Вы, боги, что стада ведете в горы,
Вы, нимфы, чей приют — ручьи и долы,
И вы, веселые сатиры в чащах,
Внемлите заунывные напевы,
Что я начну, когда наступит утро,
И все пою, пока не снидет вечер.
Меркурий, предвещающий нам вечер,
Диана-дева, чьи владенья — горы,
Прекрасная звезда, чье время — утро,
Пока мой голос оглашает долы,
Внемлите заунывные напевы,
Что Эхо повторяет в диких чащах.
Я некогда был рад свободе в чащах,
Где тень мне полдень нес, утехи — вечер.
Когда-то славились мои напевы,
А днесь, изгнанник, вознесен я в горы
Отчаянья, сошел к унынью в долы,
И, как сова, я проклинаю утро.
Я прежде радовал любое утро,
Охотился в непроходимых чащах
И в пении был вашим гласом, долы,
А ныне мрачен я, мне день — что вечер,
Кротовьи норы круты мне, что горы,
И стоны исторгаю, не напевы.
Давно все те, кто населяет долы,
Меня молили прекратить напевы,
Что отравляют им и день и вечер;
Ночь ненавижу, ненавижу утро,
Терзают мысли, словно звери в чащах…
Когда б меня похоронили горы!
И мнится мне: настал дождливый вечер,
Когда рассветом озарились горы;
И мнится мне: когда настанет утро,
Цветы зловоньем наполняют долы;
И мнится мне, коль слышу я напевы,
Что это вопли жертв разбоя в чащах.
Хотел бы я поджечь деревья в чащах,
Я солнцу шлю проклятья каждый вечер,
Я проклинаю нежные напевы,
Завистник злобный, ненавижу горы
И всей душою презираю долы.
Мне мерзки ночь и вечер, день и утро.
Проклятьями я привечаю утро,
Мой огнь грозней бушующего в чащах,
Стал ниже я, чем низменные долы,
Последним я считаю каждый вечер,
К позору моему привыкли горы.
Боюсь: меня с ума сведут напевы.
Ведь та, что гармоничней, чем напевы,
Та, чья краса слепительней, чем утро,
Та, что величественнее, чем горы,
Та, чей стройнее стан, чем кедры в чащах,
Меня отныне ввергла в вечный вечер:
Двух солнц ее не видят больше долы.
Она, в сравненье с кем и Альпы — долы,
Рождающая в небесах напевы,
Она, чей облик солнцем полнил вечер,
Несущая в своем обличье утро,—
Ее теперь не видно больше в чащах,
И запустеньем стали наши горы.
Апрель пробудит Филомелу зовом,
И соловьиный глас поет и тужит,
И слышит вся земля в наряде новом,
Как острый шип ей песенником служит,
И льется все звончее
Из трепетной гортани
Песнь скорби и страданий,
Вещая о насильнике Терее.
Узнай, о Филомела, в утешенье:
Переношу я худшее лишенье;
Твой мир цветет, мой — вянет,
Твой шип снаружи, мой — мне сердце ранит.
Одна причина у нее для боли;
Изнемогла она, в плену слабея,
И хрупкой деве недостало воли
Противиться объятиям Терея.
Увы! От злейших пыток
Я непрестанно стражду:
Вотще любви я жажду,
И горше недостаток, чем избыток.
Узнай, о Филомела, в утешенье;
Переношу я худшее лишенье;
Твой мир цветет, мой — вянет,
Твой шип снаружи, мой — мне сердце ранит.
Будь, лес глухой, моей свидетель скорби —
Знаком тебе моих рыданий глас;
Вам, птицы, ведом звук моих стенаний —
Ах, не они ль — напевов ваших часть?
Ты, ручеек, мне навевал дремоту
И слез моих бывал нередко полн.
На людях я все больше горем полн,
В градских стенах я умножаю скорби —
В лесной трущобе эха гулкий глас
Созвучней жалобе моих стенаний.
Под кровлей с милой я расстался — часть,
Навек прогнавшая мою дремоту.
Потоком слез я заменил дремоту.
Что мило, то ушло. Я горя полн.
Уместнее мои оплакать скорби
В лесу, где эхо, разливая глас,
Ответит жалобе моих стенаний,
Но ввек не обрести мне даже часть
Былых отрад. Нет, выпала мне часть
Здесь ожидать последнюю дремоту,
Что мне глаза смежит — покоя полн,
С ней не узнаю умноженья скорби.
О птицы злобные, ваш резкий глас,
Вещая смерть, мольбе моих стенаний
Созвучен. Что же до моих стенаний
(Они скорбей не выразят и часть),
Не молкнущих в ночи, когда дремоту
Зовет природа — крик ваш ими полн.
Я ночь отдам стенаньям, день же — скорби
Поклялся я: их не заглохнет глас.
Но если милой серебристый глас
Я вновь услышу, то взамен стенаний
Я запою, и это будет часть
Мелодий соловья — презрев дремоту,
В ночи напев он льет, истомы полн,
Забыть не в силах о великой скорби.
Ты, чуждый скорби, ночью слыша глас
Моих стенаний, знай страдальца часть —
Прервав дремоту, стань участья полн.
