У переправы, при Медельфаре, —
а лес так зелен вокруг! —
Ивер пил мед с Эсберном Снаре.
Друг другом вовек не надышатся лето и луг.
«Дружище Ивер, стань мне родня:
Сестрицу Кирстин отдай за меня!»
«На что тебе Кирстин? У ней для шнуровки
своих рукавов не хватает сноровки!
Ни шить, ни кроить не научишь ее.
В город она отсылает шитье».
Эсберн отправился тихомолком в Рибе
за пурпурной тканью и шелком.
С покупками он прискакал во всю прыть
и просит Кирстин скроить да сшить.
Брала девица шелк и суконце
и шить садилась при ярком солнце.
На дощатом полу в изобилии
вырезала розы и лилии.
Двух рыцарей с мечами
нашила она за плечами.
Ладьей на волне штормовой
украсила шов боковой.
По проймам, руки воздев,
танцуют пятнадцать дев.
А на груди — у древа
целуются рыцарь и дева.
«Ну вот наконец и дошила одежду.
Доставить в сохранности — дай бог надежду!»
Поверили слову пажа-мальчугана:
«Обнову берусь довезти без изъяна!»
«За каждый стежок по сукну и шелку,
пальчики девы, что держат иголку,—
пальчики девы спаси Христос!» —
Эсберн Снаре произнес.
«Получит она за шитье в уплату
город Рибе с округой богатой
и, в подарок за мастерство,
если угодно, — меня самого!»
«О рыцарь, щедра твоя награда!
— А лес так зелен вокруг! —
Тебя самого девице и надо!»
Друг другом вовек не надышатся лето и луг.
Он был пригожим молодцом,
Когда служить пошел
Пажом усердным в графский дом
За деньги и за стол.
Ему приглянулась хозяйская дочь,
Надежда и гордость отца,
И тайною клятвой они поклялись
Друг друга любить до конца.
Однажды летнею порой,
Когда раскрылся лист,
Шел у влюбленных разговор
Под соловьиный свист.
— О Вилли, тесен мой наряд,
Что прежде был широк,
И вянет-вянет нежный цвет
Моих румяных щек.
Когда узнает мой отец,
Что пояс тесен мне,
Меня запрет он, а тебя
Повесит на стене.
Ты завтра к окну моему приходи
Украдкой на склоне дня.
К тебе с карниза я спущусь,
А ты поймай меня!
Вот солнце встало и зашло,
И ждет он под окном
С той стороны, где свет луны
Не озаряет дом.
Открыла девушка окно,
Ступила на карниз
И с высоты на красный плащ
К нему слетела вниз.
Зеленая чаща приют им дала,
И, прежде чем кончилась ночь,
Прекрасного сына в лесу родила
Под звездами графская дочь.
В тумане утро занялось
Над зеленью дубрав,
Когда от тягостного сна
Очнулся старый граф.
Идет будить он верных слуг
В рассветной тишине.
— Где дочь моя и почему
Не поднялась ко мне?
Тревожно спал я в эту ночь
И видел сон такой:
Бедняжку дочь уносит прочь
Соленый вал морской.
В лесу густом, на дне морском
Или в степном краю
Должны вы мертвой иль живой
Найти мне дочь мою!
Искали они и ночи и дни,
Не зная покоя и сна,
И вот очутились в дремучем лесу,
Где сына качала она.
«Баюшки-баю, мой милый сынок,
В чаще зеленой усни.
Если бездомным ты будешь, сынок,
Мать и отца не вини!»
Спящего мальчика поднял старик
И ласково стал целовать.
— Я рад бы повесить отца твоего,
Но жаль твою бедную мать.
Из чащи домой я тебя принесу,
И пусть тебя люди зовут
По имени птицы, живущей в лесу,
Пусть так и зовут: Робин Гуд!
Иные поют о зеленой траве,
Другие — про белый лен.
А третьи поют про тебя, Робин Гуд,
Не ведая, где ты рожден.
