Истинная за Завесой (СИ) - Карамель Натали

Катя открыла глаза после нанесения последнего штриха – ярко-алой помады, и ахнула. В зеркале на нее смотрел... клоун. Чрезмерно белое лицо, неестественно розовые щеки, синие тени, заляпанные до бровей, и этот огненно-красный рот. Она была похожа на дорогую, но безвкусно раскрашенную фарфоровую статуэтку.

"Луиза... это... высшая мода?" – Катя еле сдержала смешок.

"Да, миледи!" – служанка сияла от гордости. "Так красились дамы на последнем балу у герцогини! Вы – само совершенство!"

"Совершенство... для карнавала," – пробормотала Катя. Она встала, подошла к умывальнику с кувшином воды (осторожно, без лишних движений!) и решительным жестом схватила полотенце. "Прости, Луиза, твой труд бесценен, но это не я. Давай попробуем иначе."

Она тщательно смыла всю эту маскировку. Лицо снова стало чистым, хрупким, неземным. Катя взяла кисть. Она не была визажистом, но знала принцип – "меньше да лучше". Легкий тонирующий крем, лишь выравнивающий тон. Щепотка румян на скулы для оживления. Тушь для ресниц – один слой, чтобы подчеркнуть глаза, не утяжеляя взгляд. И на губы – прозрачный блеск с легким розовым оттенком. Никакой агрессивной помады.

Она отступила от зеркала. Луиза ахнула.

"Миледи... Это... Вы..." – служанка не могла подобрать слов. Искусственный, кричащий маскарад исчез. Вместо него в зеркале стояла та же хрупкая красавица, но... настоящая. Ее природная красота не была замазана, а лишь мягко подчеркнута. Глаза сияли чистым цветом и умом, который раньше был скрыт под слоями косметики. Она выглядела юной, чистой, загадочной и невероятно естественной. Даже хрупкость теперь казалась не слабостью, а изяществом.

"Вот так," – удовлетворенно кивнула Катя. "Теперь я не похожа на клоуна. И не похожа на старую Катарину с ее истеричным гримом. Это новый образ. Тихий, но уверенный."

Финальный аккорд – вечернее платье. Луиза извлекла из недр шкафа нечто... розовое. Очень розовое. И усыпанное бантами. На груди, на рукавах, на подоле. Катя почувствовала приступ клаустрофобии.

"Луиза, нет," – сказала она твердо. – " Я похожу на торт ко дню рождения. Убери банты. Все."

"Но миледи! Это же фирменный стиль леди Катарины! Бантики! Рюши! Объем!" – завопила Луиза в ужасе.

"Фирменный стиль Катарины был безвкусным кошмаром," – парировала Катя, уже отыскивая ножницы в ящике туалетного столика. "И его время прошло. Дай сюда платье."

Следующие десять минут были посвящены хирургически точному удалению бантов. Катя отрезала их один за другим, аккуратно подпаливая срезы свечкой, чтобы ткань не распускалась. Платье, лишенное этих слащавых украшений, преобразилось. Простая, но дорогая ткань, изящный крой, подчеркивающий хрупкую фигуру. Оно стало элегантным, даже строгим.

"Теперь – волосы," – распорядилась Катя. Луиза, все еще в легком шоке, но подчиняясь новой решительности хозяйки, аккуратно собрала шелковистые каштановые волосы в невысокий, мягкий узел у затылка, выпустив несколько тонких прядей, обрамляющих лицо. Никаких сложных конструкций с локонами и перьями.

Катя посмотрела в зеркало. Перед ней стояла незнакомая, невероятно красивая девушка. Хрупкая, как фарфор, но во взгляде – сталь. Элегантная, но без вычурности. Загадочная. Тихая. И совершенно не похожая на прежнюю Катарину Вейлстоун. Этот образ не кричал о "пустышке", он говорил: "Со мной не все так просто".

"Ну что, Луиза?" – повернулась Катя к служанке. – "Готова ли 'пустышка' к ужину с драконом?"

Луиза смотрела на нее с благоговением и страхом.

"Вы... вы великолепны, миледи Катя. Совершенно иначе. Но... а если они заметят?"

"Они заметят, что Катарина ведет себя не так, как раньше," – ответила Катя, поправляя складку на платье. Ее пальцы снова нащупали прохладный камень кулона под тканью. – "Но это можно списать на шок после падения. На попытку 'взять себя в руки'. Или очередную 'истерику пустой души'. Главное – сохранять спокойствие. И помнить, где какая вилка." Она глубоко вдохнула. "А теперь, Луиза, веди меня. Навстречу огню."

В глазах служанки вспыхнула решимость. "Да, миледи Катя. И помните – я рядом. Всегда." Она осторожно взяла Катю под руку, не столько для поддержки, сколько для солидарности, и направилась к двери. Опасный вечер начинался.

Глава 8. Ужин с Кинжалами

Дверь в столовую, огромную и помпезную, словно вырубленную из цельного куска темного мрамора, распахнулась. Катя, опираясь на руку Луизы (больше для моральной поддержки, чем физической, но и ноги все еще слегка дрожали), сделала шаг внутрь. Шаг в поле боя.

Первое, что ее поразило – тишина. Гулкая, тяжелая. И взгляды. Четыре пары глаз, прикованных к ней, как к призраку.

Граф Оливер Вейлстоун, сидевший во главе стола, замер с бокалом вина на полпути ко рту. Его обычно холодное, надменное лицо исказилось чистым, немым шоком. Брови взлетели к волосам, губы приоткрылись. Графиня Элеонора, сидевшая по его правую руку, побледнела так, что ее тщательно нанесенный румянец стал похож на два мазка краски на мраморе. Ее пальцы судорожно сжали край скатерти. Себастьян, напротив матери, фыркнул было, собираясь отпустить очередную колкость, но звук застрял у него в горле. Его насмешливый взгляд сменился недоумением, смешанным с досадой. Он уставился на Катю, словно увидел нечто совершенно немыслимое.

И только герцог Далин, сидевший по левую руку от графа, казался невозмутимым. Он не шелохнулся, его поза оставалась расслабленной, почти небрежной. Но глаза… Глаза выдавали его истинную природу. Они были не человеческими. Зрачки – вертикальные щели в золотистой радужке, как у змеи или… дракона. И в них горел холодный, оценивающий, невероятно интенсивный взгляд. Он скользнул по ее лицу, лишенному прежнего штукатурного грима, по простому, элегантному платью без бантов, по собранным волосам – и задержался на мгновение дольше, чем нужно для простой вежливости. В этом взгляде не было восхищения. Был анализ. И что-то еще, нечитаемое, но опасное.

Катя, слегка прижав руку Луизы (сигнал «держимся»), сделала еще шаг, стараясь идти плавно, как учили. Она подошла к своему месту – слева от Далина. По этикету, который Луиза вбила ей в голову за последний час, она наклонила голову в легком, почтительном поклоне, сначала в сторону графа и графини, потом – Далина, и наконец, кивнула Себастьяну.

«Добрый вечер».

Ее голос, тихий, но четкий, прозвучал в тишине, как удар хлыста. Казалось, он заставил всех вздрогнуть.

Первым очнулся Далин. Он не встал. Просто отодвинул стул рядом с собой – ее стул – с таким видом, будто выполняет неприятную, но необходимую формальность. Движение было резким, лишенным галантности.

«Ну, раз теперь все в сборе , – его голос, низкий, вибрирующий, с легким металлическим отзвуком, разрезал тишину, – можно и начать ужин. Садись, Катарина. Не заставляй ждать.»

Его слова не были громкими, но они прозвучали как приказ. Катя почувствовала, как Луиза незаметно подталкивает ее к стулу. Она опустилась на него, стараясь не упасть и не задеть Далина. Тот отодвинулся на сантиметр, как будто боялся соприкосновения.

«Спасибо, герцог Далин,» – прошептала она, глядя на свою тарелку. Рядом с ней запахло холодным металлом и чем-то диким, дымным.

Едва она уселась, как, с другой стороны, почувствовала приближение холода иного рода. Мать. Элеонора наклонилась так, что ее губы почти коснулись уха Кати. Шипение, полное яда, впилось в ее сознание:

«Что ты себе позволяешь, мерзкая девчонка? Этот вид? Эта… скромность? Ты что, решила поразить его? Или свести с ума? Ты – позор! Позор! Сиди и молчи, как истукан!»