Устал рождаться и умирать - Янь Мо

– Да, – подтвердил отец Мо Яня.

– Что же тогда плачешь? – удивился хозяин. – Радоваться надо.

– А кто говорит, что я не радуюсь? – уставился на него тот. – Стал бы плакать, если не с радости?

– Верно, верно, – усмехнулся хозяин. – На радостях и плачут! Неси вино, – велел он хозяйке, – мы с братом опрокинем по паре стопок.

– Нет, сегодня не пью, – отказался отец Мо Яня. – Сперва нужно сообщить радостную весть. Через день-другой и выпьем. Инчунь, почтенная тетушка! – Тут отец Мо Яня отвесил хозяйке глубокий поклон. – Сын у меня появился лишь благодаря твоей мази из зародыша оленя. Мать ребенка собирается через месяц прийти к вам на поклон. Говорит, через вас столько счастья привалило – хочет принести ребенка, чтобы он стал вашим названым сыном. На коленях будет умолять, если не согласитесь.

– Ну и шутники вы оба, – усмехнулась хозяйка. – Ладно, согласна, только на колени чур не становиться.

– Так что Мо Янь тебе не только приятель, но и названый младший брат.

Не успел отец твоего названого брата уйти, как в усадьбе Симэнь – или, лучше сказать, во дворе деревенского правления – закипела бурная деятельность. Сначала Хун Тайюэ с Хуан Туном прикрепили на воротах дуйлянь  [44]. Следом прибыла группа музыкантов, они уселись на корточки во дворе и стали ждать. Похоже, я этих музыкантов раньше видел. Воспоминания Симэнь Нао всплывали одно за другим, но, к счастью, хозяин принес корм и положил им конец. Я мог одновременно жевать и наблюдать за происходящим во дворе через приоткрытый вход под навес. Ближе ко второй половине утра примчался подросток с флажком из красной бумаги в руках.

– Идут, идут, староста велел играть! – закричал он.

Музыканты торопливо вскочили – загрохотали барабаны, зазвенели гонги, полился разухабистый мотивчик для встречи гостей. Показался Хуан Тун; он бежал бочком, то и дело оборачиваясь, и кричал:

– Дорогу! Расступись, начальник района прибыл!

Под предводительством председателя кооператива Хун Тайюэ в ворота вошел начальник района Чэнь с вооруженными охранниками. Одетый в старую армейскую форму, худой, с ввалившимися глазами, начальник района шел, пошатываясь. За ним устремился целый поток вступивших в кооператив крестьян: они вели домашний скот, убранный красными лентами, несли инвентарь. Вскоре скотина и волнующаяся толпа запрудили весь двор, вокруг царило праздничное оживление. Стоящий на квадратной табуретке под абрикосом начальник района снова и снова махал рукой, и на каждый взмах народ отвечал радостными криками. Не отставала и скотина: ржали лошади, кричали ослы, мычали коровы, нанося, как говорится, новые узоры на парчу, подливая масла в огонь. И вот в эти торжественные минуты, еще до того, как начальник района раскрыл рот, чтобы произнести речь, хозяин повел меня, или, лучше сказать, Лань Лянь повел своего осла за ворота. Мы протискивались между людьми и животными, провожаемые их взглядами.

Выйдя за ворота, мы повернули на юг. На школьной спортплощадке рядом с Лотосовой заводью «подрывные элементы» нашей деревни таскали камни и землю под надзором ополченцев, вооруженных винтовками с красными кистями. Работники поднимали и расширяли земляное возвышение в северной части площадки, где проводили театральные представления и общие собрания. Именно там стоял и я, Симэнь Нао, там со мной «вели борьбу» и критиковали. Стоило копнуть поглубже в памяти Симэнь Нао, и оказалось, что все эти люди знакомые. Вот этот худой старик, например, что, расставив ноги, изо всех сил тащит большущий камень – это Юй Уфу  [45], он три месяца возглавлял в деревне отряд самообороны баоцзя  [46]. А кряжистый коротышка с двумя корзинами земли на коромысле – Чжан Дачжуан. Когда пришли сводить старые счеты отряды Хуаньсянтуань  [47], он с винтовкой в руках перешел на сторону врага. У меня в доме пять лет возницей служил, его жена Бай Сусу – племянница моей супруги, урожденной Бай, она-то их брак и устроила. Когда проводилась «борьба» со мной, было заявлено, что первую ночь с Бай Сусу провел я, а уж потом она стала женой Чжан Дачжуана. Полный вздор и клевета, но когда ей предложили засвидетельствовать это, она закрыла лицо полой куртки и лишь горько плакала, так и не сказав ни слова. Своим плачем она обратила ложь в правду и отправила Симэнь Нао прямиком на дорогу к Желтому источнику  [48]. А молодой человек с худым, как тыквенная семечка, лицом и кустистыми метелками бровей, что несет зеленую ветку акации, – это же У Юань, зажиточный крестьянин, мой закадычный приятель. Прекрасно играет на цзинху  [49], на сона  [50]; в перерывах между сезонными работами любил, бывало, с группой ударных фланировать по улицам и переулкам. Не ради денег, а ради удовольствия. А вон тот малый с редкой, как мышиные усики, порослью на подбородке, с потертым заступом, что стоит на возвышении – делает вид, будто работает, а сам отлынивает, – это хозяин винной лавки Тянь Гуй. Преуспел в торговле крепкой водкой, скупердяй, в закромах десять даней  [51] зерна, а жена и дети жили впроголодь. Смотри, смотри, смотри… Женщина, что ковыляет на маленьких ножках, тащит полкорзины земли и через каждые три-пять шагов останавливается передохнуть, – это же моя, Симэнь Нао, главная жена, урожденная Бай. А перед ней Ян Седьмой, начальник народного ополчения, – сигарета в зубах, в руке лозина – и строго так выговаривает:

– Ты, Симэнь Бай, чего отлыниваешь?

Урожденная Бай от страха чуть не упала, уронив тяжелую корзину на свои крохотные ножки. Вскрикнула от боли, потом тихо заплакала, всхлипывая как маленькая. Ян Седьмой замахнулся и с силой хлестнул ее лозиной. Я яростно рванулся к нему с веревки, которую держал Лань Лянь. Лозина со свистом рубанула в каком-то цуне от переносицы урожденной Бай, не нанеся ей никакого вреда. Набил руку, ублюдок вороватый. И поесть всегда был не дурак, и поблудить, и азартных игр любитель, и трубочку опиума выкурить не прочь – ко всему имел слабость этот Ян Седьмой. Хозяйство отца свел на нет, мать из-за него повесилась – но вот, пожалуйста, беднейший крестьянин, авангард революции. Кулаком бы ему заехать – да вот кулаком никак, если только копытом двинуть или цапнуть большими ослиными зубами. Погоди, ублюдок, со своими усиками, сигареткой и лозиной, – дай срок. Я, Осел Симэнь, так тебя хватану, что попомнишь.

Хозяин вовремя удержал меня, иначе этому гаду худо бы пришлось. Я инстинктивно задрал зад и лягнул задними ногами. Удар пришелся в мягкое, это было брюхо Яна Седьмого. У осла обзор гораздо шире: видно и то, что позади. Этот пес шелудивый хлопнулся задом на землю, личико пожелтело. Долго не мог отдышаться, а потом завопил: «Мама!» Довел мать до самоубийства, а еще зовешь ее, ублюдок!

Хозяин бросил веревку и поспешил помочь Яну подняться. Тот подобрал лозину и, выгнув спину, замахнулся, чтобы вытянуть меня по голове. Хозяин схватил его за запястье, и лозина замерла в воздухе.

– Прежде чем бить осла, нужно тоже смотреть, кто хозяин  [52].

– Мать твою, Лань Лянь, Симэнь Нао сынок названый, подрывной элемент, затесавшийся в классовые ряды, сейчас и ты у меня получишь! – заорал Ян.

Его запястья хозяин не отпускал, а незаметно сжал покрепче, да так, что этот молодчик, растративший себя на развлечения с потаскухами, заскулил от боли, а лозина выпала из руки. Хозяин отпихнул Яна со словами:

– Скажи спасибо, что мой осел еще не подкован.

Лань Лянь вывел меня за южную границу деревни, где на валу покачивались под ветерком заросли пожухлого щетинника. Сегодня, в день основания кооператива, свершился и обряд моего, Симэня Осла, совершеннолетия.