Не в отчем дому, не в родном терему,
Не в горницах цветных,—
В лесу родился Робин Гуд
Под щебет птиц лесных.
Двенадцать месяцев в году,
Не веришь — посчитай.
Но всех двенадцати милей
Веселый месяц май.
Шел Робин Гуд, шел в Ноттингэм,—
Весел люд, весел гусь, весел пес…
Стоит старуха на пути,
Вся сморщилась от слез.
— Что нового, старуха? — Сэр,
Злы новости у нас!
Сегодня трем младым стрелкам
Объявлен смертный час.
— Как видно, резали святых
Отцов и церкви жгли?
Прельщали дев? Иль с пьяных глаз
С чужой женой легли?
— Не резали они отцов
Святых, не жгли церквей,
Не крали девушек, и спать
Шел каждый со своей.
— За что, за что же злой шериф
Их на смерть осудил?
— С оленем встретились в лесу…
Лес королевским был.
— Однажды я в твоем дому
Поел, как сам король.
Не плачь, старуха! Дорога
Мне старая хлеб-соль.
Шел Робин Гуд, шел в Ноттингэм,—
Зелен клен, зелен дуб, зелен вяз…
Глядит: в мешках и в узелках
Паломник седовлас.
— Какие новости, старик?
— О сэр, грустнее нет:
Сегодня трех младых стрелков
Казнят во цвете лет.
— Старик, сымай-ка свой наряд,
А сам пойдешь в моем.
Вот сорок шиллингов в ладонь
Чеканным серебром.
— Ваш — мая месяца новей,
Сему же много зим…
О сэр! Нигде и никогда
Не смейтесь над седым!
— Коли не хочешь серебром,
Я золотом готов.
Вот золота тебе кошель,
Чтоб выпить за стрелков!
Надел он шляпу старика,—
Чуть-чуть пониже крыш.
— Хоть ты и выше головы,
А первая слетишь!
И стариков он плащ надел,—
Хвосты да лоскуты.
Видать, его владелец гнал
Советы суеты!
Влез в стариковы он штаны.
— Ну, дед, шутить здоров!
Клянусь душой, что не штаны
На мне, а тень штанов!
Влез в стариковы он чулки.
— Признайся, пилигрим,
Что деды-прадеды твои
В них шли в Иерусалим!
Два башмака надел: один —
Чуть жив, другой — дыряв.
«Одежда делает господ».
Готов. Неплох я — граф!
Марш, Робин Гуд! Марш в Ноттингэм!
Робин, гип! Робин, гэп! Робип, гоп!
Вдоль городской стены шериф
Прогуливает зоб.
— О, снизойдите, добрый сэр,
До просьбы уст моих!
Что мне дадите, добрый сэр,
Коль вздерну всех троих?
— Во-первых, три обновки дам
С удалого плеча,
Еще — тринадцать пенсов дам
И званье палача.
Робин, шерифа обежав,
Скок! и на камень — прыг!
— Записывайся в палачи!
Прешустрый ты старик!
— Я век свой не был палачом;
Мечта моих ночей:
Сто виселиц в моем саду —
И все для палачей!
Четыре у меня мешка:
В том солод, в том зерно
Ношу, в том — мясо, в том — муку,
И все пусты равно.
Но есть еще один мешок:
Гляди — горой раздут!
В нем рог лежит, и этот рог
Вручил мне Робин Гуд.
Труби, труби, Робинов друг,
Труби в Робинов рог!
Да так, чтоб очи вон из ям,
Чтоб скулы вон из щек!
Был рога первый зов как гром!
И — молнией к нему —
Сто Робин-Гудовых людей
Предстало на холму.
Был следующий зов — то рать
Сзывает Робин Гуд.
Со всех сторон, во весь опор
Мчит Робин-Гудов люд.
— Но кто же вы? — спросил шериф,
Чуть жив. — Отколь взялись?
— Они — мои, а я Робин,
А ты, шериф, молись!
На виселице злой шериф
Висит. Пенька крепка.
Под виселицей, на лужку,
Танцуют три стрелка.
