И тут я увидела чудовище (СИ) - Началова Екатерина

Совсем как я.

После смерти матери что-то во мне сломалось, расщепилось и в моей голове поселился сосед — он назвал себя братом. Поначалу брат хорошо поддержал меня. Я был еще ребенком, шла война... Нам удалось выжить только благодаря его фантастической циничности, смешанной с полным отсутствием границ. Когда я окреп и наступил мир, ситуация изменилась: мы начали конфликтовать, ежеминутно выхватывали друг у друга управление телом. Нас и так боялись, а теперь стали считать психами, сумасшедшими. Было много периодов... Но выбора не было, нам пришлось договориться, чтобы выжить. Тогда мы придумали и приняли правила.

Брат признал, что под его управлением наша жизнь будет насыщенной, но недолгой. Поэтому он отдал мне ведущую роль, а сам развлекается только в саду, только с осужденными. Я обязан отдавать ему любое время по требованию, все показываю, советуюсь, а взамен — веду. Кровавые свершения брата мне приходится брать на себя. Такова цена.

Мы хранили этот баланс почти два столетия.

Никогда не воспринимал слова отца всерьез. Брат в отношении чувств тем более циничен. Мы ладили далеко не во всем, но в нашей общей скептичности относительно «любви» вполне сходились. Я всегда предпочитал разум. Женщин я желал, но так, чтобы пробило стрелой... Это всегда было и оставалось для меня чушью, тем более с учетом моих личных особенностей. Любви не существует — есть только поэтичное название естественной тяги, определение химических процессов, созданных для размножения и воспитания потомства, которые включают в себя бессознательные рациональные мотивы. Выживание и размножение — вот и все реальные истоки «любви».

Я много раз напоминал себе об этом с тех пор как в первый раз увидел Клариссу. Тот момент я хорошо запомнил. Слишком хорошо.

До сих пор не понимаю, что произошло. Меня пригвоздило к месту, будто в ступни махом вбили стальные пруты. Все два часа, что я провел у нее в комнате, я не мог пошевелиться, меня вмуровало в пол рядом с ней. Тогда я ощутил это... Нет, не стрелу. У меня в груди росли и распускались розы. Нежные лепестки щекотали ребра. Острые шипы вонзались в мясо. Некоторое время я не мог дышать, потому что там, в легких, поселилось что-то другое, чуждое мне. Не могу сказать, что мне это понравилось. Нет, не понравилось, брату тем более. Нам пришлось серьезно поменять планы.

До Клариссы я был уверен, что не способен на чувства, никогда даже не помышлял о спутнице, детях... Но теперь не могу не думать. Я ведь проснулся в тот же день, когда она родилась. Знаю, не должен был проснуться, но открыл глаза, ожил и выполз из пещеры в тот самый день, когда она появилась. Когда узнал, вспомнил сказанное отцом и уже не смог выкинуть мысль о «единственной». Брата это раздражает. Он утверждает, что дата — лишь совпадение, избранность — романтические бредни для неразумных. Может он прав. Может я просто пожелал Клариссу сильнее обычного. Я старался не обманывать ее, не причинять боли, держал брата на расстоянии, как мог не подпускал его к ней, усыплял и обманывал, как умею. Признаю, что первым нарушил договор. Осознаю, что не может быть будущего с таким как я. Знаю...

Знаю! Выдрал бы его из своей головы, если бы знал как!!!

...

Я не хочу, чтобы Ри видела во мне — его.

Не хочу, чтобы она видела чудовище.

Глава 35. На закате

Брат в точности похож на меня и одновременно в точности не похож — он мое зеркальное отражение. Если у этого ублюдка есть сердце, его надо искать справа. Мы стоим друг напротив друга.

— Решил сразиться за нее? — брат поигрывает пальцами. — Со мной? Сам с собой?

Он не скрывает ехидной улыбки. Отзеркаливаю ее, прекрасно осознавая, что он — это тоже я. Я бился с ним бесчисленное множество раз — все безрезультатно. Наши силы бесконечны в воображении, повторять схватки нет смысла. Поэтому я отрицательно качаю головой.

— Нет. Я слушал тебя и...

Он перебивает.

— Понравилось?

Криво улыбаюсь, вспоминая оду смерти. Никогда и ни с кем брат не был настолько говорлив. Ему действительно нравится моя Ри.

— Безумно. Настолько, что я захотел сделать тебе подарок.

Проявляю вокруг нас родительский сад. Теперь над головой шумят кроны деревьев, ноги утопают в мягкой траве, а теплый ветер шевелит волосы, донося до носа сладкий запах роз. Мама занимается цветами и не видит, как на нее наступает темная мужская фигура. Всё как было. Брат без интереса оглядывается и поднимает брови.

— Это и есть дар? Травматическое воспоминание из детства? — издав едкий смешок, он картинно схватывается за бок и несколько секунд притворно корчится от боли.

— О-о-о-о, спаси-и-ибо, братец. Как приятно!

Позер.

— Это у меня — травматическое воспоминание, а у тебя — день рождения, — спокойно смотрю вперед. — Ты же родился в этот момент.

— Хм. Действительно, — выпрямившись, брат оживляется. — Хочешь пустить ему кровь еще раз?

— Конечно... — соглашаюсь, быстро направляюсь к вторженцу и вонзаю когти ему в затылок, с удовольствием слушая очередной предсмертный хрип. В воображении все так просто.

Брат наблюдает за процессом с моей же понимающей улыбкой.

— Так что ты вдруг пожелал мне подарить? — спрашивает с интересом.

— Нечто особенное. Твою смерть, — легко произношу. — Умереть в день рождения — это так романтично. Согласен?

Он опускает уголки рта вниз, изображая обиду.

— Опять хочешь уничтожить меня? — брат делает крайне обиженное лицо. — Твоего единственного брата? Защитника? Опору?

Усмехаюсь, продолжая держать на весу убийцу матери. Он все еще трепыхается.

— Не преувеличивай... Ты давно вышел из образа брата-спасителя. Сейчас ты больше похож на карманного палача-садовода, — замечаю. — Вообще не понимаю твоего сопротивления. Ты только что разразился целой речью о ценности смерти, а сам удираешь от нее как трусливый зайчонок? Неужели чудовище Лисагора боится умереть?

— Не говори ерунду! — он выглядит оскорбленным.

— Не я же пытаюсь отказаться от подарка. Какой смысл так цепляться за жизнь, если в жизни ничего нет ценнее хорошей смерти? В чем смысл? Я тебя слушал и понял, что ты хочешь избавления от боли и страданий, хочешь красивую сладкую смерть с растворением в розах... Так?

Брат укоризненно цокает языком.

— Прости, Ренси. Твоя убийственная логика на меня не действует, — отвечает мне моим же тоном и хлопает в ладоши. — О! Я понял! Ты ждешь, что я выслушаю твои аргументы, все осознаю, упаду на колени и буду кричать: «Убей меня»! Смешно!

Он смеется звонко, немного истерично. Фыркнув, я тоже улыбаюсь.

— На самом деле ты боишься сдохнуть, — заключаю. — Боишься быть насаженным на мои воображаемые когти в воображаемом саду. Ты — сам унылый девственник, который не пробовал вкуса настоящей смерти. А самое смешное, что ты — это я. Я, который хотел быть сильным, хотел уничтожить всех за то, что случилось. И в итоге стал таким как он, — киваю на убийцу матери, которого убил давным-давно. Брезгливо стряхиваю тело с когтей.

— Смотрю, ты проводишь дни в самоанализе, малыш. Вот-вот расплачусь, — брат демонстративно вытирает несуществующую слезу.

— Да, поплачь напоследок. Я понял, что ты — только устаревшая часть меня. И если я сделаю так, — я приставляю коготь к собственному левому глазу, — я сдохну. Зато ты — тоже. Сейчас моя логика достаточно убийственна?

Я улыбаюсь, но совершенно серьезен. Брат же улыбаться перестает. Он знает, что я не шучу.

— Ну-ну, Ренси, не злись, — он показывает руки в жесте примирения. — Похохотали и довольно. Давай договоримся. Что ты хочешь? Прелесть? Хорошо, я тебе уступаю. Забирай, не претендую.

— Время договоров прошло. Прощай, брат, — выплевываю.