Битва за надежду (СИ) - Хай Алекс

— Можете. Только не переутомляйте пациента. Палата два-два-шесть.

— Благодарю.

Я направился в сторону палаты. У входа стоял парень в форме «Четверки», с погонами младшего лейтенанта и каменной физиономией. Я показал ему корочки Спецкорпуса, и после долгого взгляда в глаза он нехотя кивнул, приоткрыв дверь.

В палате было светло и свежо. У изголовья, на краешке стула, сидела Аграфена. Увидев меня, она хотела было встать, но я поднял руку:

— Не надо, Аграфена. Сиди.

— Алексей Иоаннович… — прошептала она.

— Рад тебя видеть. И вас, Евгений Александрович.

Черкасов слабо улыбнулся. Его лицо было бледным, а щеки впали. Он выглядел так, будто побывал в аду и выбрался обратно — ну, почти выбрался.

— Ваша светлость, — прохрипел он. — Живы… и вроде целы. Это радует. Хоть кто-то из нас.

Я подошел, сел в кресло с другой стороны от кровати и поставил на стол пакет.

— Стащил кое-что с кухни, а то знаю я местную кормежку. — Я принялся выкладывать контейнеры. — Домашние щи, котлеты с пюре, пара пирожков…

Аграфена тихо усмехнулась:

— Я тоже его кормлю, Алексей Иоаннович. Но медсестры ругаются. Мол, нарушаем режим.

— Режим — это хорошо, — проворчал Черкасов. — Но если еще раз увижу эту серую баланду, начну требовать эвтаназию. Знаете, о чём я мечтаю, Алексей Иоаннович? О чашке нормального, адски черного, кофе. Без сахара и новомодных сиропов.

Я не ответил. Просто открыл термос и налил в крышку-стакан горячий, крепкий, ароматный кофе. Подал ему.

— Кажется, у меня сегодня и правда праздник, — выдохнул Черкасов. — Спасатель вы мой.

— Наслаждайтесь, Евгений Александрович. Только сильно не налегайте.

Я уселся поудобнее, смотрел на него, наблюдая, как он делал первый осторожный глоток.

— А теперь расскажите, что именно произошло в лаборатории. Я чувствую ответственность за то, что передал вам информацию о ее местонахождении.

Черкасов нахмурился. Глотнул еще.

— Мы все сделали правильно, учитывая ваши предостережения. Сапёры, защитники, магические контуры. Но… Взрыв произошёл раньше. Мы даже не успели начать процесс вскрытия. И это была не просто ловушка — это была активная аномалия. Сработавшая сразу после детонации. Не знаю, насколько это возможно, но… Слава богу, Спецкорпус быстро подсуетился — аномалию нейтрализовали. Но выброс случился, и люди погибли. А я… — он пожал плечами и тихо цокнул языком. — Вот результат. Полуживой. С магией теперь… туговато. Каналы почти выжжены. Кажется, я все-таки добегался.

Я не стал говорить вслух, что и сам чувствовал, как туго приходилось Черкасову. Сидя рядом с ним. Я успел провести быструю диагностику. Эфир почти не циркулировал. Я тихо передал ему немного своего резерва — мягко, едва ощутимо. Он всё понял. Усмехнулся.

— Спасибо. Но не расточайте энергию почем зря. Говорят, и вам крепко досталось от Толстого.

— Это вы еще его не видели, — улыбнулся я.

Он откинулся на подушки, вздохнул и взял Аграфену за руку. Та не сопротивлялась.

— Пора мне, Алексей Иоаннович. В смысле — на покой. Хватит. Гонялся за тенями полжизни. Пора уже и о семье подумать. Пока валялся здесь без дела, полистал каталоги и присмотрел пару симпатичных особнячков на окраине города. Зелень, озера, воздух свежий… Больше никаких подъемов среди ночи.

Я не сдержался.

— Значит, матушка моя была права. Енот-потаскун всё-таки остепенился.

Черкасов молча сжал ладонь Аграфены. А та, хоть и улыбалась, казалась печальной. Глядя в окно, она прошептала:

— А кто же теперь будет служить вашей семье, Алексей Иоаннович? Если я уйду…

Я встал, положил руку ей на плечо.

— Никто тебя не заменит, Фень. Но у меня есть пара мыслей на этот счет…

Георгиевский зал Зимнего дворца, зал белоснежных колонн и золочёных балконов, был полон. Под расписным потолком собирались сливки имперского общества: вельможи, офицеры, представители древних родов и новых династий, герои сражений и хранители традиций.

