Право крови - Кнаак Ричард Аллен

В сторону смерти.

Нет, он не то чтобы возражал. По крайней мере, с недавних пор. Правду сказать, теперь Мендельну стало даже уютнее, заметно уютнее, чем поначалу – настолько уютнее, что он вполне мог проводить большую часть времени вдали от людей. Одиночество, тени – все это словно манило к себе. А еще младшего брата Ульдиссиана кто-то оберегал, теперь Мендельн в этом не сомневался. Оставалось лишь выяснить, кто он таков. Этот вопрос распалял любопытство по целому ряду причин. Да, разузнать, кто ему покровительствует, было бы интересно, однако не менее любопытным оказалось и то, что возможный ответ нисколько Мендельна не страшил.

Хотя, если по справедливости, должен был.

Постепенному постижению происходящего сопутствовали некоторые перемены. Всегда одевавшийся малость скромнее, чем Ульдиссиан, Мендельн вдруг обнаружил, что в одежде отдает предпочтение цветам ночного покоя. Еще он отметил, что люди начали относиться к нему с куда бо́льшим почтением, однако и с некоторой неуверенностью. Похоже, постепенные перемены в нем видели все, но окружающие понимали их суть еще хуже него самого и, скорее всего, полагали, будто все это как-то связано с даром брата. Полагая так, они, опечаленные смертью главы городка, пришли к нему за утешением, и Мендельн чистосердечно изложил им то, во что верил сам. К немалому его облегчению, услышанным многие прониклись всерьез, пусть даже не вполне понимая, что он на самом деле хотел сказать.

Привязанность к теням, к сумраку крепла в нем день ото дня. Засыпать Мендельн начал все позже и позже, и во время одного из полночных бдений впервые услышал эти негромкие голоса. Послушав их шепот две ночи, он, наконец, набрался храбрости последовать на их зов.

Само собой, голоса привели его прямиком к кладбищу.

На сей раз Мендельн шагнул за ворота без колебаний, хотя ночь выдалась темной – ни луны на небе, ни даже звезд. Страха он не испытывал вовсе: ведь теперь перед ним простирались не загадочные бескрайние ряды могил из того самого видения, а всего-навсего последнее пристанище родных и близких ныне живущих горожан. Иными словами, то было царство покоя, тихих размышлений и вековечных грез.

Однако в самой его середине имелось нечто еще, нечто куда более древнее. Оно-то и пробуждало к жизни шепчущие голоса, оно-то и манило Мендельна к себе.

В последнее время Мендельн заметил, что стал куда лучше видеть в ночной темноте. Правду сказать, сейчас он видел немногим хуже, чем днем. Пожалуй, в этом с ним не мог бы сравниться даже Ахилий.

Стоило подойти к месту, казавшемуся первопричиной происходящих с ним перемен, шепот в ушах зазвучал отчетливее. Большинство голосов доносились от близлежащих могил, и каждый из них говорил о собственной жизни, как будто она продолжается вплоть до этой самой минуты.

«Надо бобы приготовить, а после хлебы в печь поставить. Рубахи ребятишкам надобно залатать…»

«Прекрасного жеребенка родила эта кобыла, да, в самом деле, прекрасного, а значит, как подрастет, можно и мастеру Линию его продать…»

«Папочка говорит: не ходи играть у реки, но она так журчит, и рыбки под водой пляшут! Я только схожу самую чуточку посмотреть, осторожно-преосторожно…»

Шепоты не смолкали. Сощурившись, Мендельн, кажется, даже мог различить над могилами смутные силуэты – очевидно, тени обладателей шепчущих голосов.

Но, сколь бы все это ни завораживало, пришел он сюда вовсе не ради них. Главная цель, надо думать, ожидала его в самом сердце кладбища. Но, оглядевшись, Ульдиссианов брат поначалу не увидел там ничего, кроме старого, заросшего сорными травами камня с поблекшими строками.

Склонившись к камню поближе, Мендельн исполнился разочарования. Надписи оказались старинными, но вполне обыкновенными, вполне разборчивыми, а вовсе не теми загадочными древними письменами, какие он надеялся отыскать. Скользнув по ним взглядом, Мендельн совсем было собрался отправиться восвояси, однако вдруг вспомнил об этом месте еще кое-что.

Именно здесь в его видении возвышалось огромное крылатое изваяние.

