Матабар VI (СИ) - Клеванский Кирилл Сергеевич "Дрой"

Среди трудников и трудниц, то латавших чумазые крыши, то толкавших бухтящие тележки, то тащащих от колодцев внутрь зданий булькающие ведра с водой, разговоров почти не было слышно. Как от мужчин, которых здесь оказалось не так уж и мало, так и от женщин. А если те и говорили, то только о деле.

— Вы хотите, господин Эгобар, задержаться для благословения на труд?

« Благословением на труд» называлось приглашение в храм. Просто так остаться за стенами святой обители не дозволялось никому. Трудники получали « благословение на труд». Монахини « благословение на молитву». А те, кто искали временного пристанища, будь то сироты или путники — « благословение на спасение».

— Боюсь, святая сестра, что нет, — вежливо отказался Арди.

Видимо его пристальный взгляд, который он хоть и пытался спрятать, не остался незамеченным.

Женщина задержалась около очередных ворот, ведущих в главное здание храма. Она повернулась к спутнику и заглянула тому в глаза.

— Ваша душа мечется, господин Эгобар, ей бы помог покой. Ей и тем тягостным мыслям, что вас гнетут.

Нет, это не была Звездная магия или Ведьмин Взгляд. Скорее жизненный опыт десятилетий, проведенных среди людей, бегущих от тягот и невзгод внешнего мира. Среди тех, кто искал силы за стенами монастыря, чтобы по крупицам собрать то, что без всякого стеснения, с жесткостью и жестокостью кулачного бойца, разбила окружающая их действительность. Не эта, а та, другая, оскалившаяся и рычащая, таящаяся за стенами.

— Я не верю в человеческого бога, святая сестра, — Арди не стал пользоваться наукой Скасти. Почему? Наверное по той же причине, по которой не мог позволить себе коснуться ни одной из тех, кто ходил в белоснежном одеянии.

— Нам не нужно верить в своего родителя, господин Эгобар, чтобы тот верил и любил нас, — ответила монахиня и осенила себя треугольником. — Светлоликий не столько вера, сколько…

— Выбор, — закончил за святую сестру Ард. — Я знаю катехизис церкви.

— Но вы сказали, что не верите.

Ардан только пожал плечами, а монахиня не стала допытываться дальше. Вместо этого она открыла выпиленную в воротах дверную створку. Они оказались в каменном зале, сонливо зевавшем массивными стенами, низкими сводами и ледяным полом. Когда-то это был центральный зал крепости, а затем и форта. А теперь, укрытый коврами, прячущий шероховатость кладки под иконами и сверкавший огнями свечных люстр и канделябров, он старательно маскировался под обитель людского бога.

Большинство изображений Святых (реальных исторических личностей, которых Церковь считала благословленными Вечными Ангелами) Арди легко узнавал благодаря сперва урокам истории в Эвергейле, а затем и лекциям в Большом. А вот изображений Ангелов он и не видел никогда. Шайа относилась к тем последователям Светлоликого, кто считал святотатством хранить изображение «отблесков Светлоликого» где-то, кроме как в святом доме — церкви, храме или монастыре.

Любопытно было взглянуть на них. Художники изображали Ангелов, как силуэты из света лишь с очертанием гуманоидных форм и крыльев за их спинами. Порой они держали в руках предметы, напоминавшие щиты, мечи, посохи и книги — такие витали над полями брани или навещали умирающих воинов, встретивших свой последний час на окровавленной земле.

Иногда Ангелы являлись простым людям с куском хлеба в голодный день, ростком пшеницы в неурожай, вязанкой хвороста в холодную зиму или же жменью воды в засуху. Изредка отдавали свитки и глиняные таблички лекарям и ученым, нашептывали песни бардам, сидели за плечом писцов и… Много чего.

Церковь Светлоликого наставляла, что человек, идя своим путем, идет по тропе, выложенной ему Светом. В простонародье это называлось судьбой, в математическом изложении — инвариантностью детерминизма. Но только, противореча сами себе, священнослужители упоминали свободу выбора и еще…

Ардан остановился около не иконы, а картины. На ней, в темном, разрушенном царстве, среди мрачной пустоты, затягивающий внутрь себя затухающий свет, блестели два алых глаза. И больше ничего.

