И тут я увидела чудовище (СИ) - Началова Екатерина

Скорее отвожу глаза.

— Вы совсем не похожи... — слова продираются сквозь горло так, будто оно изнутри покрылось колючками. Буквы то и дело застревают на полпути к языку.

— Неужели? Но ты права. Он — зануда, а я — весельчак, — со смешком подтверждает Не-Ингренс. — Мы разные, конечно, разные. Однако со временем притерлись. Все было хорошо... до тебя, крошка Ри.

Заключение звучит как приговор. Меня продирает самый настоящий холод. Рука, обнимающая меня за плечи, жмет крепко, и я вдруг вспоминаю, что Ингренс достаточно силен для меня. Я никогда не побеждала в наших шутливых постельных поединках. В панике я смотрю на ногти, пытаясь заставить их удлиниться.

— ...договор действовал, мы благополучно сотрудничали. А с твоим появлением — перемены... Брат не желает делиться, стал вести себя неподобающе. Я говорил ему, что меня не устраивает положение. Я пытался, хотел по-хорошему, прелесть, но он уперся... Его решения стали нерациональны. Сам виноват. Он нарушил договор, я тоже — нарушаю.

Совсем дружески потрепав меня по плечу, Не-Ингренс поднимается и одним ловким движением щелкает что-то на моей шее. Ощупываю и понимаю, что на мне ограничительный ошейник. Теперь я не смогу обратиться, даже если способна.

— Приляжешь? — мягко спрашивает он, указывая глазами на камень. И улыбается.

Округляю глаза. В следующее мгновение я отпрыгиваю, но меня молниеносно возвращают обратно, больно прикладывая головой об алтарь.

— Отпусти! Ингренс! Ингренс!

Не знаю, куда кричать, чтобы мой Дракон вернулся, поэтому просто кричу ему в лицо. Мгновенно оказавшись вверху, Не-Ингренс подминает меня под себя, зажимая рот. Я пытаюсь выпустить когти, но не получается — он удерживает меня силой и собственным весом.

— Не кричи, — знакомо морщится нос. — Не люблю шум. Успокойся, прелесть, не возись.

Шепот на ухо отчетлив. От мужской груди в пронизывающем звоне сада, отчетливо жжется льдом. Безуспешно пытаясь освободиться, я с ужасом слушаю.

— Смысл сопротивляться? Тебе не победить. Я тоже умею доставлять удовольствие, и, поверь, хочу доставить его тебе... Зацеловать, заласкать... Оставить себе навечно, растворить в цветах... Обещаю, я буду нежен. С тобой — только нежен. Ты уже знаешь, что надо расслабиться и позволить мне делать тебе хорошо.

Мотаю головой. Не-Ингренс укоризненно улыбается.

— ...а если не расслабиться, будет больно. Подумай. Я не буду так жесток как он. Он хочет для тебя жизни, но это ошибка. Наша жизнь длинна и полна страданий, а я не хочу, чтобы ты страдала. Ты так много чувствуешь... Единственный не подразумевает других. Собственно, мы не можем тебя отдать кому-то, и не отдадим никогда. Я говорил ему, убеждал... Зачем обрекать тебя на вечные страдания, когда их можно прекратить? Зачем на них же обрекать себя, тех, кто будет отвечать за то, что я не получил? Согласна? Я рвал их, думая о тебе, но они — плохая замена. Если убиваешь того, кто тебе безразличен, удовольствия мало. А когда безразличия нет, приходит удовольствие... Желания шепчут мне, что ты будешь рада смерти от моих рук. Да? Да... Я подготовлю тебя, и ты будешь рада... Ты знаешь, что смерть от когтей может быть похожа на занятие любовью?

Его голос льется в меня без пауз, проникая и затапливая разум. Удерживая мои руки, Не-Ингренс наклоняется, жадно приникая к моей шее. Его бедра вжимаются между моих ног, недвусмысленно дразня, потираясь, будто танцуя. Губы прихватывают кожу жарко, пробуя на вкус языком и чуть покусывая зубами.

— ...конечно, не знаешь. Это такое же проникновение в тело, такой же интимный процесс. Можно насиловать, быть грубым, а можно быть ласковым. Много параллелей... Я умелый убийца, прелесть, я хочу заняться смертью с тобой и проводить тебя до конца, поймать последний выдох, последний взгляд. Хочу лишить тебя и этой невинности, сделать тебе хорошо. Хочу, чтобы это был я... С первой капли крови. Помнишь, та, твоя первая кровь на простынях? Уже после неё ты должна была принадлежать мне.

