Костёр и Саламандра. Книга третья (СИ) - Далин Максим Андреевич

Он здорово говорил по-нашему — только с мягким воркующим акцентом ашурийцев. Оделся не спеша — и вид у него был такой, будто он всё время прислушивался к себе. И уже одетый, перебирая ожерелье на шее, спросил у Далеха:

— Скажи, брат, я больше никогда не взлечу?

— Почему, э? — удивился Далех. — Что мешает?

— Медь не льётся, брат, — сказал Лаурлиаэ. — Я её не чувствую. Как пустой горшок… незнакомо.

Ну вот, подумала я мрачно. Из ада мы его, конечно, вытащили… но что толку? Он же зачахнет с тоски, никакое искусственное тело душе не поможет. Но Далех был настроен гораздо веселее.

— Это не страшно, брат, — сказал он и ухмыльнулся. — Это бывает. С берега реки сразу не взлетишь, это хорошо, если уползти удалось, а тем более — если ты ушёл своими ногами. Это тебе надо снова зажечь огонь внутри, такое сделать можно. Старики рассказывали.

Я успокоилась. Старики Далеха во многом разбирались хорошо.

Далех подошёл к столу, на котором работали механики, и начал, не торопясь, выкладывать из торбы какие-то веточки, корешки… ну, я давно знала, что он таскает с собой целую кучу засушенных растений, как деревенский ведьмак.

— Горный можжевельник, — приговаривал Далех, разбирая свои хворостинки. — Память Хуэйни-Аман… и священная рябина, сердечная радость… и сосновая смола… чтобы легче горело… гори, гори…

И опять у него всё это затлело, задымилось прямо в ладонях — и вспыхнуло маленьким ярким огоньком. Лаурлиаэ над ним нагнулся — в самый дым, а Далех как-то собрал огонь в кулаки, и его руки засветились, как раскалённый металл.

— Э, — сказал он тихонько. — Подними-ка голову, брат.

Дракон послушался — и Далех своими светящимися пальцами тронул его лоб, повёл вниз, к переносице. Лаурлиаэ вздрогнул, — я почему-то поняла, что ему больно, он чувствует это прикосновение как ожог, — и вдруг от пальцев Далеха по фарфоровому лицу, по волосам, по шее прошёл медный отсвет, и драконская медь полилась, как тогда, в зале Дворца.

Дракон встряхнулся, рассыпая искры. Он менялся, менялся, как ему и полагается, но…

Он был мёртвый, вот что.

Мёртвый медный дракон. Жутковатый медный скелет раскрыл широченные крылья — как веера из лезвий — и потянулся.

— А летать? — спросила я. — Ты можешь летать?

Далех отдёрнул пискнувшую по карнизу штору и распахнул окно. Мне показалось, что узко, всё равно узко, хоть окна в госпитале и были огромные, но дракон как-то особенно ловко выскользнул за оконный переплёт — и взмыл в весеннее небо, уже начинающее остывать и темнеть.

Шикарно он летел, у меня дух захватило. Как живой.

— Далех, — выдохнула я в восторге, — ты молодец, ты просто молодец! Как же ты сделал?

У Далеха немедленно сделалась всегдашняя самодовольная мина:

— Так ведь и ты же говорила, белая тёмная леди: они из огня. И я из огня. Одна природа у нас с ними, с драконами. Я Белый Пёс из рода Белых Псов, любой из нас может огонь вернуть дракону, если огонь в нём погас, если огонь в нём погасили… Хорошо летит, высоко! — и с удовольствием поцокал восхищённо.

Я ему не мешала. Он честно заслужил, пусть цокает, сколько хочет. А потом сказала:

— Ты же понимаешь, что надо делать, Далех?

— А ничего делать не надо, — выдал он легкомысленно, с безмятежной ухмылочкой. — Сахи-аглийе, драконы, сами всё увидят, сами всё поймут. Лаурлиаэ им расскажет. Я только одно добавлю, леди Карла: что клятва аглийе держит, а вот удержат ли ваши северные Узлы — про то нам неведомо. Так что никаких бумажек, никаких рапортов от аглийе не будет. И никаких духов не будет. А если кто захочет сражаться и после смерти, сражаться вместе с живыми братьями захочет — тот уж сам поймёт, что и как ему делать.

— А… ты уверен? — я даже немного растерялась. — Я-то имела в виду, что ты им должен рассказать, что вся эта история с клятвами — это рискованно для души, больно и потери. И не означает, что можно поклясться, а потом соваться под адский огонь почём зря.