Неназываемый…

Тот-что-во-Тьме…

Или же просто — Тьма.

И вот как верить в судьбу, если церковь сама утверждала, что выбор следовать путям Света человек делал сам и всегда имел возможность сойти на куда более простую, мрачную дорожку, ведущую его в объятья того, кого нельзя было ни вспоминать, ни думать о нем, ни, тем более, упоминать его существование. Потому как сама мысль о Неназываемом могла пригласить Тьму в жизнь человека.

Если задуматься, то это чем-то напоминало законы Эан’Хане о Темных Словах.

Странно, что такая картина висела именно здесь, в монастыре Сестер Света. Тяжелая, душащая. При взгляде на неё можно было услышать крики изуродованных душ, пожираемых голодной тьмой; грохот разваливающихся городов, опутанных мрачной пеленой и бесконечный клекот и треск всепожирающего пламени. Не чистого и свободного, порожденного Лей и природными элементами, а другого. Совсем другого и…

— Господин Эгобар.

Арди оторвался от картины и повернулся к говорившей. Все это время он стоял у двери кельи, где скрылась монахиня. Задумавшись, он пропустил как та ушла.

— А…

— Сестра Энида ушла на послушание, — опередила его вопрос совсем другая монахиня. — Меня зовут Белава. Я святая мать Ларандского монастыря.

Она была высокой. Даже выше жены Александра Урского. Лишь немногим худая, чтобы назвать её статной. С непропорционально длинным торсом и короткими ногами. Почти плоской грудью, острыми, узкими плечами, но в равной степени мягкими и правильными чертами лица, которым некогда можно было любоваться. «Некогда», потому что теперь его пересекал глубокий, уродливый, зашитый конскими волосами и от того — широкий шрам. От левого виска, через переносицу и губы, а затем вдоль шеи, пока на прятался в воротнике её одеяний.

Ардан знал такие шрамы. Их оставляли орочьи ножи. И, даже несмотря на преклонный возраст святой матери, более пяти десятков лет, её голос бережно хранил в себе степной акцент. Она была родом из Пригорной губернии.

Мать Белава встала рядом с Ардом и повернулась к картине.

— Вам, наверное, интересно, почему изображение этого создания находится здесь, в обители Света, — когда она говорила, то шрам, подобно встревоженной змее, то сжимался, то вытягивался, одновременно завораживая и отталкивая взгляд смотрящего.

Ардан промолчал. Он не знал, был ли это риторический вопрос или нет. А еще понятия не имел, связана ли Мать Белава с Кукловодами. С одной стороны в монастыре ничего не происходило (или не должно было происходить) без её ведома и благословения, а с другой она не создавала впечатления человека, готового отдать под нож маленького ребенка.

Вот только и профессор Лея Моример тоже не казалась безумным ученым, снедаемым грузом собственных трагедий, ошибочных решений и алчности до запретных знаний.

— Раньше её тут не было, — спустя небольшую паузу, продолжила Мать. — Но я попросила повесить. Дабы сестры, в трудный час, помнили о том, что даже если мы окажемся глубоко во Тьме, то всегда можем сделать выбор в пользу Света.

Она подняла морщинистую ладонь и указала на верхнюю границу картины. Там, в белоснежном вихре яркого пламени проглядывался силуэт единственного Ангела, чье имя Арди знал. Но его знали все, даже те, кто Писание в жизни в руках не держал.

— Первый Свет, — произнес Ардан.

Довольно несложно запомнить.

— Угнетатель Тьмы и Мрака, покровитель тех, кто борется против… — она недоговорила и лишь сместила взгляд на два алых глаза, таящихся во мраке. — Первый из тех, кто отделился из искр Светлоликого, чтобы принести его волю в наш мир. Он спустился во мрак, где начал свою вечную, нескончаемую борьбу с… И пока он сражается, то… не сможет повредить творению Светлоликого.

Она так легко и быстро, без всякой запинки, пропускала запретное заместительное запретного создания, что становилось понятно — Мать Белава произносила эту речь далеко не в первый раз.