Наперегонки с ветром. Буря (СИ) - Виннер Лера

Чувствовали, трепетали, старались обойти стороной.

Или обсирали от ужаса, позволяя делать с собой что угодно в надежде сохранить хотя бы жизнь.

Повод для того, чтобы перевести тему, был идеален, и я задала главный из волнующих меня вопросов:

– Людвиг Мерц сын Альфреда?

Мне показалось, что Женни вздрогнула.

Поднявшись, она принялась мерить комнату шагами.

– Сесиль никогда не говорила мне об этом прямо, так что я не смею утверждать. Но Сэм уверен, что да. Это одна из причин, по которым он ссорится с отцом: он настаивал на том, что Людвиг такой же Готтингс, и должен получить если не фамилию, которая ему только навредит, то деньги. Они никогда не лишние. Райан не хотел об этом слышать.

В свете таких новостей история, рассказанная Матильдой, начинала играть новыми красками.

Я последовала примеру Женни и тоже посмотрела на свои руки, – не потому что мне было трудно собраться с мыслями, а для того, чтобы не смущать её взглядом и позволить прийти в равновесие.

– Самуэль проверял?...

– Да, – она ответила слишком резко, остановившись у окна, но продолжила уже спокойнее. – Конечно же, он проверил. Людвиг просто мальчик. Сель очень его любит, хотя ты знаешь, что зачастую делают с такими детьми. И Йозеф любил. То, что с ними сделали, несправедливо.

В этом я снова оказалась с ней согласно.

Мне редко было дело до других людей, из горестей и радостей, но что-то в истории вдовы Мерц задевало меня за живое.

– Ты знаешь, что именно они сделали? И кто эти «они»?

Прошла почти минута, прежде чем Женни отвернулась от окна, подошла и села обратно в кресло.

– Нет. Даже для Сэма это затянуто туманом. Но то, чего не видит он, может увидеть твой муж.

«Он мне не муж».

Я едва не сказала это вслух.

Что бы и как ни было, я не имела права раскрывать легенду, а для того, чтобы напомнить об этом себе самой можно было найти и другой способ.

Очевидно, Женни истолковала перемены в моём лице по-своему.

– Это не моё дело, леди Элисон. И, наверное, я не имею права. Но забудь. Просто махни рукой. У всех бывают непростые времена, но вы справитесь. Что бы ни стало причиной. Он так тебя любит.

Я моргнула и успела подумать, что ослышались, но Женни продолжала на меня смотреть и едва заметно улыбаться.

– С чего ты это взяла?

– Он ведь с тобой, – она пожала плечами, как будто говорила о чём-то очевидном, и потянулась к чаю. – Сэм проще. Много проще. Быть может, не по характеру, а по привычке. В конце концов, он только и делал всю жизнь, что искал компромиссы. Но я вижу, что даже ему тяжело. Он любит меня, но иногда это как петля на шее. Таким, как он, проще быть в одиночестве. Если Кайл с тобой, значит, это важнее.

Она впервые назвала его по имени, и мне захотелось засмеяться.

– Кстати! Ты говорила, что вы много путешествовали. Это ведь правда? – умница Женни сменила и тон, и тему, и очень быстро разговор, не доставивший радости нам обеим, почти забылся.

Я потеряла счёт времени, рассказывая ей о местах, где мы побывали, и о том, что успели увидеть вместе. Всего этого вдруг оказалось так много – достаточно, чтобы пережить заново.

Женевьева слушала не просто внимательно, а с неподдельным восторгом, – сама, вероятно, не понимала, как сильно ей хочется, увидеть мир. Или хотя бы малую его часть.

Мы обе опомнились только когда за окном начало вечереть.

Её попытка обнять меня на прощание показалась странной, но отказаться было бы неудобно.

Да и не хотелось.

До сих пор Даниэла Лагард была единственной женщиной, с которой я могла говорить настолько свободно, и если её в определённом смысле можно было назвать подругой, то Женни стала неожиданным, но удивительно приятным сближением.

Послеобеденная полутьма ещё не могла считаться полноценным вечером, но Фьельден она укрывала стремительно.

Кайл уже должен был увидеться с мэром, а значит, этого вечера можно было начинать ждать.