— О тёмная роза Севера, не причиняй себе забот, — ухмыльнулся этот тип ещё шире. — Аглийе есть аглийе, они всё равно решат сами. И если они решат — кто их переубедит? Я? Ты? Они же народ Нут, как и ашури. Дракон — он, прости меня, упрям, как десять ишаков, в решениях твёрд, как гранит Хуэйни-Аман, да ещё и огонь горит в нём. Дракон всех выслушает, потому что отец учил его слушать старших, а мать учила быть любезным. Выслушает — и сделает, как сам решил, потому что ни отец, ни мать, ни кости Нут его не переубедят, если решение уже принято.

— Непросто тебе с ними, наверное, — сказала я. — Те ещё ребята.

— Что ж делать, — Далех неопределённо покрутил ладонью в воздухе. — Такими уж они созданы, дети Огня. С огнём тоже не слишком-то легко договориться. Да и Нут… ты ведь должна понять: Нут бросает кости Случая на платок Предопределённости, Нут — своенравная богиня.

— Я думала, что Случай — это почти всегда ад, — удивилась я.

— Почти, но не всегда, — сказал Далех. — Но об этом я рассуждать не берусь. Пусть об этом рассуждают мудрые старики — вот ваш Иерарх, мудрый белый старец, пусть рассуждает. Я не буду. Я просто так скажу: дай огню гореть, а солнцу — светить, потому что помешать им мы с тобой всё равно не в силах.

— Обнадёжил! — хмыкнула я.

— Это ещё не всё, — Далех поднял палец. — Теперь у тебя, подруга Судьбы, есть свой дракон.

— Что-о? — у меня чуть глаза не выскочили. — С какого перепугу он мой?

— Так ведь обязан тебе жизнью, — сказал Далех таким тоном, будто иначе и быть не могло. — Тебе и великой матери. Он за царя Ашури, хана Хуэйни-Аман умер, теперь будет жить за вас. Таков уговор.

Вот тогда-то мне и понадобилось выйти на воздух, подышать и проветрить голову.

Вечер уже был синий, как чернила, а от запаха весны и морского ветра голова кружилась, как от вина, — но кое-что я всё-таки смогла себе прояснить.

И решила, что свой дракон — это очень даже неплохо. Даже если это фарфоровый дракон. Ну и то сказать: куда он денется, фарфоровый? Как-то на него посмотрят дома, на Юге? А главное — если он поранится или что-нибудь себе сломает, кто ему поможет?

Это наше население уже ко всему присмотрелось и привыкло, так что фарфоровый дракон никого особенно не удивит.

— Вы не замёрзли, леди Карла? — окликнул водитель мотора.

— Не замёрзла, — сказала я. — Но едем, конечно.

5

Я проснулась от досады.

Мне снились маленькие булочки с ежевичным джемом, которые пекла бабушка, ещё мне снилась копчёная серебрушка и жареная грудинка — и всё это какие-то подлые люди раскладывали передо мной, но по непонятным причинам съесть хоть что-то не получалось. И в конце концов я проснулась от досады и голода.

А солнце уже ярко освещало спальню, по ощущению — дело приближалось к полудню. И я подумала: как я вообще попала в спальню из мотора? Как-то этот момент совершенно выпал из памяти. А Тяпка, конечно, ужасно обрадовалась, что я проснулась, на радостях положила лапу мне на щёку и ткнула меня носом в глаз.

— Собака, погоди, — пробормотала я и позвонила Друзелле.

Друзелла, конечно, всё прояснила.

— Вы же сколько уж ночей или не спали, или спали урывками — сразу и не сосчитаешь, — сказала она. — Конечно, заснули в моторе мёртвым сном. Мессир Валор вас в спальню принёс — и Тяпа за вами пришла. А государыня не велела вас будить: все знают, какую вы гору работы свернули. Вам бы ещё покушать.

— Да! — заорала я, просыпаясь окончательно.

Друзелла понимающе улыбнулась:

— Мяса?

— Конечно, мяса! Много!

— Дикий междугорский вепрь с пряными травами подойдёт?

— Да, только целиком, — ответила я в тон, а Тяпка облизалась.

А платьице для меня приготовили без кринолина. И короткое: еле-еле прикрывает лодыжки. Ну и замечательно, подумала я. Очень удобно. Хватит ходить в клетке, я, в конце концов, не канарейка!

Я как раз заканчивала приводить себя в порядок, когда в спальню впорхнула Виллемина. Весёлая. Ей уже можно было не улыбаться: я обо всём догадывалась по тому, как она движется, по тому, как у неё глаза блестят. Она была весела, в пачке газет и каких-то бумаг новости сплошь хорошие, а в телеграфной ленточке — срочные и хорошие.