Тише - Максвелл Кейт

Сестра основательно перекроила мое резюме. «Я всего лишь придала ему американский вид, – заявила она с улыбкой. – Стиви, нельзя просто указать фамилию, должность и название телепрограммы. Люди не будут читать между строк! Ты обязательно должна написать: “руководила такими-то проектами”, “получала такие-то награды”».

– Продюсер – именно тот, кто мне нужен для этой роли, – продолжал Лекс. – Но теперь у меня вопрос к тебе, Стиви: кто ты? Что заставляет тебя вставать по утрам – конечно, помимо, кофеина? Почему нам стоит выбрать тебя?

Не получу работу – останусь без визы. И тогда ровно через восемьдесят один день мне придется улететь домой на обратном рейсе до Хитроу. По счастью, уроки Джесс не прошли даром.

– Лекс, я профессионал с огромным опытом, и мне есть чем гордиться. Но знаете, что я больше всего любила в своей работе? Сам процесс объединения талантливых людей вокруг общей идеи, от замысла до продажи одному из каналов. Иначе говоря – создание и сплочение команды. Как раз то, чем вы планируете заниматься.

Лекс кивнул.

– Лучше и не скажешь. Ну тогда последний вопрос. Допустим, я – потенциальный клиент. Почему я должен вступать в клуб? Попробуй меня убедить.

Так, что сказала бы Джесс на моем месте?

– У нас всего пятьсот клубных карт, и их очень быстро разбирают, – начала я. – К нам уже присоединились несколько крупных игроков. Конкретные имена назвать не могу, скажу лишь одно: наш клуб становится местом, где будут собираться ключевые лица отрасли. Членство в клубе дает ряд привилегий… Если вступите сейчас, сделаю вам скидку в размере вступительного взноса.

– Неплохо, Стиви! Мне в команду нужны такие умные люди, как ты. И хотя у меня есть еще несколько кандидатов на эту вакансию, я склонен выбрать тебя. К тому же ты британка – а ведь именно британцы изобрели закрытые джентльменские клубы! Инвесторы будут в восторге.

Лекс глянул на часы, пробормотал что-то об очередной назначенной встрече и попросил счет.

– Хочу, чтобы через полгода у нас был лист ожидания для желающих вступить в клуб. – Он улыбнулся. – Или по крайней мере чтобы люди думали, что этот лист есть.

Пять

Дзынькает микроволновка. Я встаю с кресла, делаю четыре шага до кухни, устанавливаю рычажок таймера на пять минут, переключаю мощность с разморозки на максимальный подогрев и ползу обратно. За неделю до моих родов Ребекка набила мне морозилку пластиковыми контейнерами с домашними рагу и супами. И теперь каждый день, ровно в полдень, я достаю один из них и разогреваю в микроволновке. Контейнеры не подписаны, так что каждый обед – лотерея, хотя и беспроигрышная. Через две минуты, вне зависимости от содержимого, по квартире неизменно начинает распространяться запах школьной столовой. И тогда я пытаюсь угадать. Сегодня это картофельный суп с луком. Опять.

Благодаря морозилке, спорадическим онлайн-покупкам с доставкой на дом и внушительным запасам бакалеи я могу продержаться хоть целую вечность. Теперь моя квартира – это весь мой мир площадью семьсот квадратных футов. Я знаю каждую трещинку на паркете, каждое пятнышко на каждой белой стене.

Дни и ночи поделены на трехчасовые периоды. Сорок минут кормления – если раньше это была мучительная агония, как после выстрела в грудь, то теперь в меня будто вонзают пчелиное жало, и я всякий раз вздрагиваю. Смена подгузника – черноватая кашица первых дней уже приобрела цвет мокрого песка.

Затем нужно помочь ему срыгнуть; я кладу крошечное тельце себе на колени животом вниз и с нажимом провожу основанием ладони по спинке, от ягодиц к лопаткам. Или, перевернув его на спину, делаю «велосипед» – то есть поочередно сгибаю ему ножки, прижимая их к животу, как научила акушерка, нагрянувшая вчера с неожиданным визитом. Правда, эффект от моих усилий почти нулевой: лишь изредка он отрыгивает немного воздуха, а чаще всего проводит следующие полтора часа, брыкаясь и пронзительно вереща.

