Скрипнула дверь, и на пороге показалась хозяйка. Цветава почувствовала, как сердце подло кольнула зависть. Хороша хозяйка: высокая, ладная, румяная, с густыми волосами, собранными, как полагается замужней, в две косы, алыми губами и малахитовыми глазами. Немногим она старше самой Цветавы, но та перед ней будто коза кривоногая супротив породистой лошади. Понятно, почему к ней женихи сватаются, не смущаясь даже вдовством. Интересно, а этот самый десятник тоже к ней…
— Поздорову тебе, девица, — глубоким голосом поприветствовала её хозяйка. — С чем пожаловала?
— Здравствуй, хозяюшка, — опомнилась Цветава. — Это ли дом Сияны, вдовы Искрена?
— Верно всё. Мой это дом, а я — Сияна, только не припомню тебя.
— Я Цветава из Вежи. Ищу десятника Ждана, весточку ему принесла от товарища его, Вячко.
Собольи брови удивлённо взлетели вверх, видно, имя это было в доме знакомым, и она торопливо проговорила:
— Так, что ж ты на пороге стоишь? Проходи скорее!
Цветава шагнула было к крыльцу, но под ноги опять бросилась кудлатая дворняга, зашлась хриплым лаем, не пуская чужого к хозяйскому добру.
— Жужка!Вот уж привязалась! — всплеснула руками Сияна. — Сейчас я тебе палкой…
Дворняга, заслышав гневный окрик, отскочила в сторону, замолчала, но, кажется, косилась на хозяйку с осуждением: «Я тебя от врагов берегу, а ты…»
— Ждан эту псину приволок, — пояснила Сияна. — Ох и брехливая попалась, ещё и убегает постоянно невесть куда. Где он только такую дурную раздобыл?
— Хорошая собачка, — улыбнулась Цветава. — Верная.
— Вот и он так твердит, — отмахнулась хозяйка. — Ты проходи в горницу. Голодная ведь. Вижу, что голодная.
Живот действительно давно подводило от голода, в последний раз она ела вчера в порубе, а когда выпускали, никто не потрудился снабдить её хотя бы грошиком на калач. Так что, как только она почувствовала запах наваристых щей, витавший в горнице, рот сразу наполнился слюной, так что она даже не смогла толком ответить, лишь промычала что-то невразумительное.
— Да и, если честно, тебе бы помыться с дороги, — поморщившись, произнесла хозяйка. — Видно, долго вы по горам ходили.
— Долго, — подтвердила Цветава. — Да потом ещё за верную службу нас здесь в поруб бросили.
— Это как же? — охнула Сияна. — Где же это видано, чтобы дозорных в порубе морить?
— Не объясняли ничего. Меня одну и выпустили, а остальные так и сидят в застенке.
— Тогда давай так, — решительно велела вдова. — Сейчас пойдём в баню, а то после щей тебя от жара в бараний рог скрутит. Поешь и здесь заночуешь...
— Меня сотник Военег обещал устроить…
— Вот ещё! Знаю я их порядки! Каждый норовит за ягодицу [1]ухватить, потом синяков не сосчитать. Уж я-то знаю, сколько морд начистила этим…
Она замолчала, видно, спохватившись, и спросила:
— Значит, это сотник тебе указал мой дом?
— Не совсем, — покачала головой Цветава. — Есть там такой десятник, Горыней звать...
— Вот уж дубина стоеросовая, — поморщившись, перебила Сияна.
— Говорил, что сватался к тебе.
— Ручищи свои он тут распускать пытался, да пакости говорить: «Есть, мол, у тебя серебряное колечко, а у меня золотая сваечка…». У меня тоже сваечка есть, деревянная промеж глаз. Так его скалкой по голове дубовой отходила, что бежал быстрее ветра.
— Не круто ли?
— Так, он слов не понимает, будто кобель бестолковый — пока не пнёшь не опомнится. Ладно, чего о нём болтать? Сегодня, значит, здесь переночуешь, а назавтра своим молодцам снесёшь пирогов. Я напеку с утра. Ещё не хватало, чтобы следопытов на казённой каше держали.
— Спасибо, хозяюшка. Жалостливая ты.
— Скажешь тоже. Сама в дозоры ходила, и Искрен мой… — она неожиданно всхлипнула, но быстро взяла себя в руки и проговорила: — Пойдём париться, баня натоплена уже. Ждан всё равно только к утру будет. Его в ночной караул поставили.
Цветава подивилась этой новости, сотник ничего подобного ей не говорил, но спорить не стала, взяла чистую рубаху из мешка и двинулась за хозяйкой в баню.
Нормально мылась она последний раз ещё в Веже. В горах баню устраивать некогда, разве что в речке ополоснуться, да и то не всегда выходит. Если нечисть на пятки наступает, так только и остаётся, будто зайцу петлять днём и ночью, тут не то что на мытьё, на сон времени нет. А в порубе уж тем более не до того. Так что в баню она чуть ли не летела, чуть не подпрыгивая от нетерпения.
Пар оказался просто отличным, веники нашлись и берёзовые, и дубовые, да ещё и квас для углей в достатке. Цветава, прикрыв глаза, блаженно растянулась на полке, ощущая, как жар покалывает кожу, и только сейчас поняла, насколько устала. Вроде бы несчётное количество раз уже ходила в дозоры и била нечисть, теряла друзей и товарищей, но в этот раз что-то было по-другому, будто стоял за спиной кто-то незримый, давил на плечи непомерным грузом. Хотелось сказать самой себе, что всё закончилось, что скоро из темницы выйдет Радим и всё разузнает. А она спокойной дорогой двинется в родную крепость, неся весть для волхва Твёрда. Но не входило, будто репей прицепился к душе.
— Экая ты, — внезапно произнесла Сияна. — Гибкая, поджарая, будто рысь. Даже зависть берёт.
— Тебя? — Цветава от удивления открыла глаза и взглянула удивлённо на вдову.
— Конечно, — усмехнулась та. — Я такой давным-давно была, да теперь как квашня стала.
Она хлопнула ладошкой по крепкому бедру и продолжила:
— Теперь только и гожусь на то, чтобы караваи печь ставить, да женихов непутёвых отгонять.
— Службу оставила?
— Не по своей воле. Когда Искренушка мой погиб, я пыталась дальше в дозоры ходить, да службу нести, но будто ушло что-то из души, будто ветка, надломленная стала. Иссохла во мне ярость и смелость, будто в землю ушла без следа. Смерти боюсь теперь, да не своей, а того, кто рядом, плечом к плечу стоит. В каждом ратнике, в каждом муже чудском теперь мне Искрен видится. Какая уж тут служба?
— Время пройдёт, боль утихнет, — попыталась её утешить Цветава.
— Наверное, — печально покачал головой вдова. — Хуже всего, что не успела ещё постель от мужа остыть, а охотники уже вокруг меня закрутились. Ждан, вот, единственным оказался, кто в женихи не набивался, жил и жил, будто брат названый. А как порвала их нечисть у самой крепости, так чуть сердце у меня не разорвалось.
— Но живой же вернулся.
— Живой, да переменился сильно. Ходит всё смурной, думает о чём-то. Мальчишка ведь, ему бы на гуляниях через костры прыгать да хороводы водить, а он с отроками этими непутёвыми пропадает, собаку шелудивую притащил, а давеча, просыпаюсь ночью, а он в угол тёмный смотрит, да бормочет что-то. Я, понятное дело, вида не подала, но иногда жуть берёт.