Страстный шепот звучит как признание в любви. Губы воздушно порхают по моей коже, легко касаясь шеи, век, щек, волос... Я уже еле отворачиваюсь, теряя силы.

«Хочу заняться смертью с тобой...»

Самое изощренное признание, которое только можно вообразить, кусочками льда вонзается мне в сердце, заставляя истекать притягательно-жутким желанием согласиться... И соединиться с ним навсегда в единственной возможности из всех невозможных. Дать ему то, что хочет он. Получить то, что он готов дать, и не упустить ни кусочка из жизни и грядущей смерти. Слышать только наши колокольчики в звоне всего кривого и неправильного...

Все неправильно...

Рука, жмущая на губы, соскальзывает.

— Уже не кричишь? Очень разумно...

Он наклоняется надо мной. Глаза лихорадочно блестят, источая открыто искрящее напряжение. Острый коготь проводит по моей шее, груди, останавливается на животе. Задержав дыхание, я распахиваю глаза и сразу зажмуриваюсь. В следующий миг моих губ касаются его губы — знакомо и незнакомо одновременно.

— Не надо страданий, — шепот страшен пронизывающей нежностью. — Не надо криков. Тогда я дам удовольствие. Ты останешься в саду, и все станет по-прежнему, как до тебя. Когда ты закроешь глаза и перестанешь дышать, больше не будет больно. Я срежу всю боль, отделю ее от тебя и сам перестану терзаться. Нам всем будет хорошо, понимаешь?

Камень еле слышно скрежечет — это Не-Ингренс проводит по нему раскрытыми когтями. Я сжимаюсь. Не знаю, сколько у меня времени.

— Ингренс, я люблю тебя... — шепчу.

Это маленькие слова, очень тихие. Они не грохочут как гром, не поражают как молния, и в шорохах губ, они не значат что-то больше трех слов...

Не-Ингренс приподнимается. Он возвышается надо мной как белая статуя. Моя надгробная статуя.

— О, Кларисса... — с легкой досадой произносит он, с отвращением кривя губы. — Ты даже сейчас говоришь о любви? Это так неразумно... Любви нет.

— Для тебя может и нет... — шепчу я. — Для меня — есть. И Ренс умеет любить...

— Самообман, прелесть, — Не-Ингренс насмешливо качает головой. — Брат солидарен с моим мнением по вопросу любви. Хватит слов. Закрой глаза, — его голос изменяется, вмиг похолодев. — Он не хочет, чтобы ты видела.

«Ингренс, Ингренс, Ингренс...»

— Покажи мне его... — не закрываю глаза, глядя в застывшее серебро. — Немного. Я хочу попрощаться.

Он смотрит на меня свысока, и с усмешкой качает головой. Там, на дне его глаз, где-то далеко блестит Ингренс.

Надеюсь, он слышит.

— Ренс... Я люблю тебя, — повторяю. — Все равно очень люблю.

Закрываю глаза. Я слышу, как острые когти тихо рассекают звенящий воздух, когда Не-Ингренс примеривается. Мгновения тянутся долго.

— Вдохни поглубже, прелесть... — шепчет его голос.

Я набираю воздуха в грудь.

А потом это происходит.

Алмазные когти дракона входят в мягкие ткани легко, как пальцы погружаются в воду. Я не чувствую боли, не чувствую страха, чувствую только облегчение и удивляюсь этому. Еще жду. Боль не наступает и через несколько секунд. Затем я слышу тихий стон. Открываю глаза и только тогда вскрикиваю.

По длинным пальцам белого Дракона струится собственная кровь. Он вонзил коготь себе в левый глаз, проткнул его глубоко насквозь.

В следующую минуту, пошатнувшись, Ингренс падает у алтаря на колено. Я вскакиваю.

Его губы трогает улыбка — та, невидимая никому, кроме меня.

— А па... па пра...в, — последнее, что он шепчет, заваливаясь на бок. Серебряный голос превращается в сиплый. Больше он ничего не говорит. Падаю на колени рядом.

— Ингренс... Нет! Пожалуйста, не умирай... Ингренс!

Глава 34. Я мало помню

Ингренс

Я мало помню о родителях. В памяти остались всего две детали: смерть матери и единственный разговор с отцом. Он говорил, что полюбил мою мать с первого взгляда. Ощущение он сравнил со стрелой, которая влетела в сердце и пробила его насквозь. Я запомнил отцовские слова: «У нас это родовое, ты тоже встретишь свою единственную». Это все, что осталось. Остальные воспоминания о родителях — лишь разбитые осколки, несвязные клочки, которые уже никогда не сложатся в цельную картину.