Эмма Браун - Бронте Шарлотта

Так началось для меня истинное образование, а с ним и более близкое знакомство с моим благодетелем. Его тонкий ум я оценила, прочитав Босуэлла [5], Юма [6] и Мура [7]. В его сердце заглянула благодаря Шекспиру, Мильтону [8] и Поупу [9], но прямой путь к нему мне указала записка от Финча, обнаруженная мною однажды между страницами томика Голдсмита [10]: «Я завидую этому гению, ибо знаю, как он вам понравится». С немалой дерзостью я вернула книгу, вложив в нее собственное послание: «Отправитель мне нравится даже больше, ибо вместе с плодами гения он посылает мне и сердечную доброту».

С тех пор записка вкладывалась в каждую новую книгу. Моя блеклая, пустая жизнь наполнилась радостью дружбы, не хватало лишь этого драгоценного дара, явленного во плоти. Странно, но приятно было вскоре обнаружить, что я скучаю по серьезному молодому человеку почти так же, как по родителям. Жизнь моя проходила в борьбе за существование, о романтической любви я не помышляла, а будущее свое видела лишь в полезных трудах и заботах, но в тех редких случаях, когда мы с Финчем стояли близко друг к другу, в душе моей поднималась буря самых противоречивых чувств. В его обществе я испытывала слабость, но вместе с тем наша с ним духовная связь придавала мне невероятную силу. Мне казалось, что рядом с таким человеком я могла бы употребить все усилия, чтобы изменить этот мир к лучшему. В нем не было и тени притворства или глупости. Я знала, что он не стал бы тратить на меня время, будь я ему безразлична.

Однажды я с удивлением нашла в его посылке с книгами Библию. Финч не мог не знать, что мне хорошо знакомо ее содержание. Раскрыв книгу, я обнаружила новое признание. Священное Писание Финч сопроводил несколькими строками, написанными от руки: «На этой священной книге я клянусь, что вся моя любовь принадлежит лишь вам одной, и так будет всегда». Нет нужды описывать чувства, которые я испытала. Те, кто изведал счастье разделенной любви, вспомнят и свет, озаряющий самые потаенные уголки души, и величайшее смятение, что почти вытесняет изумление, и мечты о добродетелях и достоинствах, которые служат опорой новым поколениям. Что же до тех, кто еще не сподобился благословения Божия и не познал этой великой радости, я не стану принижать ее в их глазах своим описанием. Я лишь желаю им испытать ее в действительности, и как можно скорее. Да, я почувствовала радость, и еще облегчение, и благодарность, но вскоре овладела собой и вернулась к работе. Ни в восторженных восхвалениях, ни в слезливых заверениях в любви я не нуждалась. Финч предложил мне самого себя, ни больше ни меньше. А поскольку сердцем моим он уже завладел, я не видела препятствий к тому, чтобы мы соединились навеки.

О как бесхитростна и наивна юность! Моему возлюбленному едва исполнилось восемнадцать. Он не мог рассчитывать на достаточный доход, пока не достигнет двадцати одного года. Финч предостерег меня (без всякой на то надобности), что родители его никогда не одобрят наш союз. В своих честолюбивых помыслах они желали для сына брака, который принес бы ему и высокое положение в обществе, и денежную выгоду. Они скорее предпочли бы видеть старшего сына мертвым, нежели женатым на дочери бедного портного.

Финч поклялся сделать все возможное, чтобы помешать осуществлению матримониальных планов матери, пока он не обретет независимость. А до тех пор мы условились не говорить о своих чувствах и по возможности не обнаруживать их, чтобы не возбудить подозрений. Однако полностью скрыть радость, что поселилась в моей душе и помогла выдержать множество испытаний в этом доме, среди людей легковесных и пустых, было невозможно. Мы даже находили удовольствие, храня свой секрет во время церемонных встреч, только раз в месяц, не чаще, позволяли себе «случайно» столкнуться. И тогда в наших разговорах о книгах или иных предметах прорывалась страсть, однако источником ее была страсть другая, тайная, которой мы никогда не показывали.

