Костёр и Саламандра. Книга третья (СИ) - Далин Максим Андреевич

А Ланс тихонько напевал: «Очаровательные глазки, как я желал бы видеть вас…» — и я его увидела.

Его шикарная чёлка стала совсем седой, затрёпанного офицерского мундира было почти не видно под листвой. А лицо…

Он встретился со мной взглядом, узнал и улыбнулся.

Это было настолько нестерпимо, что я ухватилась за побег лианы — будто за раскалённую проволоку — и рванула.

— Ой! — вскрикнул Ланс. — Что вы, леди Карла! Не надо, больно!

— Ланс! — заорала я. — Очнись!

Он снова улыбнулся. Лучше бы вопил от боли, это не было бы настолько чудовищно.

— Она говорила: домой поедешь, к жене, — сказал Ланс тоном гимназистика-второклашки. Улыбаясь. — К куколке, понимаете, леди Карла! Обещала. Но, говорит, кое-что отвезёшь. Не в руках. Тебе ровно ничего не надо делать, только согласиться. Отвезти подарки тестю с тёщей. И останешься с куколкой… один…

Ланс улыбался, а по щекам его текли слёзы, о которых он явно не имел ни малейшего понятия. Он смотрел на меня совершенно чистым взглядом гимназистика — или, наверное, кадета — ребёнка, не артиллерийского поручика, не взрослого мужчины. И я этот взгляд еле выносила.

— Она говорила: тебе ничего не надо делать, только согласиться. Она каждый день приходит и спрашивает: хочешь поехать домой? А я вру, что не хочу… Вы мне снитесь, леди Карла? Или это снова она?

А загорелый парень рядом начал кричать — и я рявкнула:

— Клай, погаси свет!

И Ланс жалобно сказал:

— Не уходите, леди Карла!

Я погладила его по голове, как гимназистика:

— Мы с тобой вместе уйдём, не думай.

Клай погасил лампу, и пленные мало-помалу затихли. А Клай тронул меня за руку, шепнул:

— Как же мы их вытащим? Ты видишь — им худо от любой попытки… Я тут попробовал рисовать розы от адских сил, но оно вообще не реагирует, ни на одну… При этом ведь должен быть способ, должен… вот бы Валор нашёл архив Хаэлы!

Я взглянула на Тяпку. А Тяпка почему-то почти не волновалась: она с любопытством обнюхивала пол, засыпанный сухой листвой и опилками, землю пополам с навозом под решёткой и ноги Ланса. И у меня в голове начали появляться какие-то проблески.

Я потёрла клешню, которая чесалась, словно обожжённая. Прислушалась к Дару, который стоял во мне стеной, но…

— Клай, — спросила я, — а ты здесь демонов чуешь?

— Нет, — уверенно сказал Клай. — Точно нет. Знаешь… сейчас глупость скажу… у меня такое чувство, что оно в своём роде живое. Это растение. Не нежить.

— Поэтому и не реагирует на розы, — сказала я. — Это не адская тварь. Это перелесское что-то… какой-то их обряд, их фирменное чернокнижие.

— Проклятие! — заорал Клай так, что охнул пленник рядом.

— Ты что ругаешься? — удивилась я.

— Да нет! — радостно выпалил Клай. — Не я! Хаэла! Это проклятие, чернокнижное проклятие! Берёшь стихийную силу — ну вот, рост лианы этой — и им проклинаешь…

И я поцеловала его в закопчённую шершавую щёку:

— Ну конечно! Конечно, проклятие! Клай, чудо Божье, мы с тобой уже снимали, помнишь? Мы и не такое снимали! И сделаем снова! Я сейчас начну, а ты — ты поймёшь, когда присоединяться.

У меня пела душа. Я усадила Тяпку поодаль, резанула клешню прямо по ожогу — и принялась чертить окровавленным ножом. И запела, как когда-то во Дворце, заклинала чёрное зло развернуть острие на чёрное сердце, в котором зародилась ненависть. Найди, найди это чёрное сердце, вернись туда и останься там именем… и про себя перечислила пяток Тех Самых, которые были бы особенно рады видеть Хаэлу и о многом с ней побеседовать!

Я всей кожей — и Даром — сразу почувствовала, что всё делаю правильно. И Клай почувствовал и вспомнил, он присоединился, когда мы начали отпускающий обряд, — и вокруг нас зашелестело и зашуршало.

