Чехов. Последнее дело (СИ) - "Гоблин - MeXXanik"

— Вы только начали говорить, — заторопился он, — и тут… мне так стало стыло, что сама душа едва не вымерзла… — парень торопливо осенил себя священным знаком. — Мне подумалось, что вот, наверное, так оно и бывает… когда умирают.А потом — меня кто-то… ухватил за горло. Ледяными пальцами.

— Что вы успели услышать? — повторил я чуть напряжённее, чувствуя, как за спиной начинает шевелиться тьма.

— Ничего, ваше сиятельство, честное слово, — выдохнул он. — Когда перед глазами вдруг проявилась эта… жуткая девка, то у меня все мысли исчезли. Я и думать не мог ни о чём, кроме как о том, как же это страшно.

— Это я жуткая? — прошипела призрачная девушка и тут же оскорблённо поджала губы. Глаза сверкнули, а воздух вокруг неё закачался.

— Он просто глупец, душа моя, — примирительно отозвался второй дух, со шпилькой в груди. Он наклонился в сторону спутницы с той галантной мягкостью, на которую способны только мёртвые, у которых вечность впереди. — Ты… прекрасна.

Девушка на мгновение вспыхнула. Смущение окрасило её призрачное лицо теплом, которого давно не было в её природе. Но уже в следующую секунду она насупилась, презрительно скривила губы и демонстративно отвернулась от своего восторженного визави, с видом духа, которому подобных признаний делают по три раза за сутки.

— Я успел… ну… я успел различить, как вы поздоровались… и про то, что вы из известной семьи… — затараторил юноша, не дожидаясь, пока я снова задам вопрос. — Но это и без вашей беседы всем известно, честное слово, это же все знают…

Он говорил быстро, на одном дыхании, будто надеялся, что от скорости его слов зависит спасение души. И, возможно, в этот момент он был отчасти прав.

Я прищурился, позволив паузе немного повиснуть, а затем спокойно, но с должной степенью серьёзности произнёс:

— Если вы расскажете хоть кому-нибудь… хоть одной живой душе… о том, что слышали в приватной комнате от меня и мастера Нечаева…

Он уже замер, но я не дал ему времени расслабиться:

— Эти призраки вас запомнили. — Я кивнул на стоящих в полутени духов, которые и не думали исчезать. — Они найдут вас.

Парень на мгновение стал ещё бледнее. Я даже не полагал, что человеческое лицо способно приобрести такой оттенок. Он сглотнул и закивал так рьяно, что я испугался за его шею.

— Всё понял. Никому. Молчу как могильная плита, — пробормотал он, понизив голос до шёпота.

— Можете быть свободны, — кивнул я, и призраки, словно по команде, расступились.

Юноша рванул к выходу, будто знал короткий путь ко спасению. За ним не погнался никто. Даже его собственная тень, похоже, осталась немного обескураженной происходящим.

Я неспешно повернулся к Трофимову. Он всё ещё стоял у стены, словно школьник, которого вызвали к доске, но задали вопрос по теме, которую он так и не удосужился выучить.

— Итак, вы обещали нам всё рассказать, мастер… — протянул я, намеренно оставив паузу после обращения, давая понять, что время увиливаний подошло к концу.

— Не под протокол, Павел Филиппович, — тут же попросил Трофимов и бросил короткий, явно тревожный взгляд на Суворова, который, в отличие от нашего испытуемого, сохранял полное спокойствие. Впрочем, я знал, что за этим скрывается способность запоминать каждое слово, если потребуется.

Трофимов перевёл взгляд на призраков. Но те не двигались, будто тоже ждали команды.

— На улице, — обратился я к призрачной паре, — сейчас человек из специального отряда жандармерии опрашивает духов. Если вам есть что рассказать…

— Наконец-то! — театрально выдохнула девушка и сорвалась с места, стремительно полетев к стене, за которой находился двор.

— Эй, ты куда? — возмутился её партнёр, чуть ли не подпрыгивая. — Подожди!

И, не дожидаясь ответа, бросился следом, стараясь не отстать.

Я проводил их взглядом, не скрывая усмешки, и чуть покачал головой.

