Чехов. Последнее дело (СИ) - "Гоблин - MeXXanik"

Никто в этом зале не ожидал, что Шуйский откажется. Да ещё и не просто откажется, а сделает это вслух, без смущения, при всех, с прямой спиной и тоном, который не оставляет пространства для сомнений.

А теперь весь зал, как водится, делал вид, что ничего не произошло. Что это была вполне обычная сцена, как на любом большом празднике. Поднимали бокалы, обсуждали светские новости, украдкой бросая взгляды на Екатерину Юрьевну. А та, похоже, так и не поняла до конца, что спектакль закончился, но аплодисментов не будет.

Мои прежние подозрения по поводу участия Екатерины Юрьевны в травле Алисы подтвердились. Всё складывалось слишком уж последовательно, чтобы списать это на совпадения или недопонимание. Всё было решено заранее: девушку, «неподходящую» для звания княгини, аккуратно собирались убрать из жизни Дмитрия Васильевича. Без особого шума, вежливо, по-дворцовому. Чтобы титул, как водится, достался «правильной» кандидатке.

Я поймал себя на лёгкой улыбке. Алисе, надо признать, повезло. Быть любимой мужчиной, который не теряет головы под взглядом Императора и не меняет решений под нажимом всей Империи — редкое везение. Особенно если учесть, что поначалу Дмитрий казался мне не самым приятным человеком.

Но внутри него было гораздо больше, чем происхождение и занимаемая должность. Просто нужно было, чтобы рядом оказалась та, кто умеет слышать. Та, ради которой и хочется быть не только титулом, но и человеком.

Глядя на Алису, которая без суеты держит его под руку, мягко касается его ладони, чуть улыбается, не для публики, а просто так, я подумал: может, всё-таки настоящие князья не рождаются. Их делают. Тихо, без лозунгов. Ласковым взглядом, доверием и вот такими пальцами, уверенно переплетающимися с твоими.

Мы с Фомой стояли у колонны, бок о бок, наблюдая, как Екатерина Юрьевна, словно ничего не случилось, важно прошествовала мимо в компании спутника.

Фома тихо хмыкнул и сделал глоток шампанского.

— Не люблю я его, — проговорил он вполголоса, — этого Константина. Высокомерный он и вредный. И сдается мне, что мы с вами ему не нравимся.

Я усмехнулся, не отрывая взгляда от парочки.

— Согласен. Никогда он не отличался теплотой.

Фома сделал паузу и вдруг вздохнул по-настоящему.

— Но вот сейчас, честно… жалко его.

Я удивлённо повернул голову.

— Жалко?

— Ага, — кивнул Питерский. — Вы только посмотрите на него. Бледный, как простыня в прозекторской. А ведь они только познакомились. Она ж его измотает до потери пульса и своим характером, и голосом, и вот этим взглядом, как у тетки, которая точно знает, где у тебя болит.

Я не удержался и тихо рассмеялся. Фома говорил почти сочувственно, но глаза у него при этом блестели, как у кота, наблюдающего за воробьем, которого он всё равно ловить не станет, но понаблюдать — всегда пожалуйста.

— В моей деревне была мудрая бабка. Так она говорила: «Пнешь кота — сломаешь себе судьбу», — продолжил шаман. — К тому же, сдается мне, что этот Вальдоров не просто так рядом со мной терся. Может гадость какую задумал. А я в него кинул эту девицу, как гранату.

Мы оба снова посмотрели в сторону Вальдорова. Он как раз ловко уворачивался от попытки Екатерины что-то шепнуть ему на ухо.

— Да уж, — пробормотал я. — Похоже, ему тоже стало жалко себя.

И тут голос Арины вдруг прервал нашу весёлую беседу:

— А может, они два сапога пара?

Мы обернулись. Она стояла рядом и смотрела на удаляющуюся парочку чуть прищурившись, без насмешки, а скорее, с интересом.

— Екатерина ведь никогда по-настоящему не сталкивалась с таким, — продолжила Арина. — С кустодием при исполнении. С мужчиной, который вырос в военной структуре, который живёт уставом и кодексом. Она всю жизнь обитала при дворе, в ореоле титулов и родственников.

Она сделала лёгкую паузу и добавила, уже мягче:

— А если станет супругой, скажем, Вальдорова… испытает всё, что переживают жёны жандармов и солдат. Все тревоги, все ограничения, всю холодную сторону службы. И никакой императорский двор не спасёт от этой повседневности.