В тусклом, еле пробивающемся свете из окошек, скорее, напоминающих бойницы, мы оба видели, как шевелились ветви и листья — и как лианы растворялись, втягивались сами в себя. Дар бушевал во мне, как в вулкане, но сейчас это было совершенно блаженно — сейчас я явственно осознала, что Дар — Божий. И я — орудие Неба. Я резала себя и пела, и что-то страшно древнее принимало жертву, отступало, отступало — и потихоньку ушло совсем.

Они остались стоять — и кто-то сел, потому что его не держали ноги, а кто-то ощупывал себя, не веря глазам, и Ланс спросил с улыбкой, которая больше не вызывала у меня безнадёжного ужаса:

— Значит, вы настоящая леди Карла, да?

— Да, прекрасный мессир, — сказала я и вытерла своим рукавом его мокрые щёки. — Скоро к куколке поедешь. Без всяких мерзостей и предательства.

24

Меня разбудило осторожное прикосновение тёплой ладони к щеке.

Так поразило, что тёплая, — я вздрыгнулась, выдернулась из сна одним рывком, будто меня не погладили, а ударили. Живой?!

И Тяпка залаяла. Но весело: правда ведь, живой, но живой — Ланс, который сидел около меня на корточках, ничего ужасного. Я выдохнула — и увидела рядом Клая и Валора. Могла поклясться, что улыбаются оба, — спросонья, наверное: ничем ведь не изменились их фарфоровые маски.

А я сидела на целой груде новых перелесских шинелей, в какой-то маленькой каморке, где горела пятилинейная керосиновая лампочка, — для охранников, что ли. Хоть убей, не могла вспомнить, как сюда попала. И вечер сейчас или утро — тоже не понимала. Всё перепуталось от этого дыма.

— Простите, — сказала я. — Сама не знаю, как это я заснула. Наверное, это потому, что слишком много съела…

— Даже не доела, — ласково сказал Клай. — Заснула с миской на коленях, бедная леди-рыцарь. Я отнёс тебя под крышу, ребята притащили со склада эти шинели, чтоб было помягче, и мы с Лансом караулили, чтобы никто не вздумал тебя будить. Но, видишь, прибыл мессир Валор. И привёз зеркало.

— Зеркало? — поразилась я.

Валор кивнул. Ну чувствовала я его улыбку, чувствовала — даже когда он молчал!

— Простите, что разбудил вас, милая деточка, — сказал он. — Мне очень жаль, что я помешал вам как следует отдохнуть после такой тяжёлой работы, но я к вам с важнейшими вестями. С вами желает побеседовать государыня.

— Вильма! — завопила я радостно и тут же перепугалась снова: — В зеркале?

— Не беспокойтесь, дорогая, — сказал Валор. — Никакой опасности нет. Но есть потрясающие новости. Вечером приходили вампиры: мессир адмирал и наш сердечный друг Ричард. Они всё видели и, полагаю, сообщили обо всём государыне в подробностях. А она сама позвала меня в зеркало четверть часа назад, но, несомненно, имела в виду беседу с вами, деточка. Поэтому я попросил мессиров военных помочь доставить зеркало сюда. Мне кажется, что здесь… гхм… надёжнее, вернее, что ли… Всё-таки тот корпус, где обитала Хаэла, — очень дурное помещение.

— А который сейчас час? — спросила я.

— Пятый час утра, — сказал Клай. — Все живые спят, кроме мессира Ланса.

— А ты как себя чувствуешь? — спросила я Ланса.

Ярко вспомнила, как он пел про очаровательные глазки, — и меня передёрнуло.

— Лучше, — сказал Ланс. — Спасибо, леди Карла. Сейчас уже всем лучше, даже обокраденным солдатикам… скажите, мессиры, мне кажется — или те, что выглядели совсем древними старцами, к сумеркам смотрелись бодрее?

— Возможно, эта порча обратима, — сказал Валор. — Я полагаю…

— Валор, милый, — сказала я, — это мы, конечно, обсудим, простите. А как, Вильма сказала, я должна её позвать? Или она позовёт?

— Зовите, — сказал Валор. — Государыня обещала не отходить далеко от зеркала.

Он сделал шаг в сторону — и я увидела стоящее у стены большое рабочее зеркало с грубо содранной рамой.

— Ох, сейчас! — я поспешно достала пузырёк с сиропом Ольгера и принялась его откупоривать, чуть не ломая ногти. Меня ужаснула мысль, что Вильма ждёт, не спит, в такой час, когда даже вампиры уже стараются быть поближе к своим гробам.

Валор поправил фитиль в лампе и обозначил мне прощальный поклон:

— Мы оставим вас, деточка. Государыня не упоминала о том, что мы должны присутствовать при вашей беседе. Если мы понадобимся — будем снаружи. В настоящий момент здесь абсолютно безопасно.