Сокровище для крылатого (СИ) - Пюли Ингрида

Найти оранжерею оказалось несложно. Спустилась на первый этаж, дошла до правого крыла, куда и показывала табличка на стене, пока не упёрлась в стеклянную дверь. Открыла её, повернув ручку, чувствуя себя на пороге волшебного царства, и сделала шаг внутрь.

Здесь было тепло и влажно, я пожалела, что на мне закрытое платье с длинными рукавами, но другого всё равно не было, так что придётся терпеть. Пошла по первой же дорожке, кинувшейся под ноги, смотря по сторонам, где вольготно цвели розовые кусты, крокусы, флоксы, диковинные большие цветы, которых я никогда ранее не видела.

Они свисали с дерева, похожего на клён, их воздушные корни напоминали тонкие щупальца, но цветы, крупные, яркие, так и манили понюхать их. Странно, они совсем не пахли.

Я вдруг снова ощутила сильное желание сорвать один цветок и приколоть к волосам, чтобы подняться к себе и заглянуть в зеркало, положить его под подушку, как украденное сокровище. Нельзя уничтожать красоту, особенно редкую и дорогую, но я почти не владела собой. Вдруг стало неважно, поругают ли меня за подобное, я была уверена, что обойдётся, лишь бы унести этот цветок. Спрятать.

Укрыть от мира, неспособного по достоинству его оценить. Ладони зачесались, я медлила, сопротивлялась, но вскоре желание владеть этим цветком, чтобы втайне доставать его и любоваться, сделалось настолько ярким, что закружилась голова. Я сорвала цветок и прижала к груди, укрыв в ладонях. Видела всё, как сквозь туман, повернулась и бросилась к выходу.

— Тише, — произнёс Рейнолд, внезапно возникший на моём пути. Посмотрел в лицо, нахмурился, увидев покражу, чтобы в следующий момент разулыбаться. — Ты решила похитить моё сокровище, Оливия?

Это подействовало как ушат холодной воды. Я вдруг пришла в себя и, поняв, что натворила, залилась краской. Мне хотелось провалиться сквозь землю, исчезнуть отсюда навсегда, только чтобы не видеть насмешки в его глазах. Я окаменела и продолжала тяжело дышать, таращиться на хозяина поместья и думать лишь о том, как бы ему объяснить.

Впрочем, не поверит. Я и в своих глазах выглядела гадко. Дрожь родилась в сердце и разлилась по конечностям, я чувствовала, что вот-вот и разрыдаюсь. Разжала пальцы и посмотрела на смятые лепестки некогда прекрасного цветка.

Внезапно он привлёк меня к себе и обнял, зашептал:

— Ты не виновата, я понимаю. Это всё драконья кровь, ты научишься ею управлять. Не сразу, — он шептал мне на ухо, гладя по волосам, и я плакала, не стесняясь двусмысленности ситуации и не в силах остановиться. Казалось, во мне открылась какая-то дверца, выпрямилась пружина, и ничто теперь не будет как прежде. Не будет хорошим или плохим, но, как прежде не станет.

— Я не хотела, — удалось вымолвить.

— Хотела, Оливия. Драконы, когда они только встают на крыло, готовы присвоить весь мир. И не испытывают ни сожаления, ни жалости к тем, у кого его хотят отнять.

Что-то в его голосе заставило меня отстраниться, мягко высвободиться из ставших железными объятиями. Мне вдруг сделалось холодно.

Рейнолд выглядел сейчас не как человек, но как зверь, прикрывающейся человеческой личиной. На его худощавом, энергичном лице вдруг проступили скулы, а зрачок сузился, сделавшись подобным семечке.

Он достал из кармана платок и протянул мне. Я бы не хотела брать лишнего, в этом жесте было что-то похожее на делёж добычи или выделение части сокровищ более слабому собрату. Но я не могла обидеть того, кто дал мне кров, кто спас меня от меня самой, кто, наконец, простил мне воровство в его саду и не собирался за это наказывать.

Потому что желал сделать меня подобной себе.

— А как они, молодняк, с этим справляются?

