Индульгенция 4. Без права на сомнения (СИ) - Машуков Тимур

Вивиан, не тратя драгоценной магии, прикончила пару «крыс» ударом приклада своего пистолета. Я просто отшвырнул назойливого слизня сапогом — он шлепнулся о стену и затих. После Сердца, его лучей аннигиляции и орд фанатиков эти твари казались досадными мошками.

И вот — свет! Сначала — серая полоска впереди. Потом — ярче. Шире. Мы выбрались из последнего поворота…

Вход. Не оплавленный разлом. Не циклопические Врата. Широкая, заросшая папоротниками и мхом расщелина в скале. И за ней…

Мир. Настоящий. Живой! Серое, дождливое небо. Высокие, стройные сосны, чьи темные силуэты уходили в облака. Влажный, хвойный воздух, ударивший в легкие, как хмельной эль. Дождь. Мелкий, настырный, ледяной дождь, освежающий лицо, смывая с него копоть, кровь и пепел пещеры. Он струился по коре деревьев, набирался в лужицы на каменистой почве, пел тихую песню на листьях папоротников.

Мы стояли на пороге, словно окаменев. Вивиан вскинула лицо к небу, закрыла глаза, подставив кожу холодным струям. Капли стекали по ее щекам, смешиваясь со слезами облегчения. Она засмеялась — коротко, срывающимся голосом, почти истерично, но это был смех освобожденной души.

— Воздух… — прошептала она, вдыхая полной грудью. — Он… не жжет. Он живой! Мы снаружи, Видар! Снаружи!

Я шагнул вперед, под сень сосен. Ледяные струи омыли лицо, притупив жгучую боль в спине. Вдохнул глубоко. Аромат хвои, прелой листвы, влажного камня. Настоящий. Не мираж. Не воспоминание. Дом. Земля. Жизнь.

И только тут, под этим знакомым мрачным небом (но таким другим, таким благословенным после лилового кошмара), меня накрыло. Я вернулся. Выжил. Прошел Пустошь насквозь. Узнал ее страшную тайну. Но…

— Три дня… — слова сорвались с губ сами, горькие, как полынь.

Образ отца встал перед глазами — гранитное лицо, холодные, разочарованные глаза. Слова Императора Бориса прозвучали в ушах громом: «Три дня. Не часом больше. И возвращайся. Живым. И… с ответами.»

Ответы у меня были. Блокнот с серебряными страницами, туго набитый записями и зарисовками, тяготел в сумке. Колбы с образцами серой жижи и странных кристаллов — вещественные доказательства. Но время… Оно истекло. Много дней назад. Что ждало меня? Гнев отца? Гнев Императора? Позор? Отлучение от Кристины? Шея непроизвольно втянулась в плечи.

Вивиан обернулась. Дождь струился по ее лицу, но улыбка не гасла. Она видела мою тревогу.

— Теперь — в Ведало? К своим? — спросила она, и в ее голосе звучала готовность идти со мной хоть куда.

Я покачал головой, глядя на мокрые, но такие прекрасные карельские ели. Потом посмотрел на Вивиан, на знакомый ей ландшафт за пределами пещеры.

— Нет, — сказал я твердо. — Теперь — к твоим. В Нормандию. Ведало… подождет. До него далеко — к тебе ближе. Сначала — твой выход. Твоя сестра. Твой доклад Императору. А Брандта и Мюллера… мы спасем вместе. С нормандскими войсками. — и добавил про себя — А потом… потом я встречусь со своими. И надеюсь, смогу пережить эту встречу.

Мы шли по краю, где хрупкая реальность Нормандии встречалась с вечно гниющей плотью Пустоши. Под ногами хрустел серый лишайник и кости мелких тварей.

— Слева! — голос Вивиан был спокоен, почти ленив.

Я даже не оглянулся. Резкий взмах руки — и сгусток Ледяного Сердца (теперь уже не пышущий яростью, а точный, экономный) выстрелил в тень, метнувшуюся из-под корней. Раздалось противное шипение, и «Туманный Хомяк» размером с собаку, с клыками-иглами, распался в клубок серой пыли, успев лишь лязгнуть челюстями впустую.

— Спасибо, — бросила Вивиан через плечо, не останавливаясь. В ее голосе слышалась улыбка. — Торопишься на свидание?

— К своей награде, — огрызнулся я, но без злости. Наоборот, какое-то странное, легкое чувство поднималось из груди. Возможно, просто эйфория от того, что мы живы и почти снаружи. — Думаешь, твой Император Отто выдаст мне медаль за спасение такой красивой тебя? «За выдающиеся заслуги в области вытаскивания симпатичных задниц из беды»?

