Королева Британии тяжко больна,
Дни и ночи ее сочтены.
И позвать исповедников просит она
Из родной, из французской страны.
Но пока из Парижа попов привезешь,
Королеве настанет конец…
И король посылает двенадцать вельмож
Лорда-маршала звать во дворец.
Он верхом прискакал к своему королю
И колени склонить поспешил.
— О король, я прощенья, прощенья молю,
Если в чем-нибудь я согрешил!
— Я клянусь тебе жизнью и троном своим:
Если ты виноват предо мной,
Из дворца моего ты уйдешь невредим
И прощенный вернешься домой.
Только плащ францисканца на панцирь надень.
Я оденусь и сам как монах.
Королеву Британии завтрашний день
Исповедовать будем в грехах!
Рано утром король и лорд-маршал тайком
В королевскую церковь пошли,
И кадили вдвоем, и читали псалом,
Зажигая лампад фитили.
А потом повели их в покои дворца,
Где больная лежала в бреду.
С двух сторон подступили к ней два чернеца,
Торопливо крестясь на ходу.
— Вы из Франции оба, святые отцы? —
Прошептала жена короля.
— Королева, — сказали в ответ чернецы,—
Мы сегодня сошли с корабля!
Если так, я покаюсь пред вами в грехах
И верну себе мир и покой!
— Кайся, кайся! — печально ответил монах.
— Кайся, кайся! — ответил другой.
— Я неверной женою была королю.
Это первый и тягостный грех.
Десять лет я любила и нынче люблю
Лорда-маршала больше, чем всех!
Но сегодня, о боже, покаюсь в грехах,
Ты пред смертью меня не покинь!..
— Кайся, кайся! — сурово ответил монах.
А другой отозвался: — Аминь!
— Зимним вечером ровно три года назад
В этот кубок из хрусталя
Я украдкой за ужином всыпала яд,
Чтобы всласть напоить короля.
Но сегодня, о боже, покаюсь в грехах,
Ты пред смертью меня не покинь!..
— Кайся, кайся! — угрюмо ответил монах.
А другой отозвался: — Аминь!
— Родила я в замужестве двух сыновей,
Старший принц и хорош и пригож,
Ни лицом, ни умом, ни отвагой своей
На урода отца не похож.
А другой мой малютка плешив, как отец,
Косоглаз, косолап, кривоног!..
— Замолчи! — закричал косоглазый чернец.
Видно, больше терпеть он не мог.
Отшвырнул он распятье, и, сбросивши с плеч
Францисканский суровый наряд,
Он предстал перед ней, опираясь на меч,
Весь в доспехах, от шеи до пят.
И другому аббату он тихо сказал:
— Будь, отец, благодарен судьбе!
Если б клятвой себя я вчера не связал,
Ты бы нынче висел на столбе!
Ох, сердце жалкое, вопи от муки,
Кровоточи от смертоносных ран!
Оплакивай свой рок, ломая руки.
Судьба враждебная, крутой тиран,
Тобою мне жестокий жребий дан
Терпеть в тоске и скорби нестерпимой
Молчанье перед нею, пред любимой.
Одна лишь есть, и лишь одна пребудет,
О ком душе моей кровоточить,—
Та, от кого и боль блаженна будет.
И все-таки дозволь, господь, смягчить
Недобрый рок и муки облегчить.
Мне дан судьбою жребий нестерпимый —
Молчанье перед нею, пред любимой.
Баю-баю, люли-люли,
Кто проспал, того надули.
«Моя милашка, мой майский цвет,
Позволь прилечь к тебе на грудь».
Она сказала: «Ложись, мой свет,
Лежи в тиши, поспеши уснуть».
Он сонный пустился в любовный путь.
Но взор в тумане и ум туманный,—
Не устерег он своей желанной.
Баю-баю, люли-люли,
Кто проспал, того надули.
И, ласками и сном пленен,
Среди утех, под сладкий смех,
Он позабыл, кто он, где он,
Он позабыл про смертный грех.
Он заплатил за свой успех,
Но не успел — он спал. И что же?
Она, как тать, сбежала с ложа.
Баю-баю, люли-люли,
Кто проспал, того надули.
Вода темна, бурлит река,
Нo ей не страшно ступить в поток.
Вброд перешла, нашла дружка,
И крепко обнял ее дружок,
И в ней, замерзшей, огонь разжег.
«А мой, — сказала, — храпит ненаглядный
В его голове туман непроглядный».
Баю-баю, люли-люли,
Кто проспал, того надули.
Пивной бочонок, ну где твоя страсть?
Который сон, засоня, глядишь?
Ты перепился, проспался всласть,
Глянь, лежебока, один лежишь!
Теперь поплачешь да покричишь.
Ты с ней опозорился, жалкий пьянчужка
Оставила с носом тебя подружка.