— Никак, — пожал плечами Рейнолд, спрятав руки в карманах. Он шёл рядом по дорожке, вымощенной камнем, и мне чудилось, что тот прогибается под его шагом. Я же вытерла лицо, пригладила волосы и пообещала впредь держать себя в руках. Конечно, не Рейнолду пообещала, это вызвало бы лишь его снисходительную усмешку, но самой себе. — Потом они встречают того, кто сильнее, и прячут желания под маской человеческой слабости. Люди охотно прощают нам слабости, присущие своему роду. И думают, что могут нами управлять. Так мы и обманываем друг друга.

— Я не хочу тебя обманывать, — остановилась я у самого выхода, перед стеклянной дверью. Посмотрела ему в лицо, теперь оно стало вполне человеческим, а я всё порывалась спросить, что он увидел в моих глазах в тот миг, когда застал врасплох с цветком, что я прятала на груди. Минутой ранее он размял его между пальцами и выбросил прочь.

И я никогда не спрошу Рейнолда об этом. Ни о моих глазах в тот самый миг, потому что не хочу знать правду, изменились ли они подобно драконьим, ни о цветке, которым он пожертвовал, потому что боюсь услышать ответ: «Есть вещи, которые дороже, чем этот цветок». И боюсь услышать банальность вроде такой: «Вы его испортили, мою драгоценность, но сами не предложили в ответ ничего ценного».

Он хотел что-то добавить, но потом отдёрнул руку, протянутую было к моей щеке, и холодно произнёс:

— Если интересуешься драконами, то в библиотеке есть занятная книжица. «Сокровища крылатых». Она тонкая, но там есть небезынтересная мысль. Найди её, а завтра скажи, что думаешь. Мне будет занятно тебя выслушать.

Глава 8

Библиотека была поистине огромной, самым полным собранием сведений о драконах, которое я могла вообразить. Искомая книга стояла на полке, расположенной на уровне глаз, я сразу её приметила из-за потёртых золотистых букв на переплёте. У меня создалось впечатление, что её перечитывали многократно.

Я присела тут же за стол и принялась листать, пока не наткнулась на засушенный цветок фиалки и свёрнутый пополам листок плотной белой бумаги, от которого еле ощутимо пахло цветочной водой.

Поколебавшись с мгновение, я раскрыла его и принялась читать. Это было несложно, почерк изящен, явно женский, каллиграфичен и без единой помарки или следа пролитой слезинки. Будто письмо, адресованное Рейнолду, переписывали много раз, пока не достигли идеального наклона и нажима пера.

Или писавшая его была более озабочена производимым впечатлением, чем испытывала те чувства, что изливала на бумагу.

'Мой единственный истинный друг!

Ты понимаешь моё положение. Я искренне сочувствую тебе, потому что потерять то немногое, что отделяло тебя от прочих, возвышало над ними, заставляя безропотно гнуть спины, должно быть очень больно. Ты говорил, что я как полукровка, не могу испытывать и десятой доли того восторга, что чувствуешь ты, когда в крови зажигается Драконья искра.

Ты прав, десятикратно прав. Я всего лишь слабая женщина, более того, я на три четверти человек, квартеронка, как презрительно говорят о таких, как я, драконы. Я не могу вернуть того, чего у меня никогда не было и не будет. Но я люблю тебя.

Слабая компенсация, верно? Я даже представляю, как ты сейчас усмехаешься, я мысленно целую тебя в губы, желая стереть эту толику презрения, которую ты всегда показывал людям. Или тем, кто недостаточно знатен по крови. Не дракон. Я бы хотела склониться перед тобой, чтобы прильнуть к сильным рукам, которыми ты не раз обнимал меня, склоняя к греховной связи, чтобы в следующем лунном месяце или через неделю, как знать, оставить меня под надуманным предлогом.

И теперь я могу сказать тебе это хоть и не в лицо, для этого у меня не хватает драконьей смелости: я рада, что ты обескрылен. Теперь мы почти равны. Теперь ты мне почти безразличен. Почти чужой, почти ненужный, но я буду ждать тебя прежнего. Вряд ли ты дочитал до этой моей самонадеянной фразы, наверняка в приступе бессильной ярости разорвал моё глупое послание, подумал, что я злорадствую. Что ж, Рейнолд, во мне гораздо больше человеческой крови, чем драконьей, поэтому ты не прав.

Только злость и боль от потери близкого существа может вернуть тебе Драконью искру. Если бы я написала, что остаюсь верной тебе, что сочувствую и готова отдать свою руку и сердце, сыграв свадьбу немедленно, для тебя ничего не изменилось бы. И для меня тоже.