Я едва успела убрать следы своих посидели к с Женевьевой, как в дверь постучали снова.

Это точно был не Кайл, который пошёл бы без стука.

И совершенно точно не Альфред, потому что две печати от двух настолько сильных мастеров навсегда лишили его таких возможностей.

Готовая обнаружить на пороге исполненную презрения и праведной ненависти Матильду, я открыла, и в самом деле удивилась, увидев Габриэля.

– Заходи, – улыбнуться ему мне удалось без труда, но улыбка эта быстро растаяла.

Доктор Беккет переступил с ноги на ногу, а потом качнул головой.

– Лучше ты ко мне выйди. У меня… Я короткий разговор.

Он был бледен и выглядел почти изможденным, как будто не спал несколько ночей, и снова не хотел входить в дом.

Или по каким-то причинам не мог?

Я медленно кивнула и на всякий случай не выпуская его из поля зрения, переступила порог.

Дом никак на него не отреагировал, по воздуху не прошла рябь, но что-то с ним определённо было не так.

– Что случилось?

Я не стала ни накидывать плащ, ни запирать за собой дверь, и именно на неё Габриэль почему-то посмотрел как на врага.

– Я хотел… сейчас мне полагается сказать, что я зашёл узнать, как ты себя чувствуешь.

– Но ты пришёл не за этим?

Ветра сегодня почти не было, но я всё равно обхватила себя руками, потому что октябрь уже перевалил за середину, и на Севере он был холодным.

– И за этим тоже, – Габриэль как будто сдался.

Он всё-таки собрался с духом, чтобы посмотреть мне в глаза, и мне пришлось постараться, чтобы скрыть облегчённый вздох.

Это всё ещё был он. Не одержимость, не подселение, не дававшее ему покоя.

Не Альфред Готтингс в новом теле.

Но волновался он так сильно, что едва не комкал собственный рукав пальцами.

– Может, ты всё-таки зайдешь?

У меня есть свежий чай.

– Нет. То, что я хочу сказать, не стоит говорить в этом доме, – он снова качнул головой, но глаза больше не прятал.

Сейчас они были синими-синими, как будто на ласковое море налетел шторм.

В надежде, что Габриэлю станет от этого легче, я спустилась на ступеньку ниже, и он сделал шаг назад, и теперь мы могли смотреть друг на друга прямо, стоя вровень.

Он быстро и нервно сглотнул, но заговорил уже почти спокойно:

– Элисон, я понимаю, что это сейчас не совсем уместно и, наверное, очень преждевременно. Быть может, даже не прилично. Но я прошу тебя стать моей женой.

Я моргнула от удивления и уже готова была рассмеяться над этой шуткой, но что-то в его лице меня остановило.

Габриэль был предельно серьёзен, и на розыгрыш его слова в сочетании с нежеланием произносить их в доме походили мало.

Истолковав моё молчание совершенно верно, – как растерянность, – он кивнул самому себе и продолжил:

– Я понимаю, что это, должно быть, неожиданно. И что ты привыкла жить иначе. Всё, что положено предлагать потенциальной невесте, тебя мало волнует. Но я обещаю, что тебе будет хорошо со мной. Ты знаешь, что я люблю тебя. И я никогда не возьму на себя смелость чего-то от тебя требовать, указывать или ревновать. Но если мы попробуем, клянусь Нечистым, однажды ты тоже меня полюбишь. Быть может, не так быстро и не так сильно, но…

– Габриэль, – его нужно было немедленно остановить.

Я потянулась к его плечу, но он качнул головой и не позволил себя коснуться.

– Я не прошу ответить сейчас. Хотя бы потому, что сейчас это невозможно. Но обещай, что подумаешь. Время до вашего отъезда из Фьельдена ещё есть.

Штормовое море стало почти чернильного оттенка.

Он готовился к этому разговору. Взвешивал все «за» и «против» того, чтобы затеять его сейчас.

И всё это было для него так серьёзно.

Не зная, что сказать ему и как снять это напряжение, от которого даже прозрачный осенний воздух становился плотнее, я бросила взгляд по сторонам, и с трудом сдержала вздох облегчения.

Кайл уже ступил на ведущую к дому дорожку, и от нас его отделяло всего несколько шагов.