В тот день, когда Финч поцеловал меня, я была в саду с детьми: сажала луковицы весенних цветов. За этим занятием мои воспитанники перемазались землей, и я отправила их умыться перед обедом, решив закончить работу сама. После их ухода я воспользовалась благодатными минутами одиночества, закрыла глаза и подставила лицо солнечным лучам. Я думала о Финче (впрочем, оставаясь одна, я редко думала о чем-то другом), когда он приблизился, тихо опустился на траву и поцеловал меня. Это было всего лишь прикосновение, не более, но за всю свою жизнь я ни разу не испытала большего блаженства. Наш поцелуй был кратким. Я открыла глаза, и мы рассмеялись – и над его дерзостью, и над моим удивлением, – затем он сжал на мгновение мою руку и вошел в дом.

– Финч поцеловал Айзу, – с важностью объявила Дороти за обедом.

В наступившей тишине боязливые шаги слуг, разносивших блюда, показались оглушительными. Миссис Корнхилл словно окаменела, но глаза ее, устремленные на меня, горели бешеным гневом.

– Не дразнись, Дот, – мягко произнес Финч. – Возможно, не все находят твои шутки смешными, и, уверен, мисс Кук говорила тебе, что лгать нехорошо.

– Я не лгу! – Сознание собственной правоты заставило девочку возвысить голос до пронзительного крика. – Я все видела. Айза отослала нас умываться, но я забыла куклу и вернулась. Айза сидела на траве, с закрытыми глазами.

Я думала, что поднимется страшный скандал, и не сомневалась, что заслужила его, но миссис Корнхилл оставалась на удивление вежливой. Богатые не считают нужным показывать гнев, поскольку сознают свою власть и знают, как ею воспользоваться. Хозяйка дома отрезала кусочек мяса и, сделав глоток вина, непринужденно заметила самым любезным тоном:

– Полагаю, Финч, возможно, мисс Кук не та, кому следует учить Дороти честности.

Вы легко можете вообразить, какая пытка последовала за этим. Разумеется, я не могла проглотить ни кусочка, но вынуждена была оставаться за столом и притворяться, будто ем, пока мои маленькие воспитанники не сводили с меня круглых глаз, полных жгучего любопытства. После обеда мне пришлось повести их на воскресную прогулку. Когда мы вернулись, Финча и след простыл. Миссис Корнхилл, уже дожидавшаяся нас, жестом приказала мне пройти в ее гостиную. Там она смерила меня пристальным взглядом и повернулась ко мне спиной, а я попыталась сосредоточить свое внимание на прелестной комнате со стенами цвета устриц, бледно-золотистыми шторами и высокими зеркалами, которые, подобно прозрачным вазам, вмещали в себя охапки зелени и струи воды из сада.

– Сын, – заговорила она сдержанно, – поведал мне о своем расположении к вам.

Я опустила голову и промолчала. При мысли, что Финч осмелился ей противостоять, меня охватила великая радость, но и страх одновременно.

– Вы, конечно, понимаете, что это просто нелепо, – продолжила хозяйка с усмешкой и повернулась ко мне. На что вы, дочь портного, рассчитываете? Подобные вещи случаются в дешевых романах, но в жизни никогда.

Я, стараясь не смотреть на нее, взглянула на быструю реку и безмятежный сад, залитый медовым вечерним светом, где меня впервые поцеловали. Буду думать о нем, решила я, и ни за что не поддамся желанию защититься, иначе миссис Корнхилл заманит меня в ловушку и вырвет опрометчивое признание, но после ее слов, что Финч, вопреки воле родителей, намерен жениться на мне, меня бросило в дрожь. Не знаю почему, но сдержанность этой женщины заставила меня почувствовать всю силу ее враждебности гораздо острее, чем если бы она повысила голос. Она прошлась по комнате, остановилась и оглядела меня. Ее невысказанное суждение о моем простом рабочем платье показалось куда унизительнее, чем любое прозвучавшее оскорбление. И неважно, что это платье было скроено отцом с великой гордостью и сшито лучше всех ее пышных нарядов: взгляд миссис Корнхилл отметил его простоту, глубоко чуждую и этой богатой гостиной, и ее обществу, что ранило меня так больно, словно с меня сорвали одежду.