Хозяин теней. 5 (СИ) - Демина Карина

Надо будет в бордель завернуть.

В том смысле, что с голыми бабами перемещаться, не привлекая особого внимания, не выйдет. А в борделе какую-никакую одежонку я найду.

— Погодите, — её рука касается моей. — Вам нужно передохнуть.

Призрак ухнул и, нырнув куда-то в тень, вытащил толстую тварь, похожую на жирную белесую личинку. Её и сунул в руки, явно намекая, что лучше нет для восстановления сил.

— Сердце, — от личинки я отказываюсь, как-то уже не настолько помираю, и Призрак, обиженно пискнув, проглатывает её сам. А вот сила от них обоих льётся щедро.

Спасибо.

— Он пытался остановить сердце, но не получилось.

Тьма спасла? Или силёнок у Роберта Даниловича не хватило?

— Только ритм сбил, но он восстановится. Я помогу, — её сила полупрозрачная, как и сама княжна.

— Им нужнее, — я убираю руку.

Одоецкая качает головой.

— Нет. Мне кажется, я вас знаю, но здесь темно… главное, что мне хочется вам верить. Хоть кому-нибудь. Сами мы точно не выберемся. И если вы погибнете, то погибнем и мы.

Логичненько.

— Хватит. Я уже нормально.

И Одоецкая убрала руку.

Я же потёр грудь, мысленно отвесив себе подзатыльник за расслабленность, и сказал:

— Мне сейчас нужно отойти. Не хочу упускать эту погань.

— Но вы вернетесь?

— Куда я денусь? Тут… в общем, я оставлю тень. Он свой, — я выдёргиваю Призрака на долю мгновенья. И тот выгибается, красуясь. — Он будет охранять вас от тварей.

— Прорыв? — Татьяна всё-таки бледнеет. Хотя, может, не от новости, а от слабости.

— Нет. Просто… здесь нехорошие дела творились. Вот и завелось… всякого. Девушки…

Та, которая пришла со мной, забилась в угол.

— Эта… и в соседней ещё две.

— Я присмотрю, — Татьяна кивает. — Только… возвращайтесь. Пожалуйста. И не подпускайте его близко. Поверьте, целители тоже могут быть опасны.

— Верю, — буркнул я и грудь потёр.

Уже верю.

Глава 26

Глава 26

Главное отличие жертвоприношения от обыкновенного убийства состоит в том, что во втором случае человек лишается жизни земной, тогда как душа его бессмертная обретает свободу. Тогда как в случае принесения жертвы жертвою становится не физическое вместилище, а именно душа с её бессмертием и божественной искрой. Именно сей факт и не позволяет нам согласится с теми, кто упорно твердит об оправданности жертвоприношений в неких теоретических особых случаях. Мы решительнейшим образом заявляем, что не может быть никаких особых обстоятельств и иных оправданий, которые могли бы…

«Церковный вестник». Рассуждения об особой преступности некоторых деяний, каковые должны искореняться твёрдою рукой и без сомнений.

Тьма играла.

Я видел, как она гнала человека, появляясь то слева, то справа. Здесь, верно, граница миров совсем уж истончилась, и пространство, пронизанное сквозняками кромешного мира, обрело новые свойства. Это пространство позволяло Тьме воплощаться по собственному желанию.

Вот она растекается лужей темноты, перегораживая один путь.

И Роберт Данилович с тонким визгом отскакивает, чтобы угодить каблуком в расщелину. И подвернув ногу, хнычет, но бежит.

Упрямо.

Переходит на шаг. И оглядывается, убеждаясь, что оторвался, а потом поворачивается и видит уродливого пса с горящими глазами. Не знаю, чувствовал ли он запах. Но вид заставлял отшатнуться и продолжить бег уже в другую сторону.

— Гони его на арену, — велел я, тряхнув головой. — И не заиграйся. Времени не так много.

Вряд ли люди Короля полезут в подвалы. Хотя Вяземка — место особое. Здесь своя полиция, и свои синодники найтись могут. Так что надо бы поспешать.

На арене песок.

От песка пахнет лилиями, и даже цвет у него стал белым, таким вот лилейно-чистым. А в воздухе над ареной повисло дрожащее марево.

Твари…

Твари никуда не делись.

Напротив, они, не смея приближаться к чужой добыче, каковой полагали человека, всё же продолжали надеяться урвать хоть что-то. И теперь заполоняли лавки. Они теснились на них, наваливаясь друг на друга, сплетаясь хвостами и щупальцами, цепляясь чешуёй.