— Как они друг друга за годы не сожрали — загадка, — заметил я, обращаясь скорее к самому себе. — Ну вот, — сказал я, оборачиваясь к Трофимову и оглядываясь по сторонам, — больше здесь призраков нет. Мы можем спокойно поговорить. Скажем, там.

Я кивнул в сторону небольшого столика у окна. Самый обычный, круглый, с добротными креслами по бокам. Трофимов ничего не ответил, просто молча кивнул, и мы неторопливо направились к предложенному мной месту. Я устроился поудобнее, откинулся на спинку и посмотрел на него внимательно.

— Итак? — спросил я.

Трофимов не спешил. Облизнул губы, глубоко вдохнул, и только тогда заговорил. Голос его был глухим, с хрипотцой, в которой слышалась усталость. Не просто физическая, а та, что въедается в кости, если слишком долго носить в себе невысказанную правду.

— Сложно отказывать влиятельным людям, Павел Филиппович, — вымолвил он, опуская взгляд куда-то в пространство между мной и Алексеем.

Суворов, который сидел рядом и до этого молчал, вдруг ожил. Он подался вперёд, голос его прозвучал чётко и немного резковато:

— С вами договаривались люди из «Содружества»?

Трофимов медленно покачал головой. В нем не было раздражения, а только усталость. Как будто он до последнего надеялся, что этот разговор так и не начнется.

— Нет, — тихо ответил он. — Это были другие люди. Очень высокие, которые сидят в очень высоких креслах. В просторных кабинетах, где на стенах висят портреты не ради красоты, а ради напоминания. И ковры там не для уюта, а чтобы приглушать звук шагов. Вы понимаете, о ком я.

Он не смотрел ни на меня, ни на Суворова. Говорил как бы в воздух, будто надеялся, что его слова растворятся, не оставив следа. Но след они оставляли — вязкий, холодный, с привкусом страха, к которому он так и не привык.

— Как эти люди связаны с «Содружеством»? — быстро подхватил Алексей, и я краем глаза отметил, как в нём просыпается тот самый интерес, с которым он обычно рылся в архивных делах или спорил с профессорами на лекциях. Рабочая жилка, обострённая чутьем, как у ищейки, уловившей запах добычи.

Трофимов усмехнулся. Спокойно, беззлобно, почти по-доброму. Потянулся к чайнику, налил себе в кружку остывшего отвара, сделал большой глоток и скривился, как будто попробовал настойку на перце.

— Крепко настоялась. Это хорошо, — прокомментировал он рассеянно.

Подняв взгляд, он медленно перевёл его на Суворова, и голос его зазвучал чуть суше, почти как у лектора:

— Я же сказал, юноша, — эти люди сидят в креслах, которые ближе к трону, чем к торговым рядам. Им не по статусу и, главное, не по чину заниматься купеческими или производственными делами.

Суворов кивнул. Спокойно, не перебивая, будто ждал подтверждения догадки, и тут же уточнил:

— А ведением дел занимается родня этих людей?

На это Трофимов только хмыкнул, как человек, который много раз слышал одно и то же заблуждение, но каждый раз вежливо разочаровывает собеседника.

— Родня этих людей тоже не бедствует, Алексей Михайлович, — усмехнулся он. — Все они с гербами, при местах, в титулованных браках. Не гоже им пачкать руки о золото, если можно тронуть его только взглядом и владеть им. Пачкаются о деньги и заведуют ими другие. Послушные люди, формально входящие в совет приказчиков. Умело расставленные марионетки. Ни на шаг в сторону, ни на полслова против. Надёжные и предсказуемые. И каждый знает, что их держат за ниточку.

— А… у вас, может, есть список этих… советников? — робко поинтересовался Суворов, чуть поддавшись вперёд, будто надеясь случайно заглянуть в чужую папку.

Но Трофимов покачал головой. Не резко, но так, чтобы стало понятно — разговор идёт не про вчерашние слухи, а про вещи, за которые до сих пор пропадают люди.

— Нескольких знаю, — признал он. — Но не вздумайте, Алексей Михайлович, относиться к ним как к обычным бюрократам. Эти люди без всяких колебаний могут сломать жизнь мне… вам… и даже вам, Павел Филиппович. И поверьте, в их случае совсем неважно, сколько у вас званий и кто у вас в родне. Они не спрашивают разрешения — они просто делают то, что считают нужным.