Прощай, оружие! - Хемингуэй Эрнест
Тем временем смеркалось. Я спросил, на который час назначено наступление, и мне ответили, что как только стемнеет. Я вернулся к шоферам. Они сидели в блиндаже и разговаривали, но при моем появлении замолчали. Я раздал каждому по пачке «Македонии» – неплотно набитых сигарет, из которых высыпался табак, и нужно было закрутить концы, прежде чем закуривать. Маньера чиркнул зажигалкой и передал ее по кругу. Зажигалка напоминала формой радиатор «фиата». Я пересказал то, что услышал.
– А почему мы не видели распределительный пост? – спросил Пассини.
– Он был как раз за съездом, где мы свернули.
– На дороге будет форменный бардак, – сказал Маньера.
– Нас… расстреляют как нечего делать.
– Скорее всего.
– А что по еде, лейтенант? Когда все начнется, будет не до кормежки.
– Сейчас схожу узнаю, – сказал я.
– Нам сидеть тут или можно осмотреться?
– Лучше сидите.
Я вернулся в блиндаж к главному врачу. Он сказал, что полевая кухня скоро прибудет и шоферы смогут прийти за своей порцией похлебки. Если котелков нет, он выдаст им запасные. Я сказал, что котелки, скорее всего, есть. Вернувшись к шоферам, я сказал им, что позову, как только приедет еда. Маньера сказал, что хорошо бы ее привезли до обстрела. До моего ухода они молчали. Все они были простые механики и ненавидели войну.
Я сходил проверить машины и осмотреться, а потом вернулся в блиндаж к шоферам. Мы все сидели на земле, прислонившись к стенке, и курили. Снаружи почти совсем стемнело. Земля была теплая и сухая, я привалился к стене всей спиной, устроившись на копчике, и расслабился.
– Кто идет в атаку? – спросил Гавуцци.
– Берсальеры.
– Только берсальеры?
– Кажется, да.
– Для настоящей атаки здесь мало солдат.
– Потому что настоящее наступление, видимо, будет в другом месте.
– А те, кто пойдет в атаку, об этом знают?
– Навряд ли.
– Конечно, не знают, – сказал Маньера. – Если б знали, не пошли бы.
– Еще как пошли бы, – сказал Пассини. – Берсальеры те еще кретины.
– Они храбрые и хорошо дисциплинированны, – сказал я.
– Они здоровые и широкоплечие, но все равно кретины.
– А гренадеры к тому же еще высокие, – сказал Маньера.
Это была шутка. Все засмеялись.
– А вы были, tenente, когда они отказались идти в бой и каждого десятого расстреляли?
– Нет.
– Вот, было такое. Их выстроили и каждого десятого отвели на расстрел к карабинерам.
– Карабинеры… – Пассини сплюнул на землю. – Но гренадеры-то: высоченные, и отказались идти.
– Вот бы все отказались, тогда бы и война кончилась, – сказал Маньера.
– Только гренадеры не потому не пошли. Они струсили. У них все офицеры из благородных семей.
– Некоторые офицеры пошли в бой одни.
– А двоих, которые не хотели идти, застрелил сержант.
– Но кто-то же пошел.
– Тех, кто пошел, потом не выстраивали и каждого десятого не забирали.
– Одного моего земляка так расстреляли, – сказал Пассини. – Высокий такой, плечистый, статный, как раз для гренадеров. Вечно в Риме. Вечно с девочками. Вечно с карабинерами. – Он усмехнулся. – Теперь у их дома поставили часового со штыком, и никто не смеет навестить его отца, мать, сестер, а отца лишили гражданских прав, и он не может даже голосовать. И закон их больше не защищает. Заходи кто хочешь и бери что хочешь.
– Если б не страх за родных, то никто бы в атаку и не пошел.
– Вот еще. Альпийские стрелки пошли бы. Ардити пошли бы. Да и берсальеры тоже.
– Так ведь и берсальеры драпали. Теперь пытаются это забыть.
– Зря вы разрешаете нам такие разговорчики, tenente. E viva l’esercito [9], – ехидно заметил Пассини.
– Да слышал я все это, и не раз, – сказал я. – Покуда вы сидите за рулем и делаете свое дело…
– …и помалкиваете в присутствии других офицеров, – закончил за меня Маньера.
– Я считаю, что войну нужно довести до конца, – сказал я. – Она не кончится сама по себе, если одна из сторон перестанет сражаться. Если мы сдадимся, будет только хуже.
– Хуже уже не будет, – учтиво возразил Пассини. – Хуже войны ничего нет.