Я стоял в мундире флигель-адъютанта — чёрный китель с серебряным шитьём, белый кант на борту и алый подбой на эполете. Под правой рукой — эфес штатного оружия, на груди — лента и крест ордена. Впервые за долгое время я чувствовал себя не только бойцом, но и представителем той самой Империи, которую защищал с оружием в руках.

Отсюда, с позиции у дверей, из которых должен был выйти государь, я видел всё.

Отец и брат — в парадных костюмах, ордена блестели на тёмно-синих лентах. Мать — в строгом, но элегантном придворном платье статс-дамы, рядом с ней княгиня Лионелла Юсупова в таком же наряде. Ида — в изумрудно-зелёном платье, явно подобранном в тон перстню на её руке. Рядом с ней — Феликс в парадной форме Спецкорпуса.

Львовы, Безбородко, Уваровы, Аши, Горчаковы… Цициановы со всеми их многочисленными девицами. Катарина Романова — в мундире, прямая, как лезвие. Шереметева и Боде, восстановленный на службе. Здесь же были и старые герои, и новые имена, родившиеся в огне этой зимы.

Ближе к трону — вдова великого князя Фёдора Николаевича, в черном, с платком в руках. Рядом с ней — великая княжна Марина и младший сын Александр. Все трое в трауре, с тем скорбным достоинством, которого невозможно выучить — оно рождается только из настоящей боли.

Обер-камергер Шрюмер выступил вперед и громко провозгласил:

— Его императорское величество Николай Петрович с супругой, её императорским величеством Надеждой Фёдоровной!

Двери распахнулись. Зал замер.

Государь и императрица вошли, облачённые в чёрное. Николай Петрович — в траурной форме, серебряный эфес меча при поясе, на груди — лишь один орден. Надежда Фёдоровна — тоже в черном, с лёгкой вуалью на лице. Они шли медленно, но уверенно, кивая каждому на своем пути.

— Её императорское высочество великая княжна София Петровна и принц Кристиан Шведский!

София — в чёрном бархатном платье, Кристиан — все еще в парадной форме шведского флота, но с черной повязкой на руке. Он держался прямо, но было видно: волновался.

— Его императорское высочество великий князь Андрей Фёдорович и принцесса Астрид Шведская!

Андрей был собран. Чуть худее, чем прежде, но не сломленный. Астрид — в строгом, элегантном платье с чёрной отделкой. Они шли молча, под пристальными взглядами зала. За ними — члены изрядно поредевшего Совета регентов, с потускневшими лицами. Эта зима состарила их всех.

Все кланялись государю и императрице, пока те шли к трону. Когда чета уселась, остальные заняли места на ступенях трона в соответствии с их положением.

Государь поднялся. В зале воцарилась тишина.

— Друзья мои. Благородные подданные Российской империи!

Голос его звучал безупречно: не слишком громко, но так, что слышно было каждому.

— Месяц назад мы с вами пережили одно из самых страшных испытаний в истории новой империи. Заговор, организованный не только руками предателей среди нас, но и при прямом участии иностранных держав, был направлен на разрушение фундамента, на котором держится наш дом. Покушение на меня, на моих родных, на весь порядок, которому мы служим — это не просто преступление. Это была война.

Он сделал паузу.

— Но, как это уже бывало в нашей истории, нас не сломили. И не сломят. Потому что у нас есть вы. Люди чести. Люди долга. Те, кто не испугался. Кто встал на защиту своих близких, своей столицы, своей страны.

Я почувствовал, как взгляды многих упали на меня. Я стоял неподвижно. Никак не получалось привыкнуть к тому, что на меня постоянно пялились.

— Сегодня мы все еще скорбим, — продолжил государь. — По великому князю Фёдору Николаевичу, по павшим в борьбе с заговорщиками. Но мы скорбим с достоинством. Потому что они погибли не зря. Их смерть не только не остановила нас, но и стала последним уроком. Мы больше не допустим, чтобы чужая воля диктовала наш выбор.

Он повернулся к Андрею, к Софии, затем — к Астрид и Кристиану.

— Мы сами будем решать, кого любим. С кем вступаем в союз. И что оставим в наследие нашим детям. Сегодня я благодарю тех, кто это понимал и сражался рядом с нами. Я говорю спасибо тем, кто не предал. Нас, родину, себя самих.