Мы переглянулись. И правда, от того, как она это сказала, пара чуть поодаль теперь выглядела иначе. Уже не карикатурно, а немного трагикомично.

Алиса, всё ещё в своём белом плаще, стоявшая чуть в стороне с Дмитрием, вдруг тихо подала голос:

— Ещё неизвестно, кто кого воспитывать будет.

Мы посмотрели на неё. Она говорила не громко, но в её словах было много наблюдательности.

— Я слышала, — добавила она, — что семья Вальдорова имеет серьёзный вес в Империи. Они из тех, кто может позволить себе поставить на место даже самоуверенных знатных невест.

Она чуть пожала плечами.

— У них не принято позволять супругам лишнего. Неважно, кто ты по титулу, если ты стала частью семьи. И в таком споре Екатерине уже не помогут ни придворные связи, ни капризы. Это станет делом внутренним.

— Семейным и закрытым, — добавил Шуйский сухо, но без злобы.

— А может… — снова тихо сказала Арина, — именно такой холодной водой её и окатит жизнь. Сначала шок. А потом взросление. И ей, может быть, это пойдет только на пользу.

— Ну, или развязка, — добавил я. — Быстрая, громкая и с вещами через балкон.

Фома рассмеялся почти тепло:

— Не хотел бы я быть их соседом. Хотя, с другой стороны, скучно точно не будет.

Постепенно вокруг нас начало сгущаться общественное внимание. То самое, которое в аристократической среде бывает особенно назойливым после громких заявлений и не менее громких отказов. К Алисе начали подходить гости. Они делали это чинно, сдержанно, иногда даже чуть извиняющимся тоном. Каждый спешил выразить своё уважение новоиспечённой аристократке, осторожно выстраивая фразы так, чтобы не прозвучать ни слишком холодно, ни чересчур восторженно.

Но при этом я отчётливо видел: ни один из них не удержался от того, чтобы внимательно, почти исподтишка, рассмотреть Алису. Нет, никто не позволял себе грубого взгляда, скорее, изысканное любопытство: что же такого нашёл в ней Шуйский? Где в этой хрупкой, сдержанной девушке прячется тот самый огонь, который заставил князя отказаться от блестящей партии ради неё?

Я даже мысленно представил, как уже завтра в гостиных старых усадеб будут наливать чай, раскладывать песочное печенье на тонких блюдцах и тихо, со вкусом обсуждать всё, что сегодня видели. И, конечно, будут гадать: неужели любовь? Или всё-таки характер?

Меня с Ариной, разумеется, вниманием тоже не обошли. Поздравления с помолвкой сыпались один за другим. Были лёгкие поклоны, протянутые руки, уверения в добром отношении, благие пожелания и даже робкие попытки шутить. Все старались держаться корректно, как будто мы с Нечаевой теперь представляли собой нечто большее, чем просто пару. Мы стали влиятельным союзом.

Я, признаться, ловил себя на мысли, что почти никого из этих людей не знал. Некоторые фамилии звучали смутно знакомо, но лица сливались в один общий портрет: вежливый, улыбчивый, дипломатичный. От каждого пахло дорогим одеколоном и осторожностью.

А вот Арина Родионовна, словно выросшая в этом кругу, чувствовала себя абсолютно спокойно. Она не просто принимала поздравления, а с лёгкостью тепло передавала приветы чьим-то сестрам, искренне интересовалась здоровьем тётушек и даже поздравляла с недавними успехами в учёбе какого-то смущённого юношу, который от её слов чуть не уронил бокал с шампанским.

Я смотрел на неё с тихим восхищением. Та лёгкость, с которой она вплеталась в этот сложный, тонко сбалансированный мир, была настоящим искусством. И где-то глубоко внутри я почувствовал, что с такой женщиной мне не страшны даже вычурные салоны с самыми изысканными интригами.

Она знала, что и главное кому, говорить.

А я, как обычно, просто стоял рядом и кивал, изображая уверенность. Но, к счастью, мне это прощали. На фоне сияющей невесты это было почти естественно.

Мы с Ариной Родионовной всё ещё принимали поздравления, когда я заметил, как Шуйский, стоявший чуть поодаль, на мгновение поймал мой взгляд. В этом молчаливом взгляде было больше, чем в сотне благопристойных реплик. В нём сквозило понимание. И, возможно, усталость.