Я изо всех сил пытаюсь его успокоить: прижимаю к себе, отворачиваясь от покрытой пушком головы, чтобы не чувствовать исходящий от нее странный прелый запах; запихиваю ему в рот пустышку, которую он упорно выплевывает. Если он продолжает плакать, я несу его в спальню, кладу в плетеную люльку, закрываю дверь в надежде, что соседи ничего не слышат, и жду начала следующего трехчасового цикла. Тогда я вновь занимаю пост у окна в старом, плюющемся конским волосом кресле (давно собиралась обтянуть его велюром с анималистичным принтом, теперь это вряд ли когда-нибудь случится), и обреченно несу свою вахту с красными от недосыпа глазами…

Я живу на втором этаже, в крайнем из четырехэтажных террасных домов викторианской постройки. Все дома в ряду одинаковые и различаются лишь цветом дверей и степенью обшарпанности. Между припаркованными у обочин «фордами-фокусами» и «фольксвагенами-гольфами» обычно стоят пара мусорных контейнеров, до верху заполненных треснувшими раковинами, старыми досками и обрезками медных труб.

– Строительный мусор – всегда хороший знак, – одобрила Ребекка, когда я показала ей квартиру, откликнувшись на предложение об аренде примерно через месяц после возвращения из США. – Джентрификация [5]!

В будние дни жизнь на моей улице проходит по одному и тому же сценарию. Все начинается с пиликанья сигнализации и звона ключей в замках. В восемь тридцать – выезд в школу: рыжий мальчишка едва поспевает за отцом, который никогда не оборачивается; мать торопливо загоняет в машину дочек с хвостиками на макушках. В полдень – почтальон со своей красной тележкой, в два – «плавающий» перекур у ремонтников, в три сорок пять – возвращение подростков, виртуозно владеющих ненормативной лексикой.

С наступлением темноты по дороге начинают шелестеть электромобили, подбирая и высаживая пассажиров. А в промежутках между этими событиями, в любое время дня, то паркуются, то отъезжают фургоны доставки, скрашивая мое заточение.

Пока я доедаю суп, ребенок спит. Через дорогу курьер в коричневой униформе открывает задние двери фургона и вытаскивает маленькую картонную коробку. Пропикивает штрихкод и звонит в дверь. Никто не открывает. Он оставляет посылку за мусорным баком на колесиках. Я могла бы сделать целое состояние на краденых посылках, будь у меня возможность выходить из дома!

Беру телефон и открываю приложение. На экране всплывает розовое личико новорожденного младенца в полосатой роддомовской шапочке. «А вот и наша принцесса! Слегка задержалась, по королевской традиции, – гласит подпись под фото. – Ее зовут Клио, в честь музы истории». Меня охватывает чувство вины. Мой собственный ребенок по-прежнему без имени, причем список приемлемых вариантов продолжает расти, а не сокращаться.

Прокручиваю новостную ленту. Тарелка овсянки с голубикой: завтрак в Нью-Йорке. Полуторагодовалый малыш вполоборота. Смеющаяся пара. Два сообщения от друзей. И тут мигает белый конвертик нового письма.

Моя рассылка с уведомлением о длительном отпуске «по семейным обстоятельствам» возымела эффект. С тех пор как я оставила работу, поток писем сократился до жалкого ручейка, который затем усох до двух-трех сообщений в день.

Заходя в почту, я непременно вспоминаю открытку от Лекса, присланную за день до моего выхода в декрет. На ней был изображен мужчина, который смотрит на экран компьютера с надписью: «У вас ни одного долбаного письма». «Счастливого отпуска!» – написал Лекс.

И все же привычка проверять электронный ящик оказалась сильнее. С тех пор как я начала заниматься клубом, у меня не было времени на личную переписку. Скопившиеся за эти пять лет письма от друзей и родственников давно затерялись среди уведомлений о прочтении и корпоративных рассылок. Но вот два новых письма, и оба не имеют отношения к работе. Одно от Ребекки: отправленный всем знакомым фотоотчет о суши-вечеринке с ночевкой в честь дня рождения Лили. Второе – от моей подруги Дженны из Нью-Йорка.