Император Пограничья 7 (СИ) - Астахов Евгений Евгеньевич

Но заклинания Платонова… В них была какая-то первобытная мощь, грубая сила, помноженная на идеальную эффективность. Он не тратил ни капли энергии впустую, каждое движение было выверено до миллиметра. Словно опытный полководец, привыкший командовать армиями, а не её сверстник.

Всем вокруг это казалось естественным и привычным. То что Прохор видит всю картину боя целиком. Что успевает и отдавать распоряжения, и лично оказываться на самых важных и опасных участках. Что его люди подчиняются лидеру беспрекословно, действуя словно продолжение его воли.

Она, выросшая в семье аристократа, полководца и мага. С юношеских лет выбравшая воинскую стезю, а затем судьбу наёмника. Привыкшая командовать и брать на себя ответственность за других людей. Только она могла в полной мере оценить, какой высочайший уровень лидерства демонстрировал этот молодой провинциальный воевода.

Она покосилась на его руки, спокойно лежащие на коленях. Мозолистые, с множеством мелких шрамов — руки воина. Вспомнилось, как во время состязания он разоружил и одолел её. Не магией — чистым фехтованием. Движения были настолько быстрыми, что она едва успевала следить за клинком.

В той дуэли боярин читал её движения, словно открытую книгу. В памяти всплыло, как в решающий момент он перебросил саблю в левую руку — движение настолько естественное, будто воевода всю жизнь фехтовал обеими руками. Как его правая рука перехватила её запястье — не грубо, но с железной неотвратимостью. И этот взгляд — спокойный, внимательный, без тени злорадства или превосходства. Просто признание её мастерства и демонстрация своего.

Странное чувство зародилось где-то в груди. Не страх, нет. Скорее… признание? Уважение? Что-то более глубокое и тревожное.

Ярослава встречала множество сильных мужчин. Магистры в Академии, опытные воины в отцовской дружине, аристократы-дуэлянты на светских приёмах. Но все они были старше, опытнее, занимали устоявшееся положение в обществе. С ними легко было держать дистанцию, видеть в них наставников или потенциальных союзников, не более.

Прохор был другим. Ровесник, выходец из Пограничья, без невообразимых титулов и регалий. И при этом — прирождённый лидер, перед которым склоняли головы закалённые бойцы. Человек, превративший захудалую деревню в неприступный острог. Маг, чьи заклинания заставляли её, потомственную аристократку с безупречным образованием, чувствовать себя… недоучкой?

«Нет», — резко одёрнула себя княжна. — «Не недоучкой. Просто он другой».

Воспоминание всплыло неожиданно — ей было девятнадцать, третий год службы в тверском отделении Стрельцов. Молодой лейтенант из местного гарнизона начал за ней ухаживать. Обходительный, из хорошей семьи, с перспективами продвижения по службе.

Ярослава тогда почти поддалась. После трёх лет одиночества, после потери всего, что было дорого, внимание порядочного человека казалось спасением. Она даже начала представлять другую жизнь — может быть, простую, но спокойную. Без крови, без постоянной борьбы за выживание.

Но однажды за выпивкой лейтенант проговорился. Рассказал, как его отец служил при дворе в Ярославле и был среди тех, кто поддержал Шереметьева. Как получил за это богатые земли из конфискованного имущества бывших князей. Он не знал, кто она на самом деле, но его слова о том, что «старый князь сам виноват — надо было уметь договариваться с нужными людьми», прозвучали как удар под дых.

Ярослава без объяснений оборвала с ним все отношения той же ночью. Не стала мстить — парень был не виноват в грехах отца. Но с тех пор дала себе слово: никаких привязанностей, пока Шереметьев жив. Пока кровь её семьи не отомщена. Любовь — это слабость, которую она не может себе позволить.

Однако сейчас, сидя рядом с Прохором в тесной кабине внедорожника, она ловила себя на странных мыслях. Что было бы, если бы она встретила его в другое время, в другом месте? Если бы не висел над ней долг крови, не жгла душу жажда мести?

