Жена ярла (СИ) - Левина Кира

Воины, с налитыми кровью лицами, послушно сомкнули щиты, образовав сплошную деревянную стену. Другая группа, "нападающие", яростно обрушилась на них.

— Видите? — Хальвдан отступил на шаг и острым взглядом скользил по строю, отмечая каждую щель. — Они бьют в центр. Ждут, когда мы дрогнем. А мы... — он сделал резкий, отточенный взмах рукой, — ...размыкаемся. "Клещи".

Строй "защитников" не рухнул, а словно разошёлся в стороны, пропустив ударную группу противника внутрь и тут же молниеносно сомкнувшись за её спиной. Нападающие оказались в ловушке, как рыба в верше.

— Сила — ничто без головы, — Хальвдан говорил спокойно, почти бесстрастно, обращаясь к своим хёрдам, стоявшим рядом с каменными лицами. Его собственное лицо было сосредоточено, а в глазах горел холодный и ясный огонь. — Ингвар любит давить числом. Как стадо. А мы будем резать его стадо по частям. Пока он не останется один со своим страхом.

И в тот миг в сознании Леры рухнул последний оплот её первоначального представления о Хальвдане, как простом и безжалостном воине. Этот человек мыслил. Стратегически и хладнокровно. Он был воином-учёным на своём, кровавом и жестоком, поле боя.

Следующим утром она сидела в зале, уставившись в свою деревянную миску с кашей, но в ушах у неё всё ещё звучали его слова, отчеканенные, как монета: "Сила — ничто без головы". Её собственная голова, так долго пребывавшая в спячке, лихорадочно работала, пытаясь переработать шок.

Собравшись с духом, после завтрака она обратилась к Ингрид.

— Библиотека, — выдохнула Лера, стараясь, чтобы голос не дрожал и звучал твёрже. — Мне нужно... мне нужны книги. Свитки. Всё, что есть.

Цепкий взгляд Ингрид скользнул по её лицу и рукам, сжатым в белых от напряжения костяшках.

— Там пыльно, — буркнула она безразлично. — И мышей полно.

— Мне всё равно, — неожиданно твёрдо произнесла Лера.

Женщина пожала костлявыми плечами.

— Как знаешь. Возьми ключ у старого Торбьёрна. Скажи, что я разрешила.

Библиотека оказалась не библиотекой, а мрачной и запылённой каморкой под самой лестницей, больше похожей на заброшенный склад. Воздух здесь был густым и спёртым, пропахшим вековой пылью, сырой плесенью и кисловатым духом старого пергамента. На грубо сколоченных полках лежало несколько потрёпанных кожей кожаных кодексов, но в основном тут были груды деревянных дощечек с руническими надписями и свёртки пергамента, покрытые густым, угловатым и трудным для чтения почерком.

Но для Леры это был настоящий храм.

Она погрузилась в чтение с жадностью утопающего, сдувая пыль веков с хроник и саг. Язык, который она так долго изучала по стерильным учебникам, оживал здесь, на этих шершавых страницах, повествуя о долгих походах, о жгучих предательствах, о родовой вендетте и суровых и неумолимых законах чести.

Она читала о "Хирде" — не просто дружине, а священном братстве, скреплённом клятвой верности до самой смерти. О "Гриде" — всепоглощающем позоре, который ложится на весь род из-за подлого поступка одного его члена. И по крупицам, словно археолог, раскапывающий погребённый под слоями пепла город, она начала выстраивать новое и пугающе сложное понимание Хальвдана.

Его холодность, его отстранённость, его жестокость той ночью...

Она смотрела на это теперь через призму прочитанного.

Это была его броня.

Броня человека, который, судя по намёкам и полустёртым записям в хрониках, потерял свою прежнюю семью от руки предателя из собственного окружения. Броня того, кто вынужден вести войну на два фронта: против открытого врага, Ингвара, и против невидимой, куда более опасной угрозы: шёпота за спиной, яда в кубке или подкупленной стражи у ворот.

Его заявление отцу на их свадьбе "Рука, что поднимется на неё, поднимется и на меня" было не просто констатацией права собственности. Это был щит. Он брал её, дочь ненадёжного союзника, под свою защиту, делая частью своего хирда. Своей ответственности. А долг для него, как и для ярла Сигурда, был превыше любых личных чувств, симпатий или антипатий.