Призадумавшись, Мендельн снова склонился к надгробному камню, робко коснулся его там, где было выбито имя, и…

Невероятная сила почти на пару ярдов отринула его от могилы.

Мендельн упал и порядком ушибся спиной о соседнее надгробие. В глазах помутилось… и над тем, первым камнем, откуда ни возьмись, возникла огромная полупрозрачная фигура. На человека она не походила даже отдаленно, но и ничего демонического в ее естестве не чувствовалось. Зримый облик ее состоял из сумрака пополам со звездным светом – звездным светом, исходившим откуда угодно, но не с небес. Призрачный лик, с виду подобный длинной змеиной морде, повернулся в сторону Мендельна.

– Ты должен остаться с ним, – нараспев протянуло странное существо. – Брат раскрывает тайну сестры, а за это она готова карать смертью…

Тут в глазах Мендельна, наконец, прояснилось… и полупрозрачная фигура рассеялась. Все вокруг вновь стало точно таким же, как до прикосновения к камню.

Однако Мендельн откуда-то знал: это… это эфемерное создание… было вызвано отнюдь не из камня. Суть заключалась в том, что крылось под камнем, в могиле, надгробие лишь служило неким средством контакта.

«Но что все это могло означать? – думал Мендельн, мысленно повторяя услышанное. – Ты должен остаться с ним… Брат раскрывает тайну сестры, а за это она готова карать смертью…»

– Какой брат? Какая сестра?

Казалось, смысла во всем этом нет ни на грош. Более-менее ясно было одно: призрачное создание пыталось предупредить его о том, что некие раздоры между помянутыми братом с сестрой могут кончиться смертоубийством. Странно, однако на сей раз слово «смерть» взволновало его куда сильней, чем в любой из минувших дней. Казалось, оно предвещает некие новые, еще более ужасающие события.

«Ты должен остаться с ним…»

Мендельн одним прыжком вскочил на ноги. Вот же он, ключ к разгадке! Предостережение могло касаться его и только его: о ком еще Мендельн подумает в первую очередь, как не о собственном брате?

– Ульдиссиан!

В тревоге забыв о почтении к мертвым, он опрометью бросился к воротам. О чем бы ни шла речь в предостережении, случится это очень и очень скоро.

Если уже не случилось…

Во мраке ночи Собор в буквальном смысле этого слова сиял огнем маяка, зовущим к себе всех и каждого. Радушно встретить припозднившегося паломника или заблудшую душу здесь были готовы в любой час дня и ночи. Так повелел сам Пророк, объявив, что душеспасение не должно прекращаться всего лишь из-за того, что день подошел к концу.

Пророк нередко появлялся на людях в столь позднее время, ибо Инарию не требовалось сна. Однако в последнее время ангелом (правда, сам он не признался бы в сем ни за что) овладело нешуточное беспокойство, и потому, за невозможностью предстать перед взорами смертных во всем своем великолепии да воспарить в небеса, он расхаживал вдоль и поперек, из угла в угол величественного сооружения, порой появляясь там, где приверженцы его вовсе не ждали.

Той ночью светозарный юноша поднялся на вершину высочайшей из башен. Отсюда вид открывался вдаль на многие мили. Плохая замена полетам по небу… однако все лучше, чем никакой.

Нет, страха Инарий не испытывал, однако должен был блюсти осторожность. Игры, которые он вел с Люционом, требовали от обеих сторон немалого такта: ведь, учинив великую смуту, недолго привлечь к Санктуарию внимание собратьев. Инарий чувствовал, что управиться с демоном ему вполне по силам, пусть даже Люцион сумеет призвать на подмогу всю мощь Преисподней. В конце концов, сей мир сотворен им, Инарием, и собственного творения у него не отнять никому… ни этому демону, ни ей, ни какому-то простому крестьянину, жизнь коего в сравнении с его собственной – все равно что мгновение ока.

И вскоре они все, все трое, в том убедятся.

Глава восемнадцатая

Едва Ульдиссиан в очередной раз набрался храбрости сказать Лилии, что ей придется остаться здесь, желает она того или нет, из коридора послышался крик. Дважды за этот вечер он уже потерпел неудачу, и тот факт, что обе попытки завершились любовной игрой, ничуть не ослабил гложущего сердце чувства вины. И вот теперь, стоило ему, наконец, отдышаться, восстановить силы и твердо решить на сей раз не оплошать, по всему дому мастера Итона эхом разнесся голос брата.