– Поражение куда хуже.
– Вряд ли, – с той же учтивостью сказал Пассини. – Что такое поражение? Ты просто идешь домой.
– А враг идет за тобой. Отбирает дом, уводит сестер.
– Вряд ли, – сказал Пассини. – За каждым не пойдет. Пусть каждый сам защищает свой дом. Пусть не отпускает сестер за дверь.
– Тогда вас повесят. Или снова забреют в солдаты. И не в шоферы санитарной службы, а в пехоту.
– Всех не перевешают.
– Не может чужое государство заставить тебя воевать, – сказал Маньера. – В первом же сражении все разбегутся.
– Как чехи.
– Вы просто не знаете, что значит быть побежденным, потому и не боитесь.
– Tenente, – сказал Пассини. – Вы, помнится, разрешили нам говорить? Ну так слушайте. Нет ничего хуже войны. Мы в санитарных частях даже не представляем всех ее ужасов. А те, кто понимает, насколько все ужасно, ничего не могут поделать, потому что сходят с ума. Есть люди, которые никогда этого не поймут. Есть люди, которые боятся своих офицеров. Вот такими и делается война.
– Я знаю, что война – это плохо, но ее нужно довести до конца.
– У войны не бывает конца.
– Нет, бывает.
Пассини покачал головой.
– Войну победами не выигрывают. Ну возьмем мы Сан-Габриеле. Ну, отвоюем Карсо, Монфальконе и Триест. А дальше что? Видели сегодня все те дальние горы? Думаете, сможем взять и их тоже? Только если австрияки сложат оружие. Одна сторона должна сдаться. Так почему не мы? Если они войдут в Италию, то быстро утомятся, развернутся и уйдут. У них уже есть своя страна. Так нет же, идут войной на других.
– Да ты оратор.
– Ну мы же не крестьяне. Мы механики. Мы думаем. Мы читаем. И даже крестьянам хватает ума не боготворить войну. Всем ненавистна эта война.
– Просто правящий класс – это тупицы, которые никогда ничего не понимали и никогда не поймут. Вот потому мы и воюем.
– А еще они на этом наживаются.
– Многие не наживаются, – сказал Пассини. – Они для этого слишком тупы. Воюют за просто так. Из глупости.
– Всё, хорош, – сказал Маньера. – Что-то мы разговорились, даже для tenente.
– Ничего, ему нравится, – сказал Пассини. – Мы еще обратим его в свою веру.
– Но пока хватит, – сказал Маньера.
– Что же, tenente, скоро обед? – спросил Гавуцци.
– Сейчас узнаю, – сказал я.
Гордини поднялся и вышел вместе со мной.
– Могу я вам чем-то помочь, tenente? Может, поручение какое?
Из всех четверых он был самым тихим.
– Ну пошли, если хочешь, – сказал я. – А там поглядим.
Снаружи совсем стемнело, и было видно, как по склонам блуждают длинные лучи прожекторов. На нашем фронте использовали большие прожекторы, установленные на фургонах, и иногда ночью, проезжая почти у самой передовой, можно было встретить на обочине такой фургон, а рядом офицера, направлявшего прожектор, и перепуганную команду. Мы прошли через заводской двор к главному перевязочному пункту. Над входом был сделан небольшой навес из ветвей, и ночной ветер шуршал высохшей на солнце листвой. Внутри горел свет. Главный врач сидел на ящике у телефона. Один из врачей сказал, что наступление отложили на час, и предложил мне коньяку. Я посмотрел на операционные столы, поблескивающие на свету инструменты, тазы и закупоренные бутылки. Гордини держался у меня за спиной. Главный врач положил трубку и встал.
– Все, начинается, – сказал он. – В итоге решили не откладывать.
Я выглянул наружу; было темно, и по горам шарили австрийские прожектора. Еще мгновение стояла тишина, а затем все орудия позади нас разом начали обстрел.
– Савойя, – сказал главный врач.
– Так что с похлебкой, майор? – спросил я.
Он меня не услышал. Я повторил.
– Еще не привезли.
Во дворе кирпичного завода разорвался большой снаряд. Громыхнуло еще раз, и сквозь шум взрыва можно было расслышать стук сыплющегося кирпича и комьев грязи.
Похожие книги на "Прощай, оружие!", Хемингуэй Эрнест
Хемингуэй Эрнест читать все книги автора по порядку
Хемингуэй Эрнест - все книги автора в одном месте читать по порядку полные версии на сайте онлайн библиотеки mir-knigi.info.