Яромира. Украденная княжна (СИ) - Богачева Виктория

Когда отряд скрылся за изгибом дороги, и пришедшие проводить разошлись, Чеслава увидела кое-что еще. Словно мало ей было кольца на шее княжны… Конунг Харальд развернулся самым первым и зашагал прочь, и воительница бросила ему вслед недобрый взгляд. И застыла на месте. В старый, потрепанный шнурок, которым тот перетягивал волосы, была вплетена девичья лента.

Больше говорить было не о чем.

«Прав воевода Буривой. А я слепая, хоть и один глаз у меня сохранился», — думала Чеслава позже, когда тронувшееся в путь войско растянулось по извилистой дороге длинной змеей.

Она ехала верхом одна. И сама не хотела себе в том признаваться, но скучала. Как-то привыкла, что пришлый воевода оказывался постоянно рядом с ней. Сердилась, фыркала, бурчала, ворчала. Но привыкла, прикипела. А теперь было ей словно пусто. И давящее, нехорошее чувство скреблось в груди. Мыслила первой к нему подойти, догнать его, уехавшего далеко вперед — поближе к князю и княжичу. Но одернула саму себе. Не хотела навязываться. Да и обижалась на него самую малость.

Пошто выругал ее вчера? Да, не углядела она, что чужой конунг не сводил с княжны Яромиры алчущего взгляда! Но стоило ли злиться из-за такого пустяка? Главное, что могла она углядеть вражескую стрелу или удар меча, приметить, из какой стороны метнули копье. Могла залатать рану, могла подставить плечо, могла прикрыть спину.

Велика ли беда, что не заметила ничего? Зачем же воевода Буривой ее обидел? Сказал, что дальше своего носа Чеслава не видит! Это она-то, которая била ровно в цель лучше многих, у кого все глаза целы были. Она-то, которая на свежем снегу могла разглядеть белого зайца! Которая спиной чуяла, коли нападали тайком⁈

Это как она могла не видеть дальше собственного носа?..

Стиснув зубы, Чеслава крепче перехватила поводья. К воеводе она первой не подступится. Так решила.

Воительница подавила горестный, невеселый вздох. Застоялась на одном месте, заскучала, вот и загрустила. Вот и полезли в голову глупые, бабьи мысли. Не могла она тосковать без воеводы, которого повстречала лишь пару седмиц назад. Да и надоел он ей уже.

Нужно подождать немного. Добрый бой ей поможет. Встряхнет хорошенько. Голову освежит. Мысли дурные прогонит.

Да.

Нужно немного подождать.

Терем

— Мирошку нашу словно подменили.

Рогнеда подняла голову от шитья и посмотрела на двухродную сестру, затем — на притихших девок, рассевшихся на лавках в горнице, где княгиня Звенислава рукодельничала.

— Пошли вон, — негромко велела она.Те как раз уже навострили уши.

Выждав, пока закончатся поклоны и сбивчивые бормотания, и за последней девкой закроется дверь, Рогнеда вновь подняла взгляд на Звениславу. Та совсем недавно вернулась с подворья и пришла в горницу, чтобы взяться за прялку, но работа валилась из рук, а в голове бродили дурные мысли. С тяжелым сердцем ни шить, ни прясть не следовало. Чтобы ненароком не притянуть беду к одежде да человеку, который станет ее носить.

Княжна Яромира вернулась в терем три дня назад. Сперва все токмо радовались. Княгиня велела собрать скромный пир: со снедью они обращались рачительно, потому что урожай приходилось делить на множество ртов. Но уже на второе утро, когда княжна рассказала матери да остальным, что с ней приключилось, радости чуть поубавилось. А уж когда та заявила, что обещалась — сама! — чужому конунгу, о котором в открытую не зубоскалили лишь потому, что запретил князь Ярослав, искавший спокойствия для торговых ладей, то радости, считай, и не осталось вовсе.

Звенислава больше не узнавала дочь. Яромира казалась ей чужачкой, и она не ведала, как к ней подступиться, как заговорить.

— Со мной говорить отказалась, — вздохнула княгиня. — Ушла в горницу, дверь перед моим носом захлопнула. Не таскала я их с Любавой никогда за косы. Может, зря, — Звенислава вымученно улыбнулась.