«Он бы не взглянул на тебя дважды, — цинично подсказал внутренний голос. — Да, ты создала Северных Волков, но разве это сравнится с тем, что сделал он? Превратил деревню в крепость, объединил округу, противостоит могущественным врагам. А ты? Наёмница с громким титулом. Твои люди следуют за тобой из-за денег и репутации отряда, а его — готовы умереть по одному слову. Ты в командира играешь, а он им и является».

Это было неправдой, и где-то в глубине души княжна это понимала. Её Волки шли за ней в огонь и воду не из-за денег. Она знала каждого по имени, помнила их жён и детей, лично навещала раненых и семьи погибших. Половину заработанного тратила на лучшее снаряжение и лекарей для своих людей, следила, чтобы вдовы и сироты получали достойное содержание. Ни разу за пять лет не послала бойцов туда, куда не пошла бы сама.

Это создало нечто большее, чем просто наёмный отряд — это создало семью, готовую убивать и умереть друг за друга.

И всё же рядом с Прохором все её достижения казались… незначительными. Словно она всю жизнь гордилась умением разжигать костёр, а потом встретила человека, повелевающего огненными бурями.

Да и в глазах Платонова она видела уважение, когда сражалась плечом к плечу с его людьми. Слышала одобрение в голосе, когда озвучивала свои идеи по усилению фортификаций. Чувствовала… что-то ещё, неуловимое, когда их взгляды встретились там, в самом первом сражении.

Машина резко затормозила, вырывая из размышлений. Впереди показались огни Угрюма.

— Приехали, — коротко бросил Прохор, первым выпрыгивая из кабины.

Ярослава смотрела, как он отдаёт распоряжения, организует разгрузку раненых, контролирует доставку собранного Лунного покрова. Каждое движение выверено, каждое слово — на своём месте. Командир и лидер в своей стихии.

Отец был похож — та же спокойная уверенность, та же способность одним словом вселить веру в победу. Но даже отец не обладал этой… силой. Прохор не играл в князя — он им был, даже без титула и земель.

«Я могла бы ему подчиниться», — мелькнула предательская мысль, и княжна почувствовала, как пылают щёки. — «В бою и… не только».

Сердце пропустило удар, а по спине пробежала дрожь. Засекина стиснула кулаки, чувствуя, как ногти впиваются в ладони. Боль отрезвляла, возвращала контроль.

Она резко мотнула головой, отгоняя наваждение. Нельзя. Глупо. Опасно. У неё есть цель, и эта цель — не романтические грёзы.

И всё же…

Ярослава вспомнила о долге. Танец, который она проиграла в споре. Тогда, в пылу соревнования, это казалось досадной мелочью. Сейчас же мысль о том, что придётся танцевать с Прохором, кружиться в его руках под музыку…

Княжна поймала себя на том, что улыбается.

«Один танец, — пообещала она себе. — Всего один, а потом — обратно к делам».

Но даже произнося эти слова в мыслях, Ярослава знала, что обманывает себя. Потому что впервые за долгие годы потребность в отмщении не занимала все её мысли. Впервые появилось что-то, ради чего хотелось жить, а не только выживать. И это пугало её больше любого врага.

А перспектива танца с молодым воеводой не казалась такой уж неприятной обязанностью.

Скорее наоборот.

Вокруг царила суета — возвращение колонны, разгрузка раненых, громкие голоса бойцов, рассказывающих о бое. Но в моей голове звенела тишина. Я стоял во дворе острога перед двумя накрытыми плащами телами и не слышал ничего, кроме этого проклятого звона. Михаил Сурков и Пётр Ивашин — оба из числа первых дружинников, пришедших ко мне ещё в начале весны. Они прошли Мещёрское капище, выжили во время нападения польских наёмников, и вот теперь их земной путь окончился на поляне рядом с Копнино…

— Кто-то должен сказать их семьям, — тихо произнёс стоящий рядом Борис.

— Я сообщу, — ответил я, не отрывая взгляда от погибших. — Это моё бремя.

Первым я навестил дом Сурковых. Небольшая изба на окраине Угрюма, аккуратный огород, дымок из трубы. Анна открыла дверь, и по моему лицу всё поняла. Её руки дрогнули, схватились за косяк.