Сердце ко Дню Валентина (ЛП) - Эсме Лекси

Подводя меня к двери в комнату ожидания и открывая ее, он тихо обещает мне.

— Я уже поговорил с персоналом. Мы будем всего в нескольких дверях от них, и кто—нибудь придет за тобой, как только закончится операция.

Очевидно, Авиэль не намерен принимать отказ в качестве ответа и не оставляет мне места для возражения. Переступив порог, он молча, уверенными и целеустремленными шагами направляется вперед, просто ожидая, что я последую за ним, и его шаги эхом отражаются от стен длинного коридора.

Дверь за нами закрывается, и он вводит меня в новую, темную и строгую отдельную комнату, в центре которой стоит одинокий стол с шахматной доской. Я не могу не задаться вопросом, была ли эта обстановка подготовлена специально для нас двоих. Как и в других помещениях этого секретного операционного центра, стены здесь голые, а в самой комнате почти нет мебели и украшений. Это помещение служило только одной цели — хирургии. Так что, на самом деле, больше ничего не нужно.

Авиэль с подчеркнутой вежливостью отодвигает для меня стул, прикасаясь к нему так нежно, что у меня мурашки бегут по коже. Я чувствую его присутствие, когда он стоит у меня за спиной, излучая энергию.

— Спасибо, — говорю я, и мой слово едва срывается с моих губ.

Его пристальный взгляд цвета обсидиана встречается с моим, и мускул на его точеной челюсти напрягается, а его обычно спокойное поведение постепенно становится напряженным. Воздух вокруг нас сгущается, и, клянусь, он как раз собирался наклониться, чтобы вдохнуть мой запах, прежде чем сделать шаг назад и разрушить возникшую между нами странную напряженность.

Я позволяю своему взгляду блуждать по краям массивного деревянного стола, похожего на гроб, пока Авиэль занимает позицию напротив меня, между нами шахматная доска. Он наклоняется, чтобы взять большую деревянную коробку, стоящую под столом. Его длинные пальцы ложатся на крышку, и он открывает ее с легким благоговением, методично вынимая каждую шахматную фигуру.

— Убери свой телефон, — строго приказывает он. — Тебе нужно сосредоточиться на игре и ни на чем другом, если ты надеешься выиграть. Я никогда раньше не проигрывал.

Тень улыбки появляется на его губах, когда он время от времени переводит взгляд на меня, расставляя мои фигуры передо мной, и продолжает.

— Ты будешь играть черными. Постарайся изо всех сил.

— Ты самонадеянный, — не могу не возразить я с мягкой улыбкой. Его обжигающий взгляд следит за мной, пока я неохотно выключаю телефон и убираю его в карман, а по спине пробегает зловещий холодок. Я отчаянно хотела почувствовать его взгляд, но теперь чувствую себя неловко.

Авиэль расставляет ладьи по углам квадрата на своей стороне шахматной доски.

— Так ли это? — бормочет он, поджав губы и устремив на меня тяжелый взгляд, и в его тоне проскальзывает нотка вызова. — Мы как раз собираемся это выяснить — может, нам стоит сделать это интереснее, заключив пари?

— Пари? — я скептически повторяю.

— Да, ты оказываешь мне честь, будучи моим противником, и я чувствую себя обязанным вознаградить тебя, если ты выиграешь. — он подходит ближе, и я улавливаю в его дыхании какой—то экзотический привкус, от которого у меня почти кружится голова. — Что скажешь?

Я колеблюсь, но заинтригована — я приглашаю его продолжать, делая еще глоток своего кофе.

— Если ты выиграешь, я погашу твой кредит в двести тысяч долларов без лишних вопросов. — говорит он, и в его голосе слышится томная ласка.

Я чуть не давлюсь своим напитком и смеюсь над абсурдностью этого.

— Могу я увидеть это обещание в письменном виде? — я бормочу.

— Если ты не поверишь мне на слово, — он не сбивается с ритма. — Но я обещаю, что тебе это не понадобится. – Двойной подтекст не ускользнул от меня, что—то во мне уже ожидало, что он мастерски владеет искусством двусмысленности.

Я хмурюсь, мое беспокойство усиливается.

— А если я проиграю?

— Что ж, если я одержу победу, тебе придется дать мне взамен то, что я сочту равным по ценности — естественно, ничего экстремального. — Его приподнятая бровь почти заставляет меня согласиться.

