по ночам...

Он выглядит как ученик, который не выучил урок.

Оглядывая растерявшего сноровку князя, Ингренс недовольно кривит губы.

— Могу помочь мотивацией... — подсказывает он. Что-то подсказывает мне, что мотивация может стать болезненной.

— Темное небо захватило разум дракона, он летал всю ночь, а утром потерял кусочек разума, — поспешно подсказываю я, стараясь помочь.

Хмурясь, Макрус недоверчиво глядит на меня карими глазами.