Жестокость первой ночи...

Лера содрогалась, вспоминая. Но теперь она с ужасом и озарением видела в этом и ритуальное, лишённое всяких эмоций действие, ожидаемое от воина и правителя. Доказательство состоятельности брака для его людей, для соседних ярлов, для всех, кто сомневался в прочности этого вынужденного союза. Вынесенная на всеобщее обозрение простыня была не столько актом унижения, сколько публичным контрактом, печатью на договоре, понятной каждому в этом суровом мире.

Да, это знание не оправдывало его. Боль никуда не ушла, глубокий шрам на душе не затянулся и вряд ли когда-нибудь затянется. Но её слепящая острота притупилась, уступив место сложному, горькому, но пониманию. Она смотрела на него теперь не как жертва на палача, а как учёный на сложный и предельно опасный исторический артефакт, чью логику она, наконец, начинала постигать.

Однажды, возвращаясь из своей каморки-библиотеки с охапкой потрёпанных пергаментов, она почти столкнулась с ним в узком тёмном коридоре. Он шёл от кузницы, в потной рубахе, с закатанными до локтя руками. Их взгляды встретились в полумраке, и Лера не отвела глаз. В его глазах не было ни гнева, ни удивления, ни интереса. Лишь та же привычная и непробиваемая стена.

Но теперь она знала, что скрывалось в её тенях.

Лера молча прижала бесценные свитки к груди и прошла мимо, чувствуя, как его тяжёлый и испытующий взгляд долго провожал её в спину.

Глава 8

Сон Леры был беспокойным. Ей снились призрачные огни большого города, длинные светящиеся полосы фар и далёкий уютный голос, читающий лекцию о погребальных обрядах эпохи викингов. Но сквозь эту хрупкую ткань воспоминаний пробивался иной настойчивый звук. Глухой, металлический, похожий на удары топора о ворота.

Она открыла глаза в полной темноте и услышала крики.

Это не был сон.

Где-то далеко, за толщей камня, слышался оглушительный лязг железа и тот самый грохот, что ворвался в её грёзы. Сердце заколотилось, застряв в горле колючим комом. Лера метнулась с постели, и босые ноги тут же вжались в ледяной каменный пол.

Нападение.

Мысль пронеслась с кристальной, леденящей душу ясностью.

Она прижалась к стене возле узкой бойницы, пытаясь что-то разглядеть в кромешной и непроглядной тьме ночи. Внутренний двор был погружён во мрак, но из-за стен доносился нарастающий, как прилив, шум битвы. Рёв, стоны, дикий боевой клич. Внезапно с башни над воротами раздался предупреждающий звук рога, но его гордый зов был резко оборван сначала пронзительным воплем, а потом зловещей тишиной.

И тут её осенило.

Самый страшный звук доносился не из-за стен. Он был внутри. Протяжный, предательский скрип тяжёлых железных петель.

Ворота.

Кто-то открыл ворота изнутри.

В следующее мгновение дверь в её покои с оглушительным грохотом поддалась, вырвавшись из засова, и в проёме возникла фигура. Мужчина. Не Хальвдана, не его стражника. Чужой. Высокий, бородатый, в потрёпанной, тускло поблёскивающей кольчуге, с окровавленным топором в руке. Запахло потом, кровью и чем-то кислым.

Их взгляды встретились в полумраке. В его глазах не было ни ярости, ни ненависти. Лишь плоская и животная жадность.

Он шагнул к ней.

Его рука с топором опустилась, другая, с грязными ногтями, потянулась, чтобы схватить её за рубашку.

Во Лере всё сжалось в один сплошной, недышащий комок ужаса. Мыслей не было. Была лишь давящая темнота за спиной и этот человек перед ней. Она инстинктивно отшатнулась, ударившись спиной о массивный деревянный стол. Рука, двигаясь сама по себе, нащупала что-то тяжёлое и холодное — большой бронзовый подсвечник.

Незнакомец хрипло рыкнул что-то неразборчивое, снова сделав шаг.

Внутри Леры что-то щёлкнуло. Не в голове. Глубже. В мышцах. В костях. Смутный обрывок из другой жизни. Спортивная секция самообороны, перекошенное лицо тренера, отчаянное движение, отточенное когда-то до автоматизма.