Рогнеда скривила губы и покачала головой. Представить, чтобы княгиня таскала кого-то из своих дочерей за косы, она никак не могла.

— Лунницу свою… этому отдала, — еще горестнее вздохнула Звенислава. — Не ведаю даже, что она отцу наговорила. И как Ярослав с такой тяжестью на сердце сражаться будет.

Не стерпев волнения, она отложила в сторону веретено и поднялась на ноги, принялась измерять шагами просторную горницу. На щеках у нее выступил гневный румянец, но во взгляде Рогнеда увидела лишь тревогу. И беспокойство за непутевую дочь, за мужа, за старшего сына, сбежавшего из терема…

— Ты бы обождала терзаться, — сказала она сестре. — Ничего не решено ведь. Разве ж преломили князь и северный конунг хлеб, разве ж скрепили сватовство? Да будут милостивы к ним Боги, но неведомо, вернется ли из похода сам конунг…

— Да пусть бы не возвращался! — в сердцах воскликнула Звенислава и тотчас зажала рот обеими руками. — Макошь Светлая, что болтаю я, недостойная…

Некоторое время они молчали. Княгиня стояла подле небольшого оконца, обняв себя за плечи руками, и наблюдала, как на подворье кмети и отроки раздавали людям отмеренную часть зерна на седмицу.

— Раньше я мыслила, Любава растет строптивой девчонкой. И братца нашего, Желана, подначивала. Помнишь, как сбежала с ним из терема на капище? Сватовство скреплять, — Звенислава тепло улыбнулась.

— Помню, — кивнула Рогнеда. — Желан тоже запомнил. Сколько он тогда, седмицу на лавку присесть не мог?

— С мальчишками легче, — княгиня сокрушенно покачала головой. — Набедокурил, отец выдрал — и все. А девчушки мои… выросли — и никакого сладу с ними нет.

Рогнеда подсела поближе к сестре и сжала ее ладонь, когда та безвольно уронила руки вдоль тела. Бедная Звенислава не знала, за какое свое дитя тревожиться: сперва украли Яромиру, после Крутояр начал делать все наперекор отцовскому слову. Нынче дочка вернулась, но уперлась и против родительской воли готова выйти замуж за жесткого дикаря из северной страны, а сын сбежал, чтобы сражаться подле отца, а ведь по зимам даже отроком еще не был!

— А я мыслила, мне с одним тяжко… — пробормотала Рогнеда вполголоса, говоря сама с собой.

Услышав, Звенислава невесело, сухо рассмеялся и благодарно сжала ладонь сестры в ответ.

— С одним тоже тяжко. Но по-иному.

Другой рукой она с нажимом провела по глазам и резко мотнула головой, словно сбрасывала с себя морок. С подворья до них донеслись недовольные голоса, брань и даже будто бы крики. Выглянув в оконце, обе увидели, что кто-то из жителей городища был недоволен отведенной ему частью зерна. Трое мужиков препирались друг с другом, потрясая холщовыми мешками. Рядом с ними начала уже собираться толпа, которую пытались разнять кмети.

— Пойду-ка я погляжу, — озабоченно нахмурилась Звенислава, и новая морщинка залегла у нее на лбу. — И дня не прошло еще, чтобы не переругались.

— Будет хуже, — мрачно сказала Рогнеда, выглядывая у нее из-за плеча. — Зима еще не началась даже.

У княгини не нашлось сил ей возразить. Да и не смогла бы она, ведь сестра говорила сущую правду.

Выйдя следом за Звениславой из горницы, Рогнеда не направилась на подворье. Она прошла еще глубже на женскую половину терема, пока не услышала тихий, жалостливый голос Яромиры. Княжна напевала какую-то песню, и она остановилась, прислушиваясь.

— Догорела да заря ясная,

Да закатилось да красно солнышко.

Да закатилась да девья красота

Что за лесы, за лесы темные,

Что за гороньки да за высокие,

Что за реченьки да за глубокие.

Да улетела да девья красота

Что за лесы, лесы темные…

Проводила я свою да девью красоту

Да за лесы, лесы темные…*

Когда Рогнеда толкнула дверь и вошла в горницу, песня резко оборвалась. Яромира сидела у окошка, у нее в ногах стояла прялка, на лавке была разложена кудель, а сама она держала в руках лишь недавно начатую рубаху.