И те, кому не хватило места, оттеснённые к стенам, поднимались на эти стены, до самого до потолка.

Зрители.

И я. Силы хватало. Она пропитала это место, только бери. И я взял, чтобы вернуть, чтобы снова слегка сместить границу. Мне почему-то захотелось, чтобы Роберт Данилович тоже их увидел. А то ведь нехорошо. Артист без зрителей жить не может.

— Ты… — он понял. Обернулся. Руку выкинул, вот только теперь Тьма успела. Передо мной мелькнули чёрные крылья, принимая целительскую силу.

— Я, — я развёл руками. — Как видите. Мы с вами вдвоём остались. Поговорим?

— И ты меня отпустишь?

— Да.

— Врёшь!

Вру, конечно. Но всё равно обидно. И потому гляжу на Роберта Даниловича с укоризной. Мол, как можно так плохо о людях думать.

— Мне не выгодна ваша смерть, — взгляды на него тоже плохо действуют. — Наоборот. Вы ценны как свидетель. Я вас выведу. Доставлю в Охранку. Там вы расскажете и о том, что за дрянь принимаете. И о том, что вас с Королём связывало. И об Алхимике.

— Ты… знаешь? — а вот теперь он не играет. Он поражён в самое сердце. Хотя казалось бы… — Ты… с ним?

— Нет. Скорее наоборот. Я против него.

— Почему?

— Как тебе объяснить-то…

Тьма скользит по краю арены. А ничего так новый её образ. На ската похожа. Огромного, метра два в поперечнике, угольно-чёрного ската. Широкие плавники-крылья опираются на воздух, вьётся позади чешуйчатый хвост, украшенный длинными шипами.

— Понимаешь. Он над людьми издевается. Пытает там. Мучает. Убивает. И если последнее я ещё как-то могу понять, то вот остальное — нехорошо.

— Что? — Роберт Данилович морщится. — Нехорошо⁈

— Плохо. Незаконно. Чтоб… как бы это подоходчивей. Ну вот не люблю психов-садистов и всё тут!

— Он не псих! Он… он великий человек! Гений! А к гениям неприменимы законы человеческие.

— Это он потом нелюдям и расскажет, — я легко соглашаюсь. — У них там тоже свой взгляд на законы. Глядишь, и столкуются.

— Издеваешься? — Роберт Данилович выдыхает. — Ты… ты мог бы войти в число избранных!

Спасибо. Уже. И перевыборы, к сожалению, не грозят. Но вслух ничего не говорю. И молчание вдохновляет. Или, может, плавник Тьмы, что словно невзначай касается плеча, заставив Роберта Даниловича отпрыгнуть. Или пасть её, этаким раструбом. Тьма взмахивает крыльями, поднимаясь над ареной, и хватает повисшую в воздухе тварь, практически всасывает её в себя.

Роберт заставляет отвернуться от неё. А он силён, однако. Не физически.

— Ты молод, но уже силён, — он заговаривает и говорит быстро. — А он поможет тебе стать ещё сильнее! Подумай!

— Убивая?

— Это… это необходимость. Временная мера. И в конце концов, смерть малого числа откроет дорогу многим! Они отдадут свои силу и жизнь за правое дело!

— Хрень, — обрываю. — Пока они отдавали силу и жизнь за… за что? Вон…

Я указываю на пятно.

— Здесь кого-то сожгли. Полагаю, живьём. А ещё кому-то, как я слышал, оторвали голову. И полагаю, это не случайность. Здесь развлекались, убивая. И ты мне втираешь что-то там про высокие идеи?

Я делаю шаг.

И Тьма ложится у ног. Она окутывает меня, не желая, чтобы я прикасался к человеку. Она этому человеку не доверяетт. Роберт Данилович пятится. Взгляд его мечется по арене. Но твари никуда не делись. Они ждут. Они… действительно ждут? Я ощущаю их предвкушение. И нетерпение. И вот это чувство близости праздника.

И знания, что он будет.

Что бы ни происходило здесь, они это видели.

И запомнили.

Даже у меня по спине мурашки побежали.

— Хочешь жить? Рассказывай. Как ты познакомился с Алхимиком? Кто он?

— Не знаю. Я… я никогда его не видел! Никогда с ним не говорил! Я… я уверен, что он из тех, кто… высоко! — это Роберт Данилович произносит шёпотом. — Он… ему многое известно.