Она рассмеялась — звонко, неожиданно легко. Звук был таким чуждым здесь, в этом вечно умирающем лесу, что я на мгновение ошалел.

— Медаль? — она обернулась, идя задом наперед, ее глаза блестели усталым озорством. — Лучше попроси политического убежища. У нас, знаешь ли, ценят сильных магов. Особенно тех, кто умеет плести реальность. Дядюшка Отто… он коллекционер редких «инструментов». — Она сделала многозначительную паузу.

— «Инструмент»? — я притворно возмутился, отстреливая из компактного арбалета летучую тварь, похожую на облезлую летучую мышь с кристаллическим жалом. Артефактный болт прошил ее навылет, и она камнем рухнула в серый папоротник. — Я предпочитаю термин «независимый специалист по аномальным зонам». С огромным гонораром. И желательно — подальше от императорских дворцов.

— Скромничаешь, — подразнила она, ловко переступая через скользкий, пульсирующий гриб-ловушку, который я ей вовремя подсветил ледяным шаром. — После того, как ты сплел саму ткань Пустоши? Дядюшка предложит тебе графство. Минимум. И дочь какую-нибудь в придачу. У него их много, незамужних и амбициозных.

— Дочери? — я фыркнул, но почему-то краем глаза заметил, как она наблюдает за моей реакцией. — Нет уж, спасибо. У меня уже есть пара невест, которые наверняка рвут и мечут. Добавлять к этому гнев нормандской принцессы — чистое самоубийство. И вообще — я князь, и графства мне маловато будет.

— Ах, да, твои невесты… — Вивиан кивнула, и в ее глазах мелькнуло что-то… понимающее? Легкая тень? Но тут же скрылась за новой улыбкой. — Ну что ж, значит, графство или княжество и золото. Изабелла будет в восторге от экзотичного русского соседа. Она обожает все необычное.

Мы шли, и Пустошь будто смирилась с нами. Твари попадались все реже и слабее. Искаженный олень с шипами вместо рогов, который попытался было напасть, получил от Вивиан Клинок Тартара в грудь и рухнул, не успев даже испугаться. Стая воронов-мутантов с горящими глазами, каркающая на ветках, разлетелась при моем резком свисте, усиленном крохой магии — звук резал их воспаленный разум.

Бой превратился в рутину. Почти в игру. Мы прикрывали друг другу спины по привычке, но уже без смертельного напряжения. Движения были отточены, экономны. Мы стали единым механизмом, идеально подогнанным за долгие дни ада. И это… было приятно. Не нужно слов. Достаточно взгляда, жеста, интонации.

— Смотри-ка, — Вивиан указала на странное растение — огромный, серый цветок, медленно поворачивающийся за нами, как подсолнух за солнцем. Из его центра сочилась липкая, пахучая слизь. — Красота, да? Почти как орхидея. Только смертельно ядовитая и, вероятно, разумная. Хочешь сорвать для твоей Таньки? Экзотический букет!

— Подумаю, — парировал я, поджигая цветок с безопасного расстояния точным Солнечным Ударом. Он зашипел, свернулся и почернел. — Может, лучше привезу ей нормандских конфет? Эти «Biscuits» твои… если пережить их вид, они даже съедобные.

— О, критик! — она засмеялась, толкнув меня легонько плечом. — Подожди, попробуешь наше шоколадное фондю в Руане. Это… божественно. После пайков Пустоши — как нектар богов.

Разговор о еде, о простых, земных вещах, был глотком свежего воздуха. Мы шутили. Подкалывали друг друга. Делились планами на «после». Ее — увидеть Изабеллу, упасть в мягкую кровать, съесть гору шоколада. Мои — доложить отцу и Императору, выдержать их гнев, а потом… Потом крепко обнять всех, надеясь, что поймут и будут бить не очень сильно. А вот насчет своих духов я так уверен не был. Мавка, может, и простит, а вот Навка… Даже думать об этом страшно.

Между нами витало что-то новое. Не страсть. Не влюбленность. Тепло. Глубокое уважение. Безграничная благодарность за спасенную спину в десятках битв. И легкий, почти неуловимый флирт — как игра, как способ не сойти с ума, как признание: «Ты мне нравишься. Ты сильный. Ты выжил со мной. И это круто».

— Чувствуешь? — Вивиан остановилась, задирая голову. Ее нос задорно вздернулся, ловя потоки воздуха.