Логика подсказывает мне не соглашаться на это безумное предложение, я не любитель азартных игр, я редко позволяю расходам по кредитной карте превышать тридцать процентов. Но сейчас я в отчаянии. Я знаю, что была бы дурой, если бы упустила представившуюся мне возможность. Я удивляюсь сама себе, соглашаясь до того, как у меня появится шанс передумать. Надеюсь, мой многолетний опыт работы в шахматном клубе окажется полезным и здесь.

— Я нахожу, что шахматы во многом похожи на трагедию, — медленно произносит Авиэль, делая первый ход, смакуя каждый слог, словно пытаясь передать больше, чем могут выразить сами слова. — И то, и другое так много говорит о человеке.

— Думаю, единственное, что это расскажет обо мне, так это то, что я ужасный игрок, — шучу я, пытаясь разрядить атмосферу.

Но улыбка Авиэля натянута.

Он снова замолкает на несколько ходов позже, внимательно наблюдая за моими действиями, прежде чем прокомментировать.

— Скандинавская защита. Прямая. Предсказуемая. Ты не ужасный игрок, просто осторожный... что заставляет меня задуматься, как ты оказалась здесь, участвуя в такой незаконной деятельности, как эта.

Я выдвигаю вперед одну из своих пешек и холодно отвечаю.

— Разве у вас нет семьи... или кого—то, кто имеет для вас значение?

— Не нужно оправдываться, Адора, ничто из того, что я говорю, не содержит осуждения — это не мое дело, — беззаботно отвечает он.

— Ты тоже не вправе спрашивать об этом. — я перехожу к следующему ходу и замираю, Авиэль пристально смотрит мне в глаза.

— Ты бы предпочла, чтобы я заставил еще одну твою пешку заплакать? — уголки его губ тронула улыбка.

— Очевидно, что нет. Я морщусь, одновременно ругая себя за то, что дала ему такую очевидную возможность начать разговор.

Его улыбка становится шире, и я уверена, что причиной ее появления является мое раздражение.

— Ты права, но иногда я люблю побаловать себя, а из—за тебя мне трудно удержаться, — говорит Авиэль. — Отвечая на твой вопрос, скажу, что у меня действительно есть семья, и все же они доставляют больше хлопот, чем что—либо другое, — добавляет он с мрачным шипением, и выражение его лица становится кислым.

Я замираю, когда мое внимание привлекает татуировка на его руке, я могла бы поклясться, что видела, как там двигалась сороконожка, а паук над ней был на другой его руке всего за день до этого. Я тру глаза, я вымотана, наверное, сказываются недосыпы за последние сутки. Я прочищаю горло и встречаюсь с ним взглядом, обнаруживая, что тяжесть его бездонного взгляда, кажется, затягивает меня в свою пустоту.

— Ты действительно считаешь семью помехой? — спрашиваю я, не в силах отвести взгляд.

— А это не так? Твоя сестра, очевидно, подтолкнула тебя на этот путь. Тебя бы здесь не было, если бы не она, — его слова, как еще один якорь, тянут меня дальше.

Мне удается отвести взгляд и смело двинуть пешку вперед.

— Ты прав, меня бы здесь не было, если бы не она, — шепчу я, но в моем голосе звучит восхищение, и это, кажется, удивляет его. — Она практически сама вырастила меня, и я никогда не смогу отблагодарить ее в полной мере... Она для меня все, — сказав это, я тут же пожалела об этом — мне не нужно было сообщать ему эту информацию. Но уже слишком поздно, как будто моя пешка была проглочена живьем собственной пешкой Авиэля. Еще одна из моих многочисленных ошибок, я должна была предвидеть финт.

Ладно, может быть, шахматы — это не мое.

— И теперь ты чувствуешь себя порабощенной этими чувствами к ней? Что она держит твою душу в своих руках? Настолько, что ты делаешь то, о чем никогда бы не подумала раньше? — спрашивает он, выгибая бровь, глядя на меня.

Мое раздражение растет, когда я пытаюсь преуменьшить свою ошибку.

— Это называется любовью. Знакомо такое понятие? — Я мысленно похлопываю себя по спине за то, что только что захватил в плен одного из